носчика, который некогда кричал: "Пироги подовы!"-
юркнул в дверь за царем, весь съежившись, как соба-
чонка, которую сейчас будут бить.
Низенький, толстый Шафиров отдувался и вытирал
пот с лица. Длинный, как шест, тощий Головкин весь
трясся, крестился и шептал молитву. Ягужинский упал
в кресло и стонал; у него подвело живот от страху.
Но, по мере того, как из-за дверей слышался гневный
голос царя и однообразно-жалобный голос Меншикова -
слов нельзя было разобрать - все успокаивались. Иные
даже злорадствовали: светлейшему-де не впервой: кости
у него крепкие - с малых лет к царской дубинке привык.
Ништо ему! Изловчится, вывернется!
Вдруг за дверью послышался шум, крики, вопли. Обе
половинки двери распахнулись, и вылетел Меншиков.
Шитый золотом кафтан его был разодран; голубая ан-
дреевская лента в клочьях, ордена и звезды на груди
болтались, полуоторванные; парик из царских волос -
некогда Петр в знак дружбы дарил ему свои волосы, каж-
дый раз, когда стригся - сбит на сторону; лицо окро-
вавлено. За ним гнался царь с обнаженным кортиком и
с неистовым криком:
- Я тебя, сукин сын!..
- Петинька! Петинька!- раздался голос царицы, ко-
торая, как всегда, в самую нужную минуту точно из-под
земли выросла.
Она удержала его на пороге, заперла дверь токарной,
и оставшись наедине с ним, прижалась к нему всем телом
и уцепилась, повисла у него на шее.
- Пусти, пусти! Убью...- кричал он в бешенстве.
Но она обнимала его все крепче и крепче, повторяя:
- Петинька! Петинька! Господь с тобою, друг мой
сердешненький! Брось ножик, ножик-то брось, беды наде-
лаешь...
Наконец, кортик выпал из рук его. Сам он повалился
в кресло. Страшная судорога сводила ему члены.
Точно так же, как тогда, во время последнего свида-
ния отца с сыном, Катенька присела на ручку кресел, об-
няла ему голову, прижала к своей груди, и начала тихонь-
ко гладить волосы, лаская, баюкая, как мать - больного
ребенка. И мало-помалу, под этою тихою ласкою, он успо-
каивался. Судорога слабела. Иногда еще вздрагивал всем
телом, но все реже и реже. Не кричал, а только стонал,
точно всхлипывал, плакал без слез:
- Трудно, ох, трудно, Катенька! Мочи нет!.. Не с
кем подумать ни о чем. Никакого помощника. Все один
да один!.. Возможно ли одному человеку? Не только че-
ловеку, ниже ангелу!.. Бремя несносное!..
Стоны становились все тише и тише, наконец, совсем
затихли - он уснул.
Она прислушалась к его дыханию. Оно было ровно.
Всегда после таких припадков он спал очень крепко, так
что ничем не разбудишь, только бы от него не отходила
Катенька.
Продолжая обнимать его голову одной рукой, Дру-
гою, как будто тоже лаская, она шарила, щупала на груди
его под кафтаном быстрым воровским движением пальцев.
Нащупав пачку писем в боковом кармане, вытащила, пе-
ресмотрела, увидела большое, запачканное, должно быть,
подметное, в синей обертке, за печатью красного воска,
нераспечатанное, догадалась, что это то самое, которого
она ищет: второй донос на нее и Монса, более страш-
ный, чем первый. Монс предупреждал ее об этом синем
письме; сам он узнал о нем из разговора пьяных денщиков.
Катенька удивилась, что муж не распечатал письма.
Или боялся узнать истину?
Чуть-чуть побледнев, крепко стиснув зубы, но не те-
ряя присутствия духа, заглянула в лицо его. Он спал
сладко - как маленькие дети, наплакавшись. Она ти-
хонько положила голову его на спинку кресла, расстег-
нула на груди своей несколько пуговиц, скомкала письмо,
сунула в углубление груди, наклонилась, подняла кор-
тик, надпорола карман, где лежали письма, и снизу полу
кафтана по самому шву так, что можно было принять эти
надрезы за случайные дыры, и положила остальную пачку
на прежнее место в карман. Если бы он заметил пропажу
синего письма, то подумал бы, что оно завалилось за под-
кладку и оттуда сквозь нижнюю прореху выпало и поте-
рялось. Дыры случались нередко в заношенном платье царя.
Мигом кончила все это Катенька. Потом опять взяла
голову Петиньки, положила ее к себе на грудь и начала
тихонько гладить, лаская, баюкая, глядя на спящего испо-
лина, как мать на больного ребенка, или укротительница
львов на страшного зверя.
Через час проснулся он бодрым и свежим, как ни в
чем не бывало.
Недавно умер царский карлик. В тот день назначены
были похороны - одно из тех шутовских маскарадных
шествий, которые так любил Петр. Катенька убеждала
его отложить на завтра похороны, и сегодня больше ни-
куда не ездить, отдохнуть. Но Петр не послушался, велел
бить в барабаны, выкинуть флаги для сбора, поспешно,
как будто для самого важного дела, собрался, нарядился
в полутраурное, полумаскарадное платье и поехал.
"О монстрах или уродах.
Понеже известно есть, что как в человеческой породе,
так в зверской и птичьей, случается, что родятся монстры,
то есть, уроды, которые всегда во всех государствах сби-
раются для диковинки, чего для, пред несколькими ле-
тами уже указ сказан, чтобы оных приносили; но таят
невежды, чая, что такие уроды родятся от действа диа-
вольского, через ведовство и порчу, чему быть невозможно,
ибо един Творец всея твари Бог, а не диавол, которому ни
над каким созданием власти нет,- но от повреждения
внутреннего, также от страха и мнения матерного во вре-
мя бремени, как тому многие есть примеры,- чего испу-
жается мать, такие знаки на дитяти бывают; того ради,
паки сей указ подновляется, дабы, конечно, такие, как
человечьи, так скотские, звериные и птичьи уроды, при-
носили в каждом городе к комендантам своим, и им за то
будет давана плата, а именно: за человеческую - по десяти
рублев, за скотскую и звериную - по пяти, а за птичью -
по три рубли, за мертвых. А за живые, за человеческую -
по сту рублев, за скотскую и звериную - по пятнадцати
рублев, за птичью - по семи рублев. А ежели гораздо
чудное, то дадут и более. А кто против сего указу будет
таить, на таких возвещать; а кто обличен будет, на том
штрафу брать в десятую против платежа за оные, и те
деньги отдавать изветчикам. Вышереченные уроды, как
человечьи, так и животных, когда умрут, класть в спирты,
буде же того нет, то в двойное, а по нужде в простое вино
и закрыть крепко, дабы не испортилось, за которое вино
заплачено будет из аптеки особливо".
Петр любил своего карлика - "нарочитую монстру"
и устроил ему великолепные похороны.
Впереди шло попарно тридцать певчих - все малень-
кие мальчики. За ними - в полном облачении, с кадилом
в руках, крошечный поп, которого из всех петербургских
священников выбрали за малый рост, Шесть маленьких
вороных лошадок, в черных до земли попонах, везли ма-
Свержин Владимир
Трубников Александр
Корнев Павел
Никитин Юрий
Андреев Николай
Витковский Евгений