Иоганн с помощью отрывного календаря, склеенного Идой, на последнем листке
которого была нарисована елка, с бьющимся сердцем следил за приближением
счастливой поры.
большой столовой у бабушки повесили на стену картину с изображением
дедушки Рупрехта (*63) во весь рост. Однажды поутру Ганно обнаружил, что
его одеяло, коврик перед постелью и платье посыпаны хрустящим сусальным
золотом. А несколькими днями позднее, когда папа с газетой в руках лежал
после обеда на оттоманке в маленькой гостиной и Ганно читал в Героковых
"Пальмблеттер" (*64) стихотворение об Андорской волшебнице (*65),
доложили, как то бывало каждый год - и все-таки неожиданно, - о "старике",
который спрашивает здешнего "мальчика". Разумеется, его попросили в
гостиную, этого старика, и он вошел шаркающей походкой, в длиннополой шубе
мехом вверх, весь обсыпанный золотой мишурой и снегом, в такой же шапке, с
полосами сажи на лице и с громадной белой бородой, в которой, так же как и
в его противоестественно густых бровях, искрились блестки. Низким басом он
объяснил, так же как объяснял всякий год, что вот _этот_ мешок на левом
его плече, с яблоками и золочеными орехами, предназначается для добрых
детей, которые молятся богу, а розга, что торчит у него за правым плечом,
- для злых... Это был дедушка Рупрехт. Может быть, конечно, и не самый
настоящий, может быть, даже просто цирюльник Венцель в вывороченной
папиной шубе, - но если уж дедушка Рупрехт существует, так значит это он.
И Ганно, потрясенный до глубины души, только раз или два запнувшись от
нервического, полубессознательного всхлипывания, опять, как в прошлые
годы, прочитал "Отче наш", после чего ему было разрешено запустить руку в
мешок для добрых детей; а уходя, старик и вовсе позабыл захватить этот
мешок с собой.
отметки в школьном дневнике, которые обязательно выставлялись перед
рождеством Христовым, сошел благополучно. Уже были таинственно закрыты
двери в большую столовую, уже к столу начали подавать марципан и
коричневые пряники... И на улицах тоже стояло рождество. Морозило, шел
снег. В колючем прозрачном воздухе разносились бравурные или тоскливые
мелодии черноусых итальянских шарманщиков в бархатных куртках, прибывших
сюда на праздник. Окна магазинов ломились от рождественских товаров.
Вокруг высокого готического фонтана на Рыночной площади выстроились
пестрые балаганы рождественской ярмарки. И вместе с запахами выставленных
на продажу елок жители города везде, везде, где бы они ни проходили,
вдыхали запах праздника.
раздача рождественских даров дома, на Фишергрубе, в большом зале -
церемония, совершавшаяся в самом узком семейном кругу и бывшая только
началом, прелюдией, прологом, ибо сочельник всей семьей неизменно
справлялся у консульши. Вечером двадцать четвертого в ландшафтной
собралось общество, обычно собиравшееся здесь по четвергам, да еще Юрген
Крегер, приехавший из Висмара, а также Тереза Вейхбродт и мадам Кетельсен.
раскрасневшаяся, с горящим взором, распространяя вокруг себя чуть слышный
аромат пачулей, встречала старая дама прибывавших гостей, и когда она
безмолвно заключала их в объятия, браслеты на ее руках тихонько звенели. В
этот вечер ею владело какое-то необычное, хотя и молчаливое возбуждение.
с Гердой и Ганно. - Я уверен, что все сегодня сойдет премило.
Жан...
покойный консул умел придать сочельнику, и ничем не омрачить глубокой,
серьезной, искренней радости, которая, по его мнению, должна была
наполнять все сердца в этот вечер, консульше приходилось наведываться во
все концы дома - в ротонду, где уже собрались мальчики-певчие из
Мариенкирхе, в большую столовую, где Рикхен Зеверин кончала раскладывать
подарки, оттуда в коридор, где смущенно переминались с ноги на ногу
какие-то бедные старики и старушки, постоянно приходившие на Менгштрассе в
этот день, - им тоже были приготовлены подарки, - и потом снова в
ландшафтную, чтобы укоризненным взглядом пресечь хотя бы малейший шум.
и отчетливо, словно куранты, где-то играет шарманка. И хотя в комнате
находи лось более двадцати человек, но тишина там стояла как в церкви, и
настроение - о чем сенатор не преминул шепнуть на ухо дяде Юстусу -
несколько смахивало на похоронное.
