лошади, а кто на трех лошадях и сам третий орет ино то соха.
северные земли, сравнивая со своими, где урожай был обильнее раза в три.
Обманчивый блеск новгородских нобилей-корабельщиков, приплывших в Новгород
из-за трех морей, сбивал его с толку. Начался торг. Ивана с трудом убедили,
что предложеная им дань не по силам. Согласившись в конце концов, потому что
и свои бояра, знакомые с землями новгородскими, убеждали его в том же, на
новгородское предложение брать по полугривене с сохи, но, однако, велел
платить такую же дань и с двинских земель, с Заволчья, и брать со всех, кто
пашет землю и ранее не облагался налогом: со старост и с ключников, и со
всех прочих сельских чинов. Послы просили затем не присылать писцов и
даньщиков, прокорм которых часто дороже стоит, чем сама дань, обещая
собирать самим и платить без обмана. Иван решил и это.
государю Московскому, он велел явить народу у владыки в палате. Иван уже не
хотел, даже по этому поводу, чтобы собиралось распущеное им новгородское
вече.
предложили вместо Ярославова двора, святыни новгородской, взять место
напротив, в Околотке. Но тут Иван Третий был тверд. Двор самого Ярослава,
древнее место княжое, откуда князей сумели выселить когда-то на Городец и
где собиралось ненавистное новгородское вече, - этот двор должен быть
возвращен ему, великому князю Московскому, государя всея Руси, наследнику
великих князей киевских! "Всея Руси!" - подумал Иван, вспомнив опять
Назария, в словах у которого все было как-то не так... Князь и наследие
княжеское, родовое! А как иначе?
грамоты, и тот список собственноручно подписать владыке, приложив печать
пяти концов, и назавтра, во вторник, тринадцатого генваря, быть у себя, у
Троицы на Паозерье всему городу: боярам, и житьим, и купцам - приносить
присягу государю.
наступило неизбежное. Уже не закрывались ворота, умолкли пушки. Город как
целое умер, и лишь внутри мертвого, прекрасного и в своей смерти, одетым
инеем величавого тела копошились люди, людишки, каждый в своем углу, спасая,
что можно или что казалось можно спасти, готовясь к завтрашнему позорному
дню.
войска и воевод великого князя. В эту ночь сам владыка Феофил в
сопровождении казначея Сергия и двоих верных ему служек крался по хорам
Софийского собора, прислушиваясь к гулкой пустоте ночного храма. Служки
несли тяжелые кожаные мешки. Он уже больше не верил Ивану Третьему. Золото
замуровывалось в стену. Здесь казне Софийского дома суждено было пролежать
почти столетие, до кровавого внука Ивана, тоже Ивана и тоже Васильевича
Четвертого, Грозного, обнаружившего этот клад, "казну древнюю сокровенну",
так и не взятую Феофилом, схваченным и увезенным в Москву.
прятали добро, в чаяньи пересидеть смутную пору, вятшие мужики Великого
Новгорода, не знавшие еще о том, что наступит время выводов и денег своих им
все равно не видать.
отцом, Панфилом Селифонтовичем, и двумя купцами-ближниками, хоронили
братчинную казну.
кожаных мешках, перекладывали в глиняный горшок, поочередно опрокидывая
мешки. Деньги лились, как серебряная живая рыба, звонко журча и растекаясь,
застывали грудой серебряной чешуи. Горшок наполнился до краев.
долго разбивали раствор под плитой, делали место для горшка - так надежней!
От свечки по стенам метались ушастые тени.
рвущийся из рук, будто литой горшок, полный серебра. Быстро зарыли,
забросали известью, притоптав, уложили плиту. Панфил долго елозил по полу,
подпахивая землю. Кончив, окропил водой пол, чтобы совсем сравнять следы, -
все! Панфил тяжко разогнулся, уронив отяжелевшие руки:
Богу более не надобно! Я в монастырь, а ты ежели...
схватив себя за виски, вжав бороду в колени, глухо зарыдал. Наум и Артемий
стояли, потупясь, не утешая и не прирывая. И в пустой церкви долго,
постепенно затихая, раздавались эти рыдания, одинокий плач над гробом
Господина Великого Новгорода, и вздрагивала косматая тень, увеличенная
лампадой до верхних закомар храма.
пробормотал:
убеждаясь, что не оставили следов, и пошел следом. Каждый из них знал, что
почти наверняка вощинное брадство, столь много сделавшее в борьбе с Иваном
Третьим, закроют, и тяжко думал о том, как жить дальше.
ждала.
***
двинулся ход, густая толпа. Рядами шли бояре, житьи, духовенство,
купечество. Впереди - владыка Феофил в своем облачении. День был ясный.
выстроились вдоль всего пути до Паозерья. Колокола звонили, и от этого, и от
священных облачений духовенства издали казалось, что движется крестный ход.
Да он и был "крестным" - шли целовать крест государю Московскому, шли на
позорище, как Иисус, крест свой на раменах несущий.
великому государю Московскому честно и грозно по всей воле государевой,
воистину и без обмана, "а на том целую крест", - и однообразным движением
целовали крест, который, как священник на причастии, держал государев
боярин.
Иван постепенно предъявлял все новые и новые условия, с которыми
новогородским боярам и архиепископу приходилось соглашаться уже без спора.
Иван потребовал, чтобы новгородцы обязались не мстить псковичам "никоторую
хитростью" и обиды им никакой не чинили, чтобы не мстили боярам, перешедшим
ранее на службу великому государю. Именно тут новгородцы узнали, что
двинские и заволочские земли Иван также берет за себя. Все пригороды
новгородские: Руса, Ладога, Копорье, Ям, Демон, Порхов, Морева, Вышегород и
прочие, а также все двиняне и заволочане слагали с себя крестное целование
Новгороду и присягали великому князю.
посланий в церкви были прогнаны и лишены руги, Ивана и Сеньку Князька, Иван
Третий приказывал воротить, ругу и дворы им вернуть, и зажиток весь за
прошлые годы. И на все бояре новгородские с владыкою соглашались без спора.
государю, отказавшемуся присягнуть в том же своим новым подданным.
Глава 31
целовали в палате владычной", - веча с этого дня уже не было.
на часах московский ратник.
чернецы. Олена, растерянная, забежала было к матери:
незачем. Ко мне придут.
неведомое, глаза, не посмела больше сказать и тихо вышла.
измученных и напуганных людей, потянувшихся изо всех городских концов к
Детинцу. Она ждала.
за пятьюдесятью восемью печатами. Последнюю грамоту, последний договор мужей
новгородских.
новгородские и все дети боярские и житьи, уравниваясь тем самым с
московскими служилыми дворянами. Приняв челобитье, Иван Третий выслал
Товаркова к боярам Казимеру, Якову Коробу, Феофилату Захарьину, Берденеву,
Федорову и прочим и велел им сказать, что по той бы грамоте, по которой
крест целовали, по той бы и службу правили: доносили государю на братью
свою. "А что услышит кто у брата у своего, у новгородца, о великих князех, о
добре и о лихе, и вам то сказати своим государем, великим князем".
дороги и охранять от грабежа тех, кто едет из города и в город. Наконец-то
первые пугливые обозы со снедью потянулись в разоренный город из разоренных
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Семенова Мария
Сертаков Виталий
Майер Стефани