Ольмюцу. Гадость же состояла в том, что в наших, отрезанных от Ставки,
частях никто не знал, где отцы-командиры и народ потихоньку впал в панику.
Почти все генералы, видя как обернулось, сели на лошадей и выскочили из
смыкающегося кольца еще вчерашним вечером - на соединение с обожаемым
Государем. Именно Государем, потому как основная масса солдат и младших
чинов оказались в огромном кольце. Самом настоящем котле, - ибо южнее дороги
Брюнн-Ольмюц начинается этакая горная страна с полным отсутствием каких-то
дорог.
- дорога на Пресбург и опять же на Вену, и очень далеко на восток - дорога
на Розенберг. (Вилка на Краков и Будапешт.) Вот такая ерундистика, - в самой
середке Европы, а дорог меньше, чем у нас где-нибудь в Тамбовской губернии.
А у нас тут - одна пехота, - пушки остались все при Аустерлице, а
кавалеристы ускакали на соединение со Ставкой. Что хочешь, то и - делай. А
чего удивляться - горы кругом...
местных, и - пошли по бережку. Где-то к полудню догнали нас якобинцы. Стычка
и - Ваню Дибича ударило пулей в живот...
моему начальнику штаба, а он лежит на шинели, на берегу у какого-то
полуразрушенного мостка и - слабо так улыбается:
берегу и приказал взять первый же мост на север. А тут - якобинцы засели. Ну
и, - зацепило меня. Принимай команду".
синеют. А Андрис, кто всю ночь с ранеными колупался, говорит:
коль в лазарет довезти, - встанет на ноги..."
всех моих латышей с горцами и говорю им:
выбираться на Ольмюцкую дорогу. А там, - вот ведь какое дело - якобинцев,
как грязи... Стало быть - придется нам пробивать проход через них.
Приказывать я не смею... Лишь добровольцы - шаг вперед".
потерь, и все мы знали, что если мы и дальше пойдем по этой стороне Литтавы,
- рано или поздно - добредем мы до Пруссии. Это - мы добредем, а вот с
ранеными - придется проститься... А на том берегу мамлюки Мюрата, а эти
ребята - шутить не любят. Вот и было над чем - репу чесать...
Никто так и не вышел вперед, а только - полк мой потихоньку перебрался на
северный берег речушки и через часок с небольшим, - врезал по голому флангу
корпуса Даву, оседлавшему Ольмюцкую дорогу. Сперва французы растерялись, а
мы в суматохе - выкосили с батальон их швали, которая путалась под ногами. А
через час появились мамлюки...
и рассказывать не о чем. К вечеру, когда подошла пехота хорват, под моим
началом из тысячи сабель было, - как сейчас помню - восемьдесят семь.
Ванечкой, уже не чая увидать его на сем свете, а затем подошел к подводе с
Андрисом. Мой главный врач лежал в коме и только розовые пузыри то и дело
лопались на его губах. Где-то в середине дня моему пастору прострелили оба
легких. Тремя пулями. Мы, как смогли перевязали его, проложив ужасные дыры
пластинками каучука, и, стянув ему грудь что есть силы, все пропитали
бальзамом. По всем медицинским законам, это были - трупу припарки, но я на
что-то надеялся, - Бог знает на что.
все бывает, - у меня есть дочь - Катенька. Если со мной что случится, -
отдай "Жозефину" моему внуку. Не хочу, чтобы наша фамильная шпага досталась
какому-то оборванцу".
ровно срослась. В деле ему влепили целым ядром в бок его лошади и теперь
левая нога моего телохранителя была больше сходна с мясным пудингом,
нашпигованным костяной крошкой. Единственная надежда была на то, что стояли
сильные холода и зараза - не липла к телу.
Андрис на всю жизнь стал покашливать в платок, а Петерова нога получилась
чуток короче здоровой и - перестала гнуться.
