Чтение 99–й страницы книги ~Этногенез и биосфера Земли~

существование; значит, можно эти 10% срубить для топлива и строительства,
но не больше. Также можно убить себе в пищу прирост стада копытных, но без
ущерба для производителей.

И ведь как точно умели определять эти нормы в отношения бизонов племена сиу
или черноногих! Охота была для них делом общественным, и любое самовольство
пресекалось самыми жестокими мерами. Благодаря этому этнос и вмещающий его
ландшафт находились в состоянии динамического равновесия (гомеостаза),
позволявшего людям, животным и растениям, существовать совместно
неограниченно долго. Но мы знаем, что это равновесие в любом ландшафте,
будь то в Африке, Австралии или Гренландии, является результатом
протекавшего ранее процесса этногенеза, его конечной фазой.

Увы, история полезна только тому, кто ее выучил. В обратном случае
обывательский "здравый смысл" провозглашает губительную концепцию покорения
живой природы. В 1894 г. американский геолог-антрополог У. Дж. Макги писал:
"Подчиняя себе диких животных, человек сохраняет лишь тех, кто может быть
приручен; остальные же должны быть уничтожены"[5]. И самое примечательное,
что с обратной концепцией выступили только индейцы сиу, утверждавшие: "Что
Дух земли творит, то неделимо; со всем сущим нас связывают узы родства"[6].
Вывод однозначен, сиу руководствовались в своей практике понятиями
"геобиоценоз" и "биосфера", хотя называли их иначе, а цивилизованный
ученый, находившийся на уровне воззрений своего времени и в их плену,
проповедовал, что человек проявил свою силу, "изменив лик природы, сделав
ее лучше, чем прежде, помогая выжить полезным животным и растениями и
уничтожая вредных, защищая стареющую планету от опустошительного
воздействия времени и от немощи"[7].

Американскому ученому и его современникам была чужда мысль, что они сами,
поскольку у них есть тела, являются составной частью той природы, чей лик
они так бодро изменили и о которой теперь тоскуют их внуки. Прославлявшаяся
тогда "Сила Человека" в 1948 г. охарактеризована Ф. Осбориом уже иначе:
"Фактически это-история человеческой энергия, безрассудной и
бесконтрольной"[8]. Энергией этой, или пассионарностью системы, были
уничтожены не только растения и животные, но и те самые индейцы, чей образ
жизни и поведения были непонятны и противны носителям пассионарностя[9].
Поэтому американцы считали "дикарями" тех, чья натурфилософия опередила
развитие их собственной на 300 лет. И как следствие - индейцы, сумевшие
обрести экологическую нишу в биоценозах, гибли вместе со своими братьями
меньшими, ибо их справедливо трактовали как составную часть природы,
подлежавшей переделке.

Как только особи нового склада создают новую этническую целостность, они
выдвигают новый принцип общежития, новый императив поведения: "Будь тем,
кем ты должен быть". Король обязан вести себя как король, дружинник - как
дружинник, слуга - как слуга, потому что без жесткого соподчинения новая
система развалится при столкновении либо с внешним врагом, либо с
соплеменниками, обычно предпочитающими старый порядок.

Может показаться, что разница между первым и вторым принципами не столь уж
велика, но это не так. В становлении динамического этноса первую роль
играет категория долга перед коллективом, а не право рождения, как было до
того. Король. не соответствующий своему положению, должен быть отрешен или
убит и заменен достойным, плохой рыцарь - изгнан, плохой слуга - выпорот.
Нет прав, есть обязанности, за которые полагается вознаграждение. Последнее
бывает различным; иногда это деньги (бенефиции), иногда право на занятие
выгодной должности, иногда возможность разделить власть с правителями, но
так или иначе решающим фактором достижения благополучия является деловой
принцип, а не право рождения.

Обычно вновь возникающая внутриэтническая система бывает склонна к
агрессии, жертвами которой становятся соседи, Если они сильны - система
разбивается об их сопротивление, если слабы - система торжествует, и
процесс этногенеза идет быстро. Но именно здесь таится опасность не столько
для особей нового типа, сколько для принципа, приводящего их к победе над
соплеменниками и соседями. Точнее, сама победа и является наибольшей
угрозой. Как только большая часть задач решена, долг начинает тяготить
людей и на место прежнего принципа выступает новый (третий): "Будь самим
собой".

Когда дружинник хочет быть не только оруженосцем князя, но и Ромуальдом или
Бертраном, монах не просто произносит тексты писания или служит мессу, но
комментирует прочитанное, рискуя быть обвиненным в ереси, художник ставит
подпись на картине, купец не просто ищет новые торговые пути, а учреждает
фирму под своим именем, крестьянин не только отстаивает права общины, но
заявляет: "Когда Адам пахал, а Ева пряла-кто тогда был джентльменом?",
тогда появляется поколение, ломающее оковы императива долга, так же как
перед этими были разорваны путы права рождения.

