оправданной. Правильно ли я говорю?
выкрикнула:
Вы из-за угла нападаете на того, кто не думает о защите? Невозможно. Это
была бы не каpa, а подлость! И вы думаете, что я от этого вас хочу удержать?
Ужасно! Идите, уходите! Двери открыты! Я совершенно спокойна, о боже!
Оставьте меня, покиньте Лувр! Я приду к вам, и мы закончим наш разговор.
Идите, друг мой, идите!
приказать пажу проводить Габриэля до ворот Лувра, но эта предосторожность
еще сильнее выдала бы ее волнение. Поэтому она только шепнула пажу на ухо:
большой залы еще никто не выходил.
прощайте, друг мой, до скорой встречи...
последняя дверь. Вернувшись в свою комнату, она в слезах рухнула перед
аналоем.
IX. СЛУЧАЙНОСТЬ
произошло то, что она предвидела и чего так страшилась. Габриэль вышел от
нее опечаленный и смущенный. Ее лихорадочное состояние передалось и ему:
глаза у него помутнели, мысли путались. Он машинально брел по коридорам и
переходам Лувра, не обращая внимания на окружающее. Однако, открыв дверь
большой галереи и переступая ее порог, он вдруг вздрогнул, отступил назад и
остановился, словно окаменев.
обманов, которые навсегда опустошили и погубили душу и жизнь Габриэля!
содеянного злодеяния встретились лицом к лицу, разделенные какой-то сотней
шагов.
последнего года являлся к нему только в сновидениях. С минуту оба они,
словно завороженные, стояли и не двигались.
мог ни рассуждать, ни действовать. Он ждал. Что же касается Генриха II, то
он, несмотря на свое пресловутое мужество, испытал настоящий страх. Однако,
подавив это жалкое чувство, он решился... Да и что ему было делать? Звать на
помощь - значит выказать трусость, уйти - значит обратиться в бегство.
Поэтому он двинулся к двери, у которой неподвижно стоял Габриэль. Какая-то
неведомая сила, какое-то неодолимое, роковое стремление влекло его к этому
бледному призраку! Он чувствовал - это его судьба.
слепое и неосознанное, пронизало все его существо. Голова у него пылала,
мысли разбегались. Он только положил руку на рукоять своей шпаги.
непреодолимый страх снова овладел им и как тисками сжал его сердце. Он
смутно сознавал, что настал последний его час и что все справедливо... И
все-таки он шел вперед словно лунатик... Поравнявшись с Габриэлем, он вдруг
в каком-то странном смятении прикоснулся к своей бархатной шапочке и первый
поклонился молодому человеку.
его онемевшая рука стиснула шпагу.
склоняются все. Для Габриэля Генрих был не королем, а убийцей его отца.
не сказав.
Когда же двери захлопнулись, оцепенение тут же рассеялось, и каждый из них,
словно очнувшись, провел рукой по глазам, как бы спрашивая себя: "Не во сне
ли все это было?"
Скорее, он испытывал какую-то смятенную радость.
силков, сама идет на мою рогатину".
нетрудно себе представить, какова была их встреча.
Монтгомери, хотя не сомневался, что Габриэль шел от его дочери, когда
повстречался с ним. Да он и не собирался подробно расспрашивать о нем. Мы
помним, что шел он к Диане с намерением отвести душу, но желанной беседы не
получилось.
чудилось, будто он очутился в некоем лабиринте, из которого нет выхода.
его шпагу. Ясно, что он не собирается меня убивать!"
Сен-Жермене, в Шамборе и у графини Дианы де Пуатье в замке Ане. В последних
числах июня он находился в Фонтенбло.
словно стремясь приглушить свои мысли шумом, движением, суетой. Предстоящие
торжества в честь бракосочетания его дочери Елизаветы с Филиппом II давали
множество предлогов для утоления этой лихорадочной жажды деятельности.
посла. Охоту назначили на 23 июня.
однако, отменить данные им распоряжения. Пусть будет гроза, тем больше шума!
охоте. И в какой-то миг, отдавшись бегу коня, он опередил всех, потерял из
виду охотников и заблудился в лесу.
приближалась гроза. Генрих все сильнее пришпоривал вспененного скакуна и
летел быстрее ветра мимо холмов и деревьев. Головокружительная скачка
увлекала его все больше и больше; он кричал во весь голос.
Молния пронизала тучу, и из грозовой тьмы на повороте тропинки возникла,
словно призрак, белая скала, одна из тех, которых множество в лесу
Фонтенбло. Обрушившийся раскат грома окончательно испугал коня, он рванулся
вперед. От его резкого движения поводья лопнули, Генрих потерял власть над
конем. И начался бег - страшный, дикий, безудержный...
мускулы, стрелой рассекал воздух. Король припал к его шее, чтобы удержаться.
Волосы у него растрепались, одежда была растерзана, тщетно он пытался
поймать поводья. Тот, кто увидел бы эту скачку во время бури, поспешил бы
перекреститься, приняв ее за адское видение.
Непрестанные раскаты грома горячили и без того обезумевшего коня.
очередной вспышке молнии он увидел тропинку, ведущую к вершине крутого
утеса, высившегося над обрывом.
на ходу - значит раскроить себе голову о ствол дерева или выступ скалы. Так
или иначе, но Генрих видел, что жизнь его висит на волоске.
что она неумолимо приближается, он решился пойти на риск и соскользнуть на
землю.
человека, сидящего, как и он, на коне.
скрывали лицо и фигуру незнакомца. Но сомнений быть не могло - это был
кто-то из свиты, также заблудившийся в лесу.
труда преградить своею лошадью путь королевскому иноходцу. Ему достаточно
было движения руки, чтобы остановить бешеную скачку. Он обязан был сделать
это.
отделяли от спасителя. Потрясая рукой, Генрих испустил крик о помощи.
Человек заметил его. Но - о ужас! - конь пронесся мимо, а странный всадник и
рукой не пошевельнул, чтобы остановить его. Могло даже показаться, что он
слегка отступил, избегая столкновения.
спасении, а ярость и отчаяние. И в то же время он почувствовал, что конь
мчится не по мягкой земле, а по граниту скалы... Вот он, роковой утес!
седла. Толчок отшвырнул его в сторону и каким-то чудом он угодил на бугорок
из мха и травы, не причинив себе никакого вреда. И в самый раз - пропасть
зияла совсем рядом. Конь же, освободившись от всадника, замедлил бег и,
очутившись на краю пропасти, инстинктивно отпрянул назад. Глаза его так и
полыхали, ноздри дымились, грива спуталась.