затем я вызвал обоих наркомов и спросил: "Почему вы так плохо работаете,
товарищи?" А они мне отвечают: "Потому что нет рабочих. Навязали нам
договор с ГУЛАГом, прислали заключенных, и пошел у нас полный развал;
приписки, подтасовки, прямое вредительство - и виновных не найдешь". Вот
отчего это так, почему ГУЛАГ поставляет такой негодный материал? Как
думаешь?
во-первых, потом у тебя будет во-вторых, потом пойдет в-третьих, а
напоследок еще, может быть, и в-четвертых. А я скажу просто - заключенные
и работают как заключенные, так?
трубкой. - Кормить! Кормить, одевать, обувать, лечить, поощрять. В особых
случаях даже освобождать, и так, чтобы все знали об этом. Объявления
вешать по лагерям, с фамилиями. Вот хорошо работал и освободился до срока.
- Он подумал и посмотрел в упор на референта. - В царское время казенная
норма хлеба была три фунта - сейчас сколько даете?
выписываем мясо, молоко и даже рис.
рис не давали, тогда это был заграничный продукт, колониальный, как тогда
говорили, но сыты мы были. Говорите, стар, болен? Значит, не доживет.
- своего близкого знакомого, живого свидетеля его боевой славы, но при
всем том нужно быть очень осторожным: нельзя проникать в мысли Вождя.
Нельзя подсказывать, забегать вперед, великодушничать, надо, чтобы все
получалось само собой.
взглянул и отдал обратно.
об этом взваливает на него, то есть на советский народ, - что скажет
народ? Это была его постоянная позиция. Ведь Вождь никого не карает, его
дело - борьба за счастье людей, на все остальное партией и правительством
поставлены другие люди: пусть они сами все и решают, с них за это и ответ.
"Партия, - говорил он работникам УГБ, - поручила вам острейший участок
работы и сделала все, чтобы вы с ней справились. Если еще чего-то вам не
хватает - просите - дадим. Но работайте! Не щадите ни мозгов, ни сил!" Все
это повторялось сотни раз, и только очень-очень немногие из ЦК и из
самых-самых верхов наркомата знали о том, как конкретны, четки и
определенны всегда были указания Вождя: взять, изолировать, уничтожить
или, как он писал в резолюциях, "поступить по закону". Посылались и просто
списки смертников за тремя подписями членов Политбюро, это называлось
"осудить по первой категории". И конечно же, ни один вопль, ни одно письмо
из внутренних тюрем или смертных камер не доходили до Вождя. То, что вчера
Берия передал Вождю одно такое письмо, был случай совершенно необычайный.
Это референт понимал.
и вся его вина. Но как ГПУ (он так всегда называл органы) считает, можно
его освободить или нет? Вот можем мы, например, возбудить ходатайство
перед президиумом ВЦИКа о помиловании? Как вы считаете?
мы, вот, например, я, будем обращаться во ВЦИК? На каком же законном
основании? Я ведь не самодержец, не государь император всероссийский, это
тот мог казнить, миловать, мог все, что хотел, - я не могу. Надо мной
закон! Что из того, что этот Каландарашвили был хорош? Советской власти он
- плох! Вот главное!
испугаться, у него только защемило в носу.
референта, - признали его социально опасным, я не имею причин им не
верить. А решение о временной изоляции социально опасных элементов было
принято Политбюро и утверждено ВЦИКом. Так на каком же основании мы будем
его отменять?
сын его пропал, и начальник лагеря пропал, и оперуполномоченный пропал -
все-все пропали!"
поправил, потом вернулся к столу.
оснований! - И слегка развел ладонями.
сказал Вождь, словно продолжая ту же мысль. - Зачем, скажут сыновья,
Советская власть держала в лагере больного человека, разве больной человек
враг? Он калека, и все. Так что же будем делать, а? - Он смотрел в упор на
референта. "Ну думай же, думай! - говорил этот взгляд. - Крути же
шариками, ну? Ну?"
Все вокруг него гудело и свистело. А Вождь смотрел и ждал, но ничего не
приходило в голову. И вдруг Вождь лукаво улыбнулся, чуть подмигнул, слегка
погладил себя по левой стороне френча. И тут ослепительный свет сразу
вспыхнул перед референтом.
собирался ее упускать. Он провел языком по пересохшим губам.
УПК, больного, которого невозможно излечить в условиях заключения,
освобождают от отбывания наказания согласно 458-й статье. Вот! - Он полез
в папку.
вспомнил, есть у нас такая статья. И очень хорошо, что она у нас есть. -
Он поднялся, подошел к референту и как-то по-доброму коснулся его плеча. -
Видите, как она может пригодиться. Так вот, надо освободить больного
старика Георгия Матвеевича Каландарашвили, как того требует от нас
гуманный советский закон. Вот это так. Пойдем, побродим по саду.
Солнышко-то, солнышко какое!
занавесками, с пальмами в кадках и кожаной мебелью. Когда она вошла, уже
собралось несколько человек. За письменным столом сидел сам замнаркома.
Смуглолицый круглый человек неопределенных лет в роговых очках. Чем-то,
может быть, сверканьем крепких зубов и улыбкой, он напоминал японца.
Поодаль, за двумя другими боковыми столиками, находились: женщина в
военной форме, рядом с ней лежала красная папка, и высокий ясноглазый
молодой человек с красивым породистым удлиненным лицом и светлыми волосами
назад. Он походил на поэта или философа. Его портфель, туго набитый,
оттопыривающийся, лежал на отдельном столике.
быстро что-то сказал в трубку и бросил ее на рычаг.
прошло, я звонить должен.
сказал, чтоб Шнейдер занялся.
Штерн, - его могут захотеть увидеть лично.
сделает. Он у нас волшебник. Так! А это, если не ошибаюсь, и есть наша
новая сотрудница... племянница нашего уважаемого...
такая же, как и его.
и пожал ей руку.
Люди мы простые, коллектив у нас крепкий, дружный, много молодежи,
спортсменов, альпинистов, есть школа западных танцев. А вы, кажется, - он
поглядел на Штерна, - на артистку учились?
будто слегка удивился замнаркома. - Моя жена третий год в драмколлективе
занимается. Вы знаете? Мы получили вторую премию на республиканском
смотре.
девушка, в белом халате, похожая на левитановскую осеннюю березку. Молодой
Посняков Андрей
Мережковский Дмитрий
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Шилова Юлия