На место силы долга приходит право силы, ограниченное только необходимостью
учитывать, что сосед так же силен и не менее агрессивен. Проба сил между
соседями, превратившимися из сотрудников в соперников, неизбежно ведет к
кровавым столкновениям, осложняемым раздражением основной массы, не
поспевшей за развитием и не желающей быть объектом честолюбивых вожделений
представителей нового поколения.

Накопленный избыток богатств и решение неотложных внешнеполитических задач
освобождают известное количество людей от значительной части их
обязанностей, и тогда начинается усиление индивидуализма, молчаливо
формулируемого коллективом в этот период как императив: "Будь не только
трибуном, исполняющим свои обязанности, но и Гаем Гракхом, не только
рыцарем, но и Пьером Байяром, не только членом Боярской думы, но и Василием
Шуйским", т. е. теперь индивидуальные особенности проявляются даже больше,
чем участие в общественных делах. Прежде же эти люди все силы клали на
служение делу, определяемому культурной доминантой.

Однако развитие индивидуализма ведет к столкновению активных индивидуумов,
по большей части кровавому. Внутри этноса или на уровне суперэтнической
общности ("культуры") возникает ожесточенное соперничество, поглощающее
силы, которые до сих пор направлялись на решение задач внешних. Например, в
Европе в XI-XIII вв. пассионарность "Христианского мира" вошла в
акматическую фазу. В итоге отражение венгров, разгром норманнов и
реконкиста сменились войной гвельфов с гибеллинами и крестовыми походами,
что было весьма неблагоприятно для культуры и даже государственности. Война
гвельфов с гибеллинами привела к гибели рыцарственных Гогенштауфенов и
"авиньонскому пленению" пап, т.е. к развалу империи и унижению церкви.
Крестовые походы, т.е. первая попытка колониальной экспансии, закончились
грандиозным поражением на всех направлениях. Иерусалимское королевство и
Латинская империя вообще исчезли с карты тогдашнего мира, а Ливонский орден
хотя и уцелел, но превратился из плацдарма натиска европейского рыцарства
на Восток в маленькое феодальное владение на территории, которую у него ни
Литва, ни Русь не оспаривали.

Чаще всего такой "расцвет" вызывает реакцию, т.е. стремление к ограничению
распрей и убийств. Этому способствует и то обстоятельство, что
представители поколений индивидуалистов столь интенсивно истребляют друг
друга или гибнут во внешних войнах, манящих их богатой добычей, что процент
их неуклонно снижается. Правда, в акматической фазе общее снижение
пассионарности происходит своеобразно. Периоды подъема чередуются с
периодами пассионарной депрессии, когда уровень пассионарного напряжения
резко снижается, а затем снова следует период роста. Но последующий подъем
уже не достигает уровня предыдущего.

Механизм таких чередований понятен: поскольку пассионариев в этой фазе
достаточно много, разброс их генофонда велик. Их законные, а в еще большей
степени незаконные потомки выводят систему из того состояния развала, в
которое она приходит после гибели отцов и старших братьев в междоусобной
войне. Однако общее снижение все же имеет место, и однажды запаса
пассионарности в системе становится недостаточно, чтобы вывести ее из
очередной депрессии. Спад становится устойчивым, и его монотонность
открывает двери новой фазе этногенеза.

Пассивное большинство членов этноса, вдоволь настрадавшееся от честолюбивых
устремлений своих сограждан, формирует новый императив: "Мы устали от
великих!" и дружно отказывает в поддержке соплеменникам, желающим быть
героями. В этих условиях пассионарный спад ускоряется, социальная
перестройка неизбежно отстает от потребностей, диктуемых этнической
динамикой.

Острота ситуации и довольно значительный, хотя и уменьшающийся, запас
пассионарности определяют стремление к радикальным решениям. При этом одни
видят идеал в возврате к "доброму старому времени" (акматической фазе), а
другие - в цивилизованной жизни, наблюдаемой у соседей (фазе инерционной).
Все понимают, что жить надо иначе, но каждый предпочитает заставить другого
жить по-своему, а не искать компромисса. Дивергенция становится неизбежной.
Оставшиеся в живых пассионарии примыкают либо к одной, либо к другой
группировке и таким образом истребляют друг друга в гражданских войнах,
являющихся неизбежным атрибутом фазы надлома.

Однако когда пассионарии еще раз взаимоистребят друг друга, они остаются в