встречали шушуканьем, намеками, перемигиваниями, и в конце концов это дошло
до сознания мальчика; он начал кое-что понимать. Он подвергался длительному
воздействию окружающей среды, он, так сказать, впитывал ее в себя, и,
естественно, проникся взглядами и идеями, как бы насыщавшими атмосферу,
которою он дышал; постепенно он привык думать об отце со стыдом н сердечной
болью.
арестант, приезжал в Париж и шел в церковь Сен - Сюльпис к тому часу, когда
тетка Жильнорман приводила туда Мариуса к обедне. Там, дрожа от страха, как
бы тетка не обернулась, он, схоронившись за колонной, не смея пошевельнуться
и вздохнуть, смотрел на сына. Покрытый шрамами воин боялся старой девы.
Сен-Сюльпис, а тот обратил внимание на мужчину, не отрывавшего глаз от
ребенка; староста заметил и шрам на его щеке и крупные слезы на глазах.
Мужественный на вид человек, плачущий как женщина, произвел на него сильное
впечатление. Ему запомнилось его лицо. Однажды, приехав в Верной повидаться
с братом, он встретил на мосту полковника Понмерси и узнал в нем человека,
которого видел в Сен-Сюльпис. Староста рассказал о нем кюре, и под каким-то
предлогом они вдвоем нанесли полковнику визит. За первым визитом последовали
другие. Полковник, вначале очень несловоохотливый, под конец разговорился.
Таким образом кюре и старосте удалось узнать всю историю его жизни и то, как
он пожертвовал личным счастьем ради будущности своего ребенка. Это внушило
кюре чувство уважения и нежности к полковнику, а тот полюбил кюре. Впрочем,
никто не сближается между собою так легко и не достигает такого
взаимопонимания, как старый священник и старый солдат, если по счастливой
случайности оба они искренни и добры. В сущности эти люди ничем не
отличаются друг от друга. Один посвящает себя служению земной отчизне,
другой - небесной. Вот и вся разница.
тетки писал отцу официальные поздравительные письма, казавшиеся списанными с
какого-нибудь письмовника. Это все, что допускал Жильнорман. А отец отвечал
нежными посланиями, которые дед, не читая, засовывал себе в карман.
Глава третья. REQUIESCANT {*}
Салон был единственным оконцем, через которое он мог глядеть в мир. Окно
было тусклое; сквозь него проникало больше холода, нежели тепла, больше
мрака, нежели света. Вступив радостным и сияющим в этот мирок, ребенок после
недолгого пребывания там стал печальным и - что еще менее соответствовало
его возрасту - серьезным. Окруженный всеми этими важными и странными людьми,
он глядел вокруг с изумлением. А все, что он видел, могло только усилить это
чувство. В салоне г-жи де Т. можно было встретить старых знатных почтенных
дам, носивших фамилии Матан, Ноэ, Левис, произносившуюся Леви, Камби,
произносившуюся Камбиз. Старые лица и библейские имена смешивались в голове
мальчика с рассказами из Ветхого завета, которые он учил наизусть. И когда,
собравшись в кружок у потухающего камина, дамы молча восседали в полумраке,
вокруг лампы под зеленым абажуром, лишь изредка роняя торжественные и
гневные слова, маленький Мариус испуганными глазами смотрел на их строгие
профили, на седеющие и седые волосы, на их длинные, сшитые по моде прошлого
века платья самых мрачных цветов. Ему казалось, что перед ним не женщины, а
патриархи и волхвы, не живые существа, а призраки.
салона и дворяне: маркиз де Сассене, личный секретарь г-жи де Берри; виконт
де Валори, печатавший под псевдонимом Шарля - Антуана написанные одним и тем
же размером оды; князь де Бофремон, еще молодой, но уже седеющий, у которого
была хорошенькая и остроумная жена, чьи туалеты из алого бархата с золотым
шнуром и глубоким декольте рассеивали царивший в салоне мрак; маркиз
Кариолис д'Эспинуз, лучший во Франции знаток "меры учтивости"; граф
д'Амандр, холостяк с добродушным подбородком, и кавалер де Пор де Ги, столп
Луврской библиотеки, именовавшейся "королевским кабинетом". Де Пор де Ги,
лысый, раньше времени состарившийся, рассказывал, что в 1793 году,
шестнадцати лет от роду, он был сослан на каторгу за отказ от присяги и
закован в кандалы вместе с восьмидесятилетним епископом де Мирпуа, также
осужденным за отказ от присяги, с той только разницей, что тот был
непокорным священником, а он - непокорным солдатом. Дело происходило в
Тулоне. На их обязанности лежало убирать по ночам с эшафота головы и тела
гильотинированных днем. Взвалив на спину обезглавленные кровоточащие
туловища, они уносили их; на вороте их красных арестантских халатов
образовывалась корка запекшейся крови, к утру высыхавшая, вечером влажная. В
салоне г-жи де Т. можно было услышать много таких страшных рассказов. В
проклятиях Марату здесь докатывались до восхваления Трестальона. Депутаты из
породы "бесподобных", Тибор дю Шалар, Лемаршан де Гомикур и знаменитый
шутник "правой" Корне-Денкур, играли здесь в вист. Бальи де Ферет, носивший,
несмотря на худые ноги, короткие штаны, забегал иногда по дороге к Талейрану
в этот салон. Он был собутыльником графа д'Артуа и, в противоположность
Аристотелю, ходившему на задних лапках перед Кампаспой, заставлял ползать на
четвереньках девицу Гимар, явив векам образец бальи, отомстившего за
философа.