какой-нибудь резкой юношеской выходкой. С первого же взгляда на
собравшееся здесь общество можно было определить, что члены его достигли
того возраста, когда проявления жизнерадостности принимают раз навсегда
установленные формы. Томас Будденброк, чья бледность удивительно не
вязалась с бодрым, энергичным, даже слегка насмешливым выражением его
лица; Герда - его супруга, которая неподвижно сидела в кресле, обратив
кверху прекрасное белое лицо и, словно зачарованная, смотрела своими
близко посаженными, окруженными голубоватыми тенями и странно мерцающими
глазами на хрусталики люстры, переливающиеся всеми цветами радуги; его
сестра, г-жа Перманедер; Юрген Крегер - его кузен, тихий, скромно одетый
человек; кузины Фридерика, Генриетта и Пфиффи, из которых две первые стали
еще худее и долговязей, а последняя еще меньше и круглее; тем не менее у
всех трех на лице играла одинаковая улыбка - язвительная,
недоброжелательная и, казалось, говорившая: "Ах так! Ну, в этом можно еще
усомниться"; и, наконец, тощая, пепельно-серая Клотильда, чьи мысли, минуя
все остальное, устремлялась к ужину, - все они уже перешагнули за сорок,
тогда как хозяйке дома, ее брату Юстусу, его жене и маленькой Терезе
Вейхбродт шел уже седьмой десяток, а старой консульше Будденброк,
рожденной Штювинг, и мадам Кетельсен, уже окончательно оглохшей, - даже
восьмой.
ее светло-голубые глаза - глаза г-на Грюнлиха - взглядывали на мужа,
директора, чья коротко остриженная и на висках уже поседевшая голова
выделялась на фоне идиллического ландшафта шпалер, нельзя было не
заметить, что из ее пышной груди вырывался беззвучный, но тяжелый вздох.
Ее, видимо, одолевали боязливые и смутные мысли об "usance", бухгалтерских
балансах, свидетелях, прокуроре, защитнике, судьях; впрочем, среди сидящих
здесь не было никого, в чьем мозгу не теснились бы те же самые, отнюдь не
праздничные, мысли. Сознание, что зять г-жи Перманедер привлечен к суду и
следствию, что среди членов семьи имеется человек, обвиненный в
преступлении против закона, против бюргерских правил и коммерческой
честности, человек, быть может, обреченный позору и тюрьме, накладывало
какой-то непривычный, мрачный отпечаток на семейное сборище. Сочельник у
Будденброков с обвиняемым в составе семьи! Г-жа Перманедер величественнее,
чем когда-либо, восседала в кресле, улыбки дам Будденброк с Брейтенштрассе
были еще на один градус язвительнее.
тайный ужас перед тем новым и небывалым, что вторглось в их семью? Что
касается маленькой Элизабет, то судить об ее душевном состоянии еще
невозможно. В платьице, отделанном атласными лентами, по обилию которых
можно было узнать вкус г-жи Перманедер, девочка сидела на руках у бонны,
зажав большие пальцы в крохотные кулачки, и, тихонько посапывая, смотрела
прямо перед собой светлыми навыкате глазами. Когда она время от времени
отрывисто покряхтывала, бонна начинала ее слегка укачивать. Ганно же молча
сидел на скамеечке у ног матери и, так же как она, смотрел на игру огней в
хрустале.
минуту. Движения консульши, характерный жест, которым она проводила рукой
от уголка рта к прическе, словно заправляя выбившуюся прядь, стали еще
более нервозными. Она торопливо приказала что-то мамзель Зеверин, после
чего та отправилась через ротонду мимо толпившихся там мальчиков-певчих и
бедняков в комнату г-на Будденброка.
слегка прихрамывая - последствия суставного ревматизма - и с самым
благодушным видом потирая рукой свой лысый лоб.
"Путешествие в Южную Америку"... О господи, мне ведь приходилось и совсем
по-другому праздновать рождество... - И он совсем уж было собрался
рассказать о сочельнике в третьеразрядном лондонском кабаре, но тут до его
сознания вдруг дошла благоговейная тишина, царившая в комнате, и он,
сморщив нос, на цыпочках пробрался к своему месту.
коридоре, что сенатору пришлось постоять некоторое время в дверях, чтобы
припугнуть их. Они пели дивно хорошо. Звонкие голоса, которым вторили
более низкие, славя господа, ликующе возносились к небу, увлекая за собой
все сердца, так что старые девы улыбались добрее, старики глубже
заглядывали в свои души, припоминая всю прошедшую жизнь, а люди средних
лет на мгновение забывали о своих тревогах и заботах.
теребил бахрому скамеечки, полуоткрывши рот, тер язык о зуб, и выражение
лица у него было такое, словно его трясет озноб. Временами он ощущал
потребность поглубже вздохнуть, ибо теперь, когда воздух звенел
серебряно-чистым пением хора, блаженство почти до боли сжимало его сердце.
сладостной пряностью будил предчувствие чуда там, в столовой, - чуда,
Контровский Владимир
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Глуховский Дмитрий