мысль, сделал именно то, чего ты ждал, чего хотел, - это большая радость.
оперативный отдел штаба дивизии, к кому-то обратился: - Зайдите ко мне.
Хочу вам показать, как отрабатывают документы в батальоне.
физической культуры в Алма-Ате, Шакоев действительно приобрел там
некоторую известность как участник конских ристалищ и мотоциклетных гонок.
немного озорным. Да, подойдет, Пришлю ему в помощь на денек одного
командира, который сколотил крепкий отрядик истребителей. - Панфилов
подумал. - Да, только на денек. Ждите, товарищ Момыш-Улы, моего посланца.
пополнение. Небольшое. Полсотни бойцов. Народ зеленый, молодой. - Панфилов
почесал за ухом. - Боюсь, вы уже не успеете с ними поработать. Но
встретьте их достойно. Продумайте это. Пусть сразу ощутят традиции
батальона. Традиции-то у нас с вами уже есть. А, товарищ Момыш-Улы? Вы
меня поняли?
приказал выстроить батальон в укрытом месте за стеной уже по-зимнему
оголенного леска и вести туда прибывших.
значительность минуты, я выехал к строю батальона.
сырую землю; с голых сучьев березы и ольшаника, а также с листов дуба,
бурых, покоробленных, но не сшибленных вьюгами, морозами, падала капель.
подбежал с рапортом. Я смотрел на шеренги, на лица, на поблескивающие
грани штыков. К горлу опять, как и в былые времена, подступил комок
волнения. Мой батальон! Ряды бойцов, о которых комбат в донесениях - и в
собственной душе - говорит: "я". Резерв Панфилова, резерв, который, лишь
только поступит приказ, двинется туда, где загрохочет молот главного удара
немцев. Вот он, поредевший, не раз повидавший кровь и смерть, хоронивший
павших батальон - не значок на карте, не чертежик в оперативном документе,
а ряды людей с винтовками у ног, с брезентовыми подсумками, где до поры
скрыта грозная тяжесть огня, ружейные патроны, по сто двадцать на бойца.
Поредевший... Нет, после боев, после потерь батальон словно сбит плотнее.
лица, светлый тон шинелей, еще не породнившихся с окопной глиной. На краю
этой полоски стоял человек постарше, приблизительно лет сорока. На его
рукаве была нашита незаношенная, не подтемненная войной суконная красная
звезда - знак политработника. Отделившись от строя, он зашагал ко мне. На
ходу поправил, сдвинул повыше явно великоватую для него бобриковую шапку,
открыв глубокие залысины. Солдатская шинель, солдатский пояс из
простроченного толстого брезента, кирзовые сапоги с короткими широкими
голенищами - все было на нем грубым. А лицо не грубое. Казалось, оно
отвыкло от румянца, щеки и теперь, на воздухе, оставались желтоватыми. Он
шел, неумело печатая шаг, устремив на меня серые глаза. Остановился.
Доложил, что прибыл в мое распоряжение в составе пополнения числом
пятьдесят два человека. Назвал себя: политрук Кузьминич. Я выслушал его,
взяв под козырек.
резнуло Кузьминича. Он переспросил:
возмещались наши потери. Вон на фланге первой роты стоит чернявый Брудный.
Когда-то это место занимал ловкий, щеголеватый Панюков, потом белобрысый
Дордия. Их нет уже с нами. Нет и Донских, Севрюкова, Кубаренко... Еще
свежи в памяти взвивы огня над горящими стогами, когда мы в красноватой
полумгле отходили мимо наших разбитых орудий, мимо насыпанного нашими
лопатами холмика братской могилы.
Шакоев, который командует взводом истребителей танков. Различаю бойцов
этого взвода - пятидесятилетнего, со свисающими пшеничными усами
Березанского, силача Прохорова, коротышку Абиля Джильбаева. К поясам
приторочены громоздкие, с длинными ручками противотанковые гранаты в
чехлах. По нескольку гранат имеют и другие роты.
лишь человек восемьдесят, почти столько же выбыло в боях. На фланге
возвышается верзила Заев. Встречаю взгляд Ползунова. Его потертая шинель
заправлена, солдатская кладь пригнана, как у старого служаки. Вдоль строя
всюду блестит темная сталь затворов.
прислано нам. И все же мы сила! Сила, имя которой - батальон!
судьбу.
внимательными и несколько оторопелыми. Я понимал, что творится в душах
этих солдат-новичков. Недолгая выучка в тылу - и вот фронт, передовая.
Почему же тут тихо, спокойно? Где же враг? Когда же бой? И какая тайна
кроется в этом коротком слове "бой"? Да, они изведают страх и даже ужас,
будут мужать под огнем. Но как же теперь, накануне боя, - быть может,
самого жестокого из всех, которые знавал батальон, - как теперь укрепить
дух этих юношей? Что я смогу сделать в те дни, что остались нам до боя?
Вы обязаны знать, в какую семью вас принимают. Мне, командиру, неудобно
хвалить своих солдат, но сейчас скажу: и внуки и правнуки назовут нас
храбрыми людьми. Посмотрите на них, моих воинов, с этого часа ваших
братьев. Всего месяц назад они тоже были новичками на фронте.
врывались в занятые врагом села, шагали по вражеским трупам. Эти люди,
которых вы видите, отходили под пулями, не теряя боевых порядков. Трижды
они бывали окруженными и пробивались к своим, нанося врагу потери. Эти
люди принимают вас в свое боевое братство.
вскинул голову, красиво посаженную на крепкую, мускулистую шею, замер.
Маленький Джильбаев поотстал. Немного запыхавшись, он встал в ряд, взял к
ноге винтовку. Последним добежал или, вернее сказать, дотопал неторопливый
Березанский. Сначала прокашлявшись, он лишь затем расправил грудь.
человек, такой же, как и вы. Он был ранен в руку, мог уйти лечиться, но
остался с нами. Разве это не герой? Вот рядом с ним Курбатов. Он
представлен к званию младшего лейтенанта. Красивый парень! Залюбуешься. Но
он станет командиром не из-за того, что красив, а потому, что хранит
воинскую честь. Вот Березанский. Сколько ему влетало от меня за
неповоротливость! А в бою, когда пуля скосила командира взвода, я приказал
ему быть командиром - и взвод удержал позиции, отбил немцев. Разве это не
герой? И все, - я опять показал на ряды батальона, - все до единого такие.
Вы, товарищи, тоже станете такими.
ожидал, что же я скажу про него. Он не знал за собой ни одного подвига.
раз я его ругал, однажды чуть не расстрелял, но и он прошел с нами путь
героев.
такое совесть и честь воина. Долг перед Родиной - это...
сказать от всего сердца:
Посняков Андрей
Самойлова Елена
Каменистый Артем
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Посняков Андрей