прямые, мне показалось, что я увидел, чем хороша демократия.
Передо мной было равенство, и оно превосходило величием
любое единовластие, ибо свободно летело через холм и дол.
Не только глупо, но и кощунственно говорить, что человек,
распахавший поле, испортил пейзаж. Человек создал пейзаж,
как ему и положено, ибо он - образ Божий. Холм, покрытый
зеленой травой или лиловым вереском, уступит красотою гряде,
к которой, словно ангелы, взлетают стрелы борозд.
Прекраснейшая долина уступит бурому склону, с которого они
сбегают, как бесы с крутизны.
Твердые линии порядка и равенства придают пейзажу и
смысл, и мягкость. Пейзаж так красив именно потому, что
борозды обыденны и некрасивы. Кажется, я где-то писал, что
с плуга началась республика.
Г.К. Честертон
Сияние серого света
Вероятно, многие сочтут, что нынешнее лето не слишком
подходит для прославления английского климата. Но я буду
славить английский климат, пока не умру, даже если умру
именно от него. Нет на свете погоды лучше английской. В
сущности, нигде, кроме Англии, вообще нет погоды. Во
Франции - много солнца и немного дождя; в Италии - жаркий
ветер и ветер холодный; в Шотландии или Ирландии - дождь
погуще и дождь пожиже; в Америке - адская жара и адский
холод; в тропиках - солнечные удары и, для разнообразия,
удары молний. Все сильно, все резко, все вызывает восторг
или отчаяние. И только в нашей романтической стране есть
поистине романтическая вещь - погода, изменчивая и
прелестная, как женщина. Славные английские пейзажисты
(презираемые в наш век, как и все английское) знали, в чем
тут дело. Погода была для них не фоном, не атмосферой, а
сюжетом. Они писали погоду. Погода позировала Констеблю.
Погода позировала Тернеру, и зверская, надо сказать, была у
нее поза. Пуссэн и Лоррэн писали предметы - древние города
или аркадских пастушек - в прозрачной среде климата. Но у
англичан погода - героиня, у Тернера - героиня мелодрамы,
упрямая, страстная, сильная, поистине великолепная. Климат
Англии - могучий и грозный герой в одеждах дождя и снега,
грозы и солнца - заполняет и первый, и второй, и третий план
картины. Я признаю, что во Франции многое лучше, чем у нас,
не только живопись. Но я гроша не дам за французскую погоду
и погодопись - да у французов и слова нет для погоды. Они
спрашивают о ней так же, как мы спрашиваем о времени.
Чем изменчивей климат, тем устойчивей дом. В пустыне
погода однообразная, и ничего нет удивительного, что арабы
кочуют в надежде, что хоть где-нибудь она другая. Но дом
англичанина не только крепость, это волшебный замок. В
лучах и облаках рассвета или заката он то глиняный, то
золотой, то слоновой кости. Из моего сада виден лес на
горизонте, и в полном смысле слова он меняется триста
шестьдесят пять раз в году. Иногда он близко, как изгородь,
иногда - необычайно далеко, словно невесомые и огненные
вечерние облака. Кстати, тот же принцип можно применить к
нелегкой проблеме брака. Изменчивость - одна из
добродетелей женщины. Она помогает нам избежать грубых
соблазнов многоженства. Если у вас хорошая жена, вы, в
духовном смысле, обеспечены гаремом.
Люди, не разбирающиеся в погоде, называют серый день
бесцветным. Это не так. Серое - это цвет, иногда очень
насыщенный и красивый. Очень обидно слышать про "серые,
одинаковые дни". С таким же правом можно сказать "зеленые,
одинаковые деревья". Конечно, серое небо - шатер между нами
и солнцем; честно говоря, такой же шатер и дерево. Но серые
шатры различаются и цветом, и плотностью не меньше, чем
зеленые. Один день серый, как сталь, другой - как голубиное
крыло; один напоминает о морозе, другой - о теплом дыме из
кухонной трубы. Что может быть дальше друг от друга, чем
неуверенность серого и решительность алого? Однако серое и
алое могут смешаться - на утреннем небе, например, или в
теплом дымчатом камне, из которого в западных графствах
строят маленькие города. В тех краях даже самые серые дома
- розоватые, словно в их очагах так много тепла и радости,
что они светятся изнутри, как облако. Странствуя там, я
забрел на извилистую дорогу и увидел дорожный указатель с
надписью "Облака". Я не пошел по ней: я испугался, что
либо городок не достоин названия, либо я не достоин городка.
Но как бы то ни было, в маленьких селеньях из тепло-серого
камня есть очарование, которого никогда не добиться
изысканным красным тонам аристократических предместий.
Рукам теплее у пепла Глестонбери, чем у искусственного
пламени Крайдона.
Враги серого (эти коварные, наглые, испорченные люди)
очень любят еще один довод. Они говорят, что в серую погоду
все блекнет и только в сиянии солнца оживают краски неба и
земли. Действительно, только на солнце предстают во всей
прелести предметы третьестепенных, сомнительных цветов:
торф, гороховый суп, эскиз импрессиониста, бархатная куртка,
шоколад, какао, маслины, сланец, лицо вегетарьянца, пемза,
грязь, тина, копоть, старые ботинки. Но если у вас здоровый
негритянский вкус, если вы засадили садик геранью и маками,
расписали дом синькой и киноварью; если вы, допустим, носите
алый фрак и золотую шляпу, вы не только будете видны в
серейший из серых дней - вы заметите, что именно в такой
день ваши любимые краски особенно хороши. Вы поймете, что
они еще ярче в пасмурный день, потому что на сером фоне
светятся собственным светом. На сером небе все цветы -
фейерверк: они причудливы, как рисунок огнем в призрачном
садике ведьмы. Ярко-синий фон убивает синие цветы. А в
серый день незабудка - осколок неба, анютины глазки -
открытые глаза дня, подсолнечник - наместник солнца.
Тем и прекрасен цвет, который называют бесцветным. Он
сложен и переменчив, как обыденная жизнь, и так же много в
нем обещания и надежды. Всегда кажется, что серый цвет
вот-вот перейдет в другой - разгорится синим, просветлеет
белым, вспыхнет зеленью иди золотом. Неопределенно,
неуверенно он что-то сулит нам. И когда наши холмы озаряет
серебро серых трав, а наши виски - серебро седин, мы должны
помнить, что выглянет солнце.
Г.К. Честертон
Высокие равнины
Под этим странным сочетанием слов я подразумеваю не
плоскогорья, которые мне ничуть не интересны; когда человек
лезет на них, трудности восхождения не увенчиваются радостью
вершины. Кроме того, они смутно связаны с Азией - с
полчищами, поедающими все, как саранча, и с царями,
взявшимися невесть откуда, и с белыми слонами, и с
раскрашенными конями, и со страшными лучниками - словом, с
высокомерной силой, хлынувшей в Европу, когда Нерон был
молод. Силу эту поочередно сокрушали все христианские
страны, пока она не возникла в Англии и не назвалась культом
империи.
О чем-то вроде высоких равнин толкуют теософы,
по-видимому - в переносном смысле. Уровни духовного бытия
так хорошо знакомы им, что они видят их воочию и, кажется,
могут нумеровать - "599а" или "Уровень Р, подуровень 304".
Однако я имею ввиду не эти высоты. Моя вера ничего о них не
знает; ей известно, что все мы - на одном уровне, и не очень
высоком. Да, у нас есть святые; они - именно те, кто это
понял.
Почему же я назвал равнины высокими? Объясню сравнением.
Когда я учил в школе греческий (который потом забыл), меня
удивили слова "черное вино". Я навел справки, и узнал много
интересного. Я узнал, что нам почти неизвестно, какую
жидкость пили греки, и вполне может случиться, что то был
темный сироп, который нельзя пить без воды. Узнал я и
другое: система цветов в древних языках тоже не очень нам
понятна; скажем, неясно, что имеет в виду Гомер, когда
говорит о темном, как вино, море. Меня это удовлетворило, я
забыл свои сомнения, и не вспоминал о них, пока не увидел
однажды бутылку вина, стоящую в тени, и не понял, что греки