Литтавы и теперь все пил горячительное и жевал гашиш. Но и слишком
разогреться - не смел. Начинала кровоточить сабельная рана на левом плече, -
чертов мамлюк, "выходя из контакта", достал-таки своей саблей и у меня аж
звезды из глаз посыпались, - так было больно. Но потом, на привале, кто-то
из Андрисовых парней (самого Андриса к той минуте скосило) наложил тугую
повязку, объяснил, что рана была поверхностной - только чуток мышцу порвало,
а так - до свадьбы затянется. Вот только пить не надо, - алкоголь разжижает
кровь и может снова открыться кровотечение. Поэтому-то меня так и знобило в
тот вечер: и в реке застудился, и много крови стекло. Ну да - ничего.
поэтому я приказал их вывезти в тыл, так что со мной остались тридцать
сабель и около трех тысяч хорватских штыков, - русским я не доверял и не мог
на них положиться, так что всех их я тут же отправлял в тыл - с подводами.
отправил с обозом - ухаживать за ранеными, а этот остался. Он был даже не
"мой" и нас ничто с ним не связывало, но он боялся, что его изнасилуют, -
больно смазливый был.
весьма обидная мысль о том, что Шушу я брал майором, а в Австрии подыхаю -
простым капитаном. Только потом, добравшись до своих, я узнал, что
начальство было хорошо осведомлено, кто командует арьергардом разбитой армии
и за ночной бой 20 ноября я был уже восстановлен в майорском звании, а за
следующую неделю боев произведен специальным приказом Кутузова - в
подполковники. Но это выяснилось много позже, а в тот вечер было ужас -
обидно.
подробностей того отступления. Всплывают будто из ничего - какие-то куски и
обрывки и - опять ничего.
уже плюнув на свое предубеждение против русских, ставил под ружье всех, кто
отступал по этой дороге, встретил я фельдъегеря, который сказал мне, что обо
мне знают и мне возвращено звание майора (подполковником я стал по приказу
от 5 декабря). Я в ответ отмахнулся от таких глупостей и лишь просил пороху
и "жратвы". Люди мои доходили до крайности... Фельдъегерь обещал, что
передаст мою просьбу по линии и исчез в круговерти мокрого, влажного снега.
долбанули так здорово, что мы, откатываясь по разбитой дороге, вдруг
налетели на концевые подводы отступающей армии. Около десяти телег застряло
в грязевой жиже посреди колеи и солдаты никак не могли вытянуть телег. Я тут
же приказал людям перевернуть телеги и выкинуть на землю барахло, создав
подобие баррикады. И тут представьте себе, - эти ублюдки с подвод, сразу
немедля встрепенулись и собрались топать в тыл.
младших офицериков, командовавших этим сбродом и поставил их у телег.
вдруг сразу потемнело. Мы все смертельно устали, мне мучительно хотелось
спать и кончился мой гашиш, а эти поганцы были аж - с розовыми щечками. Два
этаких штабных педика недоделанных. Я их внятно спросил, готовы ли они
подчиниться моему приказу и помочь нам остановить наседающего врага. Я им
русским языком сказал, что если по сей дороге пройдет кавалерия, всем - хана
и никакие обозы, кои они догоняют, их не спасут.
подчиниться, а второй заверещал, что я - не его начальник, и в случае чего
буду отвечать перед Трибуналом за самоуправство. Тогда я вырвал из рук
одного из моих стрелков заряженное ружье и всадил засранцу пулю в живот - в
упор. Он только хрюкнул, когда его швырнуло спиной на ось перевернутой
телеги, а потом колесо пронзительно заскрипело и негодяй, еще живой, но с
вываливающимися наружу кишками, сполз в огромную грязевую лужу и только
булькнул бурыми пузырями, уходя с головой под слой ноябрьской грязи.
кровь из раненой в предыдущей сшибке губы, прохрипел:
Трибунала ему захотелось!"
атаки, кто-то из его солдат сбежал от меня в потьмах и рассказал в тылу о
сем происшествии. Когда о сем казусе проведали в Ставке, по слухам сам
Багратион произнес:
разведчиком. Если, конечно, - живой выйдет".
ноября. Допинали меня якобинцы до самого Троппау, - дальше уже была развилка
на север на прусский Ратибор, или на юг на прусскую же Остраву. Война для
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Роллинс Джеймс
Березин Федор
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман