где опускаясь на четвереньки. Ход поднимался круто, иной раз приходилось
карабкаться почти по отвесной стене. Воздух постепенно теплел, сырость
уходила. Томас разогрелся, взмок, наконец выдохнул со злостью:
что-то совсем перестали попадаться!
выбраться наверх, а там хоть в лесу, хоть в жаркой пустыне, хоть посреди
кочевья страшных кровожадных печенегов, но в голосе калики почудилась
издевка. Он помедлил, и перед глазами возникла горка золотых самородков,
которые оставил в сотне шагов от входа в муравьиную нору!
солнце!
рыцаря.-- Звезды тоже для кого-то солнце.
-- не легкая рубашка, но рыцарь с негодованием отстранился, лишь спросил
сипло:
учил обязательный для рыцаря квадривиум. Бывал ли Христос у этих
муравьев?.. В святой книге ничего не сказано, но ведь Христос удалялся на
сорок дней в безлюдную пустыню, где его искушал Сатана? Теперь я знаю, чем
искушал...
темноте. Когда Томас задевал головой или плечами стены, а задевал
постоянно, сыпалась земля, камешки, однажды хлынула грязная вода, вымочила
с головы до ног.
геродотовы. Трудолюбивые, старательные... Хорошие хозяева давно бы
сделали.
себе. А мне холка дорога.
зазвенели доспехи и затряслась скала, а за их спинами прогремел обвал,
сказал нехотя: -- Ладно, пошли по прямой. Как ворона летит!
предупреждая о ямах, выступах. Иногда в темноте хватал Томаса, всякий раз
пугая до вопля, втаскивал в узкую, как мышиная норка, щель, которую Томас
ни за что не отыскал бы, а бился бы здесь остаток жизни, как козел о ясли.
отпускали, и Томас не находил сил, чтобы отпихнуться.
давно перед глазами плавали светлые пятна, но калика тащил, понукал,
ругался, и Томас из последних сил карабкался, хватался за камни,
подтягивал тяжелое тело, упирался ногами, снова слепо шарил растопыренными
пальцами.
глазами в небо, такое яркое от звезд и щербатой луны. Рядом хрипло дышал
калика. Томас услышал прерывающийся голос:
ты герой! Рыцари Круглого стола тебе в подметки...
польщенным.
видел голую главу высокой горы. В ту сторону пронеслась бесшумная тень
ночной птицы, совы или филина. В темноте пискнуло, снова стихло.
крохотный зеленый певун сидел на травинке в футе от лица -- толстенький, с
надутым брюшком, косился на огромное чудовище настороженно, но упорно
водил зазубренной лапкой по краю жесткого крыла.
огромные глаза, усики дрожат от страха, но верещит свою песенку, храбро
отстаивая свой участок, свои земельные владения, свой замок от вторгшегося
в его земли чудовища. Томас потихоньку отодвинулся, ибо если спугнет
отважного воина-певца, тот останется без владений: другие земли заняты и
поделены, придется бедному либо идти в наймы, либо превратиться в
странствующего рыцаря.
удивился своему хриплому каркающему, как у старой простуженной вороны,
голосу.
пота, в потеках грязи.
кто не слезает с печи.
пытаясь согнать усталость, но лишь размазал грязь.-- За ней тянется степь
без конца и края... Но дела плохи, сэр Томас.
предстоит пересечь голую степь, полную диких народов, что убивают
чужестранцев без жалости. К тому же мы как на ладони и для Семерых Тайных.
И третье... это грозит бедой уже тебе одному -- мы забрались на восток так
далеко, что нет на свете коней, которые домчали бы в Британию к празднику
святого Боромира!
видел калика, но боль уже стиснула сердце. Его тряхнуло, он понял, что
рыдания, которые так легко получаются у женщин, мужчинам разрывают грудь.
без Крижины? К тому же она... не просто останется одна... а достанется
злым людям... они сделают ее несчастной!
обереги. Он сидел выше, видел гору целиком: обрывистую, у основания сплошь
заросшую густым лесом. Вершина оставалась голой, каменная стена
растрескалась, но семена деревьев не прижились, даже трава не сумела
уцепиться за красный гранит, угнездиться в трещинах.
любимой, но калика уже быстро поднялся и как лось вломился в заросли,
только кусты зашуршали.
ежился, начал лязгать зубами. Гнусная дрожь трясла все тело, и он с трудом
поднялся, нагреб сухие сучья, что лежали тут же в распадке, кое-как высек
огонь. Пальцы не слушались, трижды ронял кремень и долго искал, разгребая
ветки и сухую траву.
оранжевым, вгрызлось красными зубками в щели и выемки, начало
расщелкивать, как прогретые орешки. Томас долго сидел у костра, бездумно
глядя в прыгающие красные язычки, потом опомнился, согревшись вышел из
щели, высмотрел дальний ручеек, угадав его по зеленой и густой траве.
дожидаясь, когда вода закипит, Томас побрел снова к ручью. Калика уже учил
ловить рыбу по-скифски, а по-англски Томас сам умел с детства, -- вода
закипеть не успела, когда он притащил в рубашке с завязанными рукавами
пяток рыбин и два десятка рыбешек.
голову самого крупного налима, выдрал оранжевую печень -- блестящую как
янтарь, сочную, от одного вида которой потекли слюни и как-то незаметно
смертельная тоска стала переходить в тихую печаль. Острым ножом калики
пропорол нежно-белое пузо рыбины, выдрал темные слизистые кишки, упруго
прогибающийся в пальцах воздушный пузырь. Мелкую рыбешку, почистив, сразу
побросал в закипевшую воду, а из сочного толстого зверя выполосовал
истекающую соком сладкую полосу, порезал, посолил странной серой солью
агафирсов, и пока уха варилась, жевал сырое сочное мясо. Жевал, от
наслаждения закрывая глаза, во рту хлюпало, чавкало, в уголках рта повисли
тяжелые капли прозрачного сока.
вытаращенным глазом, растопыренные перышки. Запахло ухой, брызги упали на
горящие угли, сладко зашипело. Томас повел носом, зачерпнул, долго дул на
мутную пахучую жидкость, ибо хлебнуть горячую -- вкус отшибешь, не
разберешь тогда, в самый раз или не доварил, досолить ли, добавить ли
трав. Наконец осторожно отхлебнул, подержал во рту, досолил, еще раз
попробовал, с удовлетворением отложил ложку, чувствуя, как печаль еще не
затихла, но уже не грызет душу. Образуется, как говорит калика. Авось не
все потеряно. И наши души не лишние на свете... Калика рухнет от
удивления: по его языческим понятиям благородные рыцари, вроде баранов,
бьются целые дни друг с другом на турнирах, больше ни на что не способны!