Чтение 99–й страницы книги ~Цусима~

отряда. Сначала обменялись мнениями штабные чины, а потом и судовые офицеры,
находившиеся здесь же и на мостике. Возражений против сдачи не было.

Флаг-капитан Кросс сейчас же разыскал книгу международного свода и,
заглянув в нужную страницу, бросился к ящику с флагами. Он сам набрал
трехфлажный сигнал: "ШЖД", означавший - "сдача", "сдаюсь". Сигнал был
немедленно пристопорен к фалу, и оставалось только поднять его на мачту.

В боевую рубку вошел командир судна, капитан 1-го ранга Смирнов, высокий,
статный, с карими глазами, внимательно смотревший из-под густых, словно
нарисованных бровей. Несмотря на полученную вчера

рану,

он

держал
забинтованную голову барственно прямо. Под пушистыми усами резко очерчивался
большой, с толстыми и сочными губами рот, без слов говоривший, что его
обладатель создан как будто только для того, чтобы повелевать и наслаждаться
жизнью. Но обычно румяное лицо за ночь побледнело, а струившаяся с него
широким потоком светло-русая борода спуталась и, частично попав под бинт,
потеряла свой прежний внушительный вид.

Адмирал, увидев командира, обратился к нему:

- Владимир Васильевич, что нам делать?

Смирнов, не задумываясь, убежденно ответил:

- Вчера мы свой долг выполнили. Больше не имеем сил сражаться. Мое мнение

- нужно сдаться.

И, жалуясь на головную боль, он ушел.

Дальнейшие действия на броненосце "Николай I" развивались с поразительной
быстротой. Зазвенели телефоны, бросились по разным отделениям рассыльные и
даже, вопреки судовым правилам, засвистали дудки капралов, призывая господ
офицеров на передний мостик. Это по распоряжению адмирала созывался военный
совет. Сам он, окруженный своим штабом, вышел из боевой рубки на мостик.
Офицеры не успели еще собраться на совет, а уже на ноке фор-марса-рея кем-то
был поднят сигнал о сдаче. Торопливо, с растерянными лицами бежали к
адмиралу офицеры. Не дожидаясь появления остальных, он поставил перед ними
вопрос:

- Я хочу, господа офицеры, сдать броненосец. В этом я вижу единственное
средство спасти вас и команду. Как вы думаете?

Что сражаться не было никакого смысла, на этом сходились почти все. Но
против сдачи некоторые

возражали.

Согласно

военно-морскому

уставу,
обратились с вопросом относительно сдачи самому младшему офицеру. Все
обернулись к высокому статному человеку, на груди которого красовался
университетский значок. Это был прапорщик Шамие. Юрист по образованию,
призванный на службу лишь на время войны, он оказался более храбрым воином,
чем многие из кадровых офицеров, и энергично заявил:

- Если нельзя драться, то нужно кингстоны открыть и топиться.

- Взорвать броненосец и спасаться,

скромно

отозвался

мичман
Волковицкий, почтительный не только к начальству, но и старшим товарищам по
службе.

Приблизительно то же самое сказал и старший офицер, капитан 2-го ранга
Ведерников.

Но те, кто стоял за сдачу, начали приводить убийственные доводы:

- Все-орудия неприятельского флота наведены на "Николая"

как

на
флагманский корабль. Японцы взорвут и потопят его раньше, чем мы соберемся
это сделать. Потопят вместе с людьми.

- Выговорите - надо спасаться. На чем? Шлюпки и катеры разбиты. Койки
приспособлены на защиту небронированных частей судна и крепко снайтованы.

Из сорока спасательных кругов тридцать никуда не годятся. Нас даже не
смогли снабдить хорошими спасательными средствами.

- А разве японцы не будут подбирать нас? - спросил старший офицер
Ведерников.

- Возможно, что и будет, но только тогда, когда уничтожат весь наш отряд.

С марса фок-мачты, где стоял дальномер, раздался звонкий голос мичмана
Дыбовского:

- До неприятеля шестьдесят кабельтовых!

На мостике появился флагманский артиллерист, капитан 2-го ранга Курош,
темнокожий, как мулат, с черной курчавой бородкой на сухом, жестком лице.

Со вчерашнего дня этот воин запил и до утра не расставался с бутылками.

Накрахмаленный воротничок на нем измялся. Шатаясь, Курош протолкался
ближе к адмиралу и, размахивая руками, заорал:

- Сражаться до последней капли крови? Сейчас я прикажу своим молодцам
открыть огонь. Я из японцев яичницу сделаю!..

Адмирал приказал:

- Уберите с моих глаз эту пьяную личность!

Офицеры оттолкнули Куроша назад. Он ругал их матерными словами. Матросы
подхватили его под руки и увели вниз.

Еще раз пришел командир и снова подтвердил свое прежнее мнение.

На мостике стоял галдеж. Кто-то из офицеров плакал. Другие приводили
разные аргументы для оправдания самих себя.

- За эту войну наши войска только то и делали, что сдавались. Вспомните
Ляоян, Порт-Артур, Мукден. Ко многим сдачам прибавится еще одна.

Адмирал повернулся к старшему

артиллеристу,

лейтенанту

Пеликану,
выделявшемуся среди офицеров своей крупной и сытой фигурой:

- На таком расстоянии мы можем стрелять?