сотрудничавший в газете "Фудр", говорил: "Да кому же теперь меньше
пятидесяти? Разве какому-нибудь молокососу-первокурснику!"; аббат Летурнер,
королевский проповедник; аббат Фрейсину, в ту пору еще не граф, не епископ,
не министр, не пэр, носивший старую сутану, на которой вечно не хватало
пуговиц. Сюда приходили аббат Керавенан, кюре церкви Сен-Жермен-де-Пре,
тогдашний папский нунций, высокопреосвещеннейший Макки, архиепископ
Низибийский, впоследствии кардинал, с длинным меланхолическим носом, и аббат
Пальмиэри, носивший звание духовника папы, одного из семи действительных
протонотариев святейшего престола, каноника знаменитой Либерийской базилики,
ходатая по делам святых - postulatore di santi, что указывало на
касательство его к делам канонизации и соответствовало примерно чину
докладчика Государственного совета по райской секции. Наконец салон посещали
два кардинала: де ла Люзерн и де Клермон - Тонер. Кардинал де ла Люзерн был
писателем; несколько лет спустя на его долю выпала честь помещать свои
статьи в Консерваторе рядом со статьями Шатобриана. Тулузский архиепископ де
Клермон-Тонер в летнюю пору частенько приезжал вместо дачи в Париж к своему
племяннику маркизу де Тонеру, занимавшему пост морского и военного министра.
Кардинал де Клермон - Тонер был маленький веселый старичок, из-под
подвернутой сутаны которого виднелись красные чулки. Он избрал себе
специальностью ненависть к Энциклопедии и увлекался бильярдом. Парижане,
которым случалось в описываемое время проходить вечером по улице Принцессы,
где находился тогда особняк Клермон-Тонеров, невольно останавливались,
привлеченные стуком шаров и резким голосом кардинала, кричавшего своему
конклависту, преосвященному Котрету, епископу in раrtibus {В иноверческой
стране (лат.).} Каристскому: "Смотри, аббат, я карамболю". Кардинала де
Клермон-Тонера ввел к г-же де Т. его ближайший друг де Роклор, бывший
епископ Санлисский и один из сорока бессмертных. В Роклоре заслуживали
внимания высокий рост и усердное посещение академии. Через стеклянную дверь
залы, смежной с библиотекой, где происходили тогда заседания французской
академии, любопытствующие могли каждый четверг лицезреть бывшего Санлисского
епископа, свеженапудренного, в фиолетовых чулках, обычно стоявшего спиной к
двери, - вероятно для того, чтобы лучше был виден его поповский воротничок.
Хотя святые отцы являлись по большей части столько же служителями церкви,
сколько царедворцами, они накладывали печать сугубой строгости на салон г-жи
де Т., а пять пэров Франции: маркиз де Вибре, маркиз де Таларю, маркиз
д'Эрбувиль, виконт Дамбре и герцог де Валентинуа подчеркивали его
аристократизм. Герцог де Валентинуа, будучи владетельным принцем Монако, то
есть владетельным иностранным принцем, составил себе тем не менее такое
высокое представление о Франции и об ее институте пэрства, что все сводил к
последнему. Ему принадлежат слова: "Римские кардиналы-те же пэры Франции;
английские лорды - те же пэры Франции". Впрочем, поскольку в ту эпоху
революция проникала всюду, тон в этом феодальном салоне, как мы уже сказали,
задавал буржуа. В нем царил Жильнорман.
принимались карантинные меры даже против самых громких роялистских
репутаций. От славы всегда несколько отдает анархией. Попади сюда Шатобриан,
и он бы выглядел здесь "Отцом Дюшеном". Все же кое-кому из признавших в свое
время республику оказывалось снисхождение, и они допускались в это
правоверное общество. Граф Беньо был принят сюда с условием исправиться.
Нынешнее Сен - Жерменское предместье заражено вольнодумством. Теперешние
роялисты, не в обиду будь им сказано, - демагоги.
изощренной учтивости господствовал утонченный и высокомерный тон.
Установившиеся здесь нравы допускали великое множество всяких изысканностей,
которые возникали сами по себе и возрождали доподлинный старый режим, давно
погребенный, но все еще живой. Иные из принятых здесь манер вызывали
недоумение, в особенности манера выражаться. Люди неискушенные легко сочли
бы эти в действительности лишь устаревшие формы речи за провинциализмы.
Здесь широко употреблял лось, например, обращение "госпожа генеральша".
Можно было услышать, хотя и реже, даже "госпожа полковница". Очаровательная
г-жа Леон, вероятно из уважения к памяти герцогинь де Лонгевиль и де Шеврез,
предпочитала это обращение своему княжескому титулу. Маркиза де Креки тоже
выражала желание, чтобы ее называли "госпожой полковницей".