догорал. За огнем следил, чтобы он не распространился,
помощник Каменнодворского.
как оказалось, знали. В этот день он был раскрыт до конца и
заговорщики схвачены. Сивоблюй играл тут двойственную роль
сыщика и совратителя. Доктору стало еще противнее.
9
В Лисьем отоке готовились к скорому свиданию с домашними и
назначенному вслед за этим снятию лагеря и выступлению. Юрий
Андреевич пошел к Памфилу Палых.
палаткой высокой кучей были навалены срубленные на жерди
молодые березки. Памфил их еще не обтесал. Одни тут и были
срублены и, рухнув всею тяжестью, остриями подломившихся
сучьев воткну лись в сыроватую почву. Другие он притащил с
недалекого расстояния и наложил сверху. Вздрагивая и
покачиваясь на упругих подмятых ветвях, березы не прилегали ни
к земле, ни одна к другой. Они как бы руками отбивались от
срубившего их Памфила и целым лесом живой зелени загораживали
ему вход в палатку.
чем он занят. -- Жене, детишкам будет палатка низка. И
заливает в дождь. Хочу кольями верх подпереть. Нарубил слег.
жить в палатку. Чтобы невоенным, женщинам и детям в самом
войске стоять, где это видано? Их где-нибудь на краю в обозе
поставят. В свободное время ходи к ним на свидание, сделай
одолжение. А чтобы в воинскую палатку, это едва ли. Да не в
этом дело. Говорили, худеешь ты, пить-есть перестал, не