- Бесполезно, ваше превосходительство. Наши снаряды не достанут до
неприятеля.

Адмирал вдруг потерял самообладание, чего с ним никогда не бывало. Из
бесцветных глаз брызнули слезы. Он сорвал с головы фуражку и, словно в ней
заключалось все зло, бросил ее себе под ноги и начал топтать.

Со стороны неприятеля раздался пристрелочный выстрел, направленный в
левый борт "Николая". Офицеры начали разбегаться по своим местам, согласно
боевому расписанию. Небогатов вошел в боевую рубку. Флаг-офицеры докладывали
ему, что все наши суда отрепетовали сигнал о сдаче, а он, не слушая своих
помощников, кричал:

- Японцы, очевидно, не разобрали нашего сигнала. Поднять белый флаг!

Быстро! Через пять минут будут уничтожены все мачты.

Но белого флага на броненосце не было. Пришлось заменить его принесенной
из каюты простыней. Однако и она, подтянутая к рею фок-мачты, не остановила
неприятельских выстрелов. Вокруг броненосца начали подниматься фонтаны. Над
головою слышался гул пролетавших снарядов, словно где-то в воздухе был
железнодорожный мост, по которому беспрерывно проносились курьерские поезда.
Раздался взрыв около боевой рубки. Осколками ранило флагманского штурмана,
подполковника Федотьева. Вся боевая рубка наполнилась черными удушливыми
газами. Из темноты, как с того света, хриплыми выкриками командовал адмирал:

- Передайте, чтобы наши орудия не отвечали! Спустить наш флаг! Поднять
японский! Стоп машина!

Пока выполнялись эти приказы, броненосец получил еще несколько ударов.

Снарядом разворотило ему нос. Якорь, сорвавшись с места, бухнулся в море.

Появились пробоины с левого борта.

"Николай I", застопорив машины, остановился, и в знак этого на нем вместо
уничтоженных накануне шаров подтянули к рею ведро. Японцы прекратили
стрельбу. Стало необыкновенно тихо. Остановились и другие наши броненосцы,
повернув носами кто вправо, кто влево. На каждом из них, как и на "Николае",
развевался уже флаг Восходящего солнца.

Иначе поступил только "Изумруд". Это был небольшой трехмачтовый и
трехтрубный крейсер, изящный и стремительный, как птица. Он тоже отрепетовал
было сигнал о сдаче, но, спохватившись, быстро его опустил. С правой стороны
между отрядами неприятельских судов оставался большой промежуток. В этот
промежуток, дав полный ход, и направился "Изумруд".

Глубоко врезываясь форштевнем в поверхность моря, он вздувал вокруг
своего корпуса белопенные волны, поднимавшиеся почти да верхней палубы. Ив
его труб вываливали три потока дыма и, круто сваливаясь назад, сливались в
одну гриву. Расширясь, она тянулась за формой. Японцы, очевидно, не поняли
его замысла и не сразу приняли против него меры. А когда выделили в погоню
за ним два крейсера, было уже поздно. Неприятельские снаряды едва долетали
до него. А он, имея преимущество в ходе, все увеличивал расстояние между
собою и своими преследователями. Со сдавшихся судов с замиранием сердца
следили за ним, пока он не скрылся в солнечной дали. Его хвалили на все
лады, им восторгались. Он действительно проявил героизм, вырвавшись из круга
всего японского флота.

На "Николае" по распоряжению Небогатова была собрана на шканцах команда.

Стоя на продольном мостике, он произнес краткую речь. Несмотря на блеск
солнечных лучей, игравших в серебре конусообразной бороды, в золоте погон с
черными орлами, в эмали двух крестов св. Владимира, адмирал поеживался.

Обрисовав причины, заставившие его сдаться, он в заключение, волнуясь,
сказал:

- Братцы, я уже пожил на свете. Мне не страшно умирать. Но я не хотел вас
губить, молодых. Весь позор я принимаю на себя: пусть меня судят. Я готов
пойти на смертную казнь.

И, сгорбившись, пошел на передний мостик.

На броненосце продолжалась суматоха.

Уничтожали

шифры,

секретные
документы, сигнальные книги. Одни из офицеров говорили, что нужно портить
орудия, механизмы и выбрасывать за борт разные приборы, другие запрещали это
делать. Часть команды была занята своими вещами, а некоторые уже добрались
до водки. Кое-где начали появляться пьяные.

Из

операционного

пункта

поднялся

на

верхнюю

палубу

машинный
квартирмейстер Василий Федорович Бабушкин. Это он двадцать три дня тому
назад соединил 2-ю и 3-й эскадры. Но у него тогда раскрылись незажившие
раны, полученные им в Порт-Артуре. Попав ни броненосец "Николай I", Бабушкин
серьезно заболел и пролежал в лазарете до самого сражения. В бою он был
бесполезным. Накануне, с появлением на горизонте главных неприятельских сил,
его перевели в машинное отделение, где он просидел до позднего вечера. Но и
там, в глубине судна, он не переставал дрожать от страсти во что бы то ни
стало победить японцев. И когда ему говорили, что такой-то наш броненосец
перевернулся, он упрямо твердил:

- Нет! Это, должно быть, погиб "Микаса".