совершнно отличный от прежнего мир, и знание, добытое веками и мучениями,
имеет отныне смысл не больший, чем ветхий листок бумаги, плавающий на
поверхности огненного океана.
сил бороться. Боль убежденности заставила Чухновского обратиться к глубинам
собственного подсознания, и возникла иная боль - боль целеустремленности,
сложившаяся с той болью, что терзала Влада.
страдание стало истинной сутью Миньяна - так ему, во всяком случае,
представлялось, и он стремился убежать от себя в собственную память, где
было все, кроме нынешней боли.
разум для прошлого, ощутив неожиданно, что перед ним возникают картины,
которые были воспоминаниями, но не могли ими быть, потому что это были
картины будущего.
другие изображения, и слои эти были подобны бинтам, наложенным на рану: они
избавляли от боли, но скрывали то, что должно было быть обнажено, потому что
иначе невозможно найти дорогу... Куда?
нечувствительного - наступает шок, когда жизнь становится невыносимой, а
смерть не приходит. Миньян терял сознание и не мог этому сопротивляться.
бы мысленным взглядом мог разглядеть выражение лица Ученого, и если бы хоть
один звук смог достичь ушей Миньяна, уходившего из одной Вселенной в другую,
он увидел бы, как Минозис тяжело опустился на плитки холодного пола,
раскинул руки и сказал, обращаясь то ли к небу, то ли к себе, то ли к
коллегам-Ученым, несомненно, слышавшим каждое его слово:
ветра из пустыни, сухого, как Вселенная в те времена, когда эволюция материи
еще не сумела соединить вместе два атома водорода с одним атомом кислорода.
Пыль возникла из мысли, мысль родилась в сознании, а сознание принадлежало
Минозису, пытавшемуся сохранить контакт с Миньяном хотя бы до того момента
или места, когда и где Вторая Вселенная соприкасалась с Первой. Миньян и был
такой точкой, таким местом, такой сутью.
Ученого слепила нового Голема, на лбу которого зажглась надпись, возвещавшая
истину, но это было другое слово, более короткое, потому что состояло из
единственного знака, и более длинное, потому что этот знак означал куда
более глубокое знание об истине, чем слово "эмет".
оболочки в Третьем мире, воспользовалась каналом, соединившим Вселенные в
момент перехода Миньяна. Вдохновенная-Любовь-Управляющая-Вселенной стала
новой сутью созданного мыслью Ученого Голема, и Минозис потянулся к этой
сути, поняв, что опыт завершился успешно, и три мира наконец спасены.
Ученому. В ответ Минозис протянул свои.
Глава двадцать первая
были крупными и почти не мигали, а одна светлым лучом протыкала солнечный
диск, и светило выглядело насаженной на булавку бабочкой. Сходство было тем
более полным, что видна была и корона - крылья бабочки, золотистые, матовые,
трепетавшие то ли от порывов солнечного ветра, то ли от того, что в верхних
слоях атмосферы мчались и сталкивались потоки ионизованной плазмы, которая и
была здесь воздухом, позволявшим дышать, думать и жить.
на ночном небе: он видел и ее глазами тоже. Даэна была далеко - материальном
ее тело находилось на расстоянии ста тридцати миллионов световых лет от
Земли, на планете, не имевшей названия по той причине, что ей не суждено
было быть открытой.
подумал, что, возвращаясь в Первую Вселенную, должно быть, ошибся в выборе
координат.
выбирал планету? Это инстинкт, природный закон.
и Генрих услышал его, как Ариман недавно услышал голос своей жены, своего
"я".
плавал в пространстве между третьим и четвертым рукавами безымянной
галактики, лишь однажды в середине двадцать первого века оказавшейся на
фотографии, сделанной с борта космической обсерватории "Транскрипт".
если бы его сильно попросили: раввин стоял на вершине горы, высота которой
достигала если не сотни, то наверняка пятидесяти километров. Он видел
солнце, лучи которого проникали сквозь толщу планеты, и ему казалось, что
гора плавает в бесконечном океане света. Это был свет высших сфирот,
божественный свет, но для того, чтобы достигнуть его, нужно было почему-то
не подниматься духом, а опускаться телом - с горы, по отвесным склонам, -
или ждать, пока свет и с ним самое важное в мире откровение поднимутся из
океанских вод, которые на самом деле и не водами были вовсе, а сжиженной
газовой смесью, телом этой странной планеты.
Проще было свести воедино мысль, что Миньян и сделал, став наконец собой и к
себе обратив слова Даэны.
Вселенной, куда оказался заброшенным после перехода.
мимолетным - сделанное было естественным, Миньян не принадлежал Первой
Вселенной, как не принадлежал ни Второму миру, ни Третьему. Он был
гражданином Тривселенной.
горы. Почва под ногами едва ощутимо колебалась, а расположенное на склоне
кладбище - каменные надгробные плиты, стертые временем надписи, узкие
проходы между могилами - выглядело реальным не больше, чем представляется
реальным смазанное изображение, в котором можно угадать портрет прекрасной
дамы, а можно - силуэт океанского чудовища.
расслабленный спрут, и щупальца его, многочисленные и переплетавшиеся друг с
другом, выглядели эфемерными, но реальными, жестко очерченными и
одновременно зыбкими, как песчаные крепости на морском пляже. Город втягивал
щупальца своих улиц, если ему казалось, что они упираются концами в
невидимую преграду, но сразу же на месте исчезнувшего щупальца появлялись
два новых.
окруженном с одной стороны оврагом, а с другой - переплетением тонких жил,
которые тоже были ничем иным, как узкими улицами. На фоне городской зыбкости
этот холм выглядел неподвижной укрепленной скалой - крепостная стена
обнимала его подобно черепной коробке, защищающей мозг. Что находилось за
стеной, угадать было трудно, а увидеть невозможно - в воздух поднималось
золотистое марево, не более материальное, чем идея вечности, нанесенная на
узкую ленту времени.
заключался смысл увиденного, - сколько непривычным для его все еще
человеческих по сути органов чувств.
Иерусалим лежал на холмах, а холмы покоились на зыбкой тверди неба - должно
быть, поэтому Миньян ощущал, как дрожит, шевелится, оседает и вздымается под
ним земля.
оказаться опора для существа, чью жизнь можно увидеть всю, сразу и выбрать
момент, чтобы накрепко сцепить две жизни - свою и этого города, - как две
половинки магдебургских полушарий?
человеческой истории в коконе, где существовали одновременно и древние
иудейские цари, и римские легионы, и воины-маккавеи, и оба Храма со всеми
своими тайнами и интригами, и эллины царя Агриппы, и крестный путь пролегал
там, где орды сарацин забрасывали горящими палками защищавшихся евреев, и
запустенье средневековья, и возрожденный после Шестидневной войны Золотой
Иерусалим тоже был здесь, над небом - Миньян мог остановить мгновение и
выбрать для себя тот город, в котором он мог явить себя человечеству,
сказать нужные слова и сделать то, для чего его создала природа миллиарды
лет назад, когда ни этого человечества, ни даже этой планеты еще не
существовало в этой Вселенной.
месте захудалого селения, о котором уже несколько лет спустя и не вспоминали
те, кто ходил по узким улицам новой иудейской столицы.
как великие мудрецы и пророки, и мог бы повести человечество - евреев для
начала, а потом весь остальной мир - к истинным вершинам духа.
Акунин Борис
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей
Суворов Виктор
Ильин Андрей
Андреев Николай