бежали, почти не скрываясь, горожане. Переяславль пустел, и уже виделось,
что его скоро станет некем и незачем оборонять. Городовые воеводы, что
должны были забивать население в осаду, только разводили руками. Хмуро
оглядывая обмороженные, с заиндевелыми бородами лица еще верных ему бояр,
Дмитрий гадал, кого из них он не узрит назавтра. Окольную рать во главе с
Окинфом он услал встречу татар, к Берендееву, и теперь ждал от него
донесения о противнике.
Ламской с просьбой Даниле: оберечь его семью и добро. Туда же повезли и
сноху, укутав ее в шубы и набив возок соломой чуть не до половины, чтобы
не очень трясло.
видел то же, что отец: бегство, бегство, бегство... В монастырях зарывали
в землю, замуровывали церковное добро: книги, серебряные и золотые сосуды.
тяжелым отчаянием глядел в обмороженное лицо отца, только теперь
по-настоящему понимая, как тому трудно было всегда, всю жизнь, держать
князей, собирать дани, ублажать татар, укрощать Новгород, связывать
воедино распадающуюся Владимирскую Русь.
Длинные тени ходили по стенам. Тяжелое молчание висело в палате. Дмитрий
поднял голову:
Ты один? - спросил он снова.
камчатную скатерть.
что ль, али Федор Черный не станут платить дани Орде? Еще того боле, на
брюхе ползать будут перед Тохтой! Снова данщиков да бесермен-откупщиков
посадят себе на шею! Федор Черный, тот любому бесерменину али жидовину всю
Русь продаст, не вздохнет! Еще радоваться станет: выгодно продал! Того не
понимают, что ль?! Великий князь им не люб? Да без великогото князя, без
главы единой, почнут их зорить кажен год, вон как Рязанскую да Курскую
земли зорят! И станут они грызть друг дружку да доносить брат на брата, а
в Орде станут их душить, стойно кур... Этого хотят?
остатних нам не видать бы спокойных-то лет! Этого не видят? Федор Черный
им дороже, что сидел в Орде сколько лет, вымаливал погрому на родную
землю? Может, татары им нужны? Как в Орде, чтобы и языка ся лишили
русского, на татарскую речь перешли... Того ждут? Бросить веру, заветы
отцов и прадеднюю славу... Самих себя начнем презирать!
нас и то, на Клещине, мерянским обычаем Синему камню служат.
хорош? Привел бы я, стал еще лучше? Так, значит, им всем - боярам, купцам,
смердам - всем им нужна только сила?
книжник, филозоф. Что вычитал ты в книгах своих? Что узнал? Почему? В чем
причина? Почему отца слушали? Или я в чем-нибудь виноват? В чем?!
хочешь, отец, я скажу тебе. Люди всегда поздно спохватываются, тогда лишь,
когда беда наступила. Надо же думать загодя, еще до беды. Когда ее нет и в
помине, когда мнится, что все хорошо. Надо думать не над следствием, а над
причиной. О бедах страны нужно было думать не тогда, когда пришел Батый, а
еще раньше, прежде, еще за сто лет! Когда казалось, что мы самые сильные в
мире, когда казалось, что все народы окрест падают ниц, заслышав одно наше
имя, когда мы судили и правили, и разрешали, и отпускали. Когда слава наша
текла по землям, когда созидали храмы и раздавали в кормление города.
Когда любая прихоть наша вызывала клики восторга, когда, стойно Создателю,
мы перестали ошибаться, до того доросла наша мудрость! Когда уже некому
стало нас удержать и направить, уже никто и не дерзал возразить противу, а
дерзнул бы - не сносил и головы своей! Когда мы решили, что до нас не было
никого умнее нас, да и вообще никого: мы первые, единственные, великие!
Вот тогда и наступил наш конец. Как до сего дошло? Вот о чем думал я
постоянно. За сто лет еще все уже было нами погублено, и мы созрели для
кары Господней!
мы - тех князей потомки и кровь... Ведь дрались, чтобы всю землю одержать,
а когда пришли татары, стали только за себя. А когда только за себя - все
падает. То есть сам-то иной и добьется, и даже умрет в славе. Но потом
созданное им долго не простоит. Христос в пустыне отверг власть, пошел на
крест и победил. То, что дается при жизни - с жизнью и кончится. Нужно
отречение. Для вечного.
мир.
поздно... Но я не знаю, что другое мог бы я делать прежде и теперь. Мне
нет иного пути. Быть может, ты... Быть может, Господь не зря взял у меня
Сашу и оставил тебя! Молчи! Не думай, я ни на миг не пожалел, что не ты...
а теперь...
пошел к Дмитрию.
шатнулся:
всех со стен!
отца:
сторону Андрея привез Федор. Сам он с трудом вырвался из окружения и
уцелел чудом.
взъеме распростился с Ойнасом и залитой слезами Феней, и до того, как
заснеженный, полуобмороженный ввалился в терем великого князя, он почти не
ел и дремал только в седле.
передвигались то вправо, то влево, отходили назад и возвращались вновь.
Только что замерзшие злые ратники, дорываясь до какой-нибудь деревушки,
намеревались передохнуть и обогреться, их посылали опять в стужу и снег.
Все это внешне не имело никакого смысла, и только когда наконец на третий
день неожиданно, обойдя татар, они оказались на Юрьевской дороге и стали
стягиваться, что-то как будто бы прояснилось. Полк выстраивался,
по-видимому, для удара по татарским тылам. Скоро появились воеводы. Окинф
ехал большой, осанистый, в медвежьей шубе сверх колонтаря. Оглядывая своих
намороженных ратников, прокричал:
накормят!
затолпились, стали переговариваться. Подскакал один из Окинфовых
подручных, начал ровнять строй, покрикивая на мужиков. Кто-то присвистнул,
кто-то ударился в ругань, большинство обалдело слушались. Уставшим до
предела людям было уже почти все равно куда, лишь бы к месту.
ближайшие елки, намереваясь удрать. Он решительно подъехал к Окинфову
холопу и выкрикнул:
Корнев Павел
Посняков Андрей
Марко Джон
Прозоров Александр
Суворов Виктор
Афанасьев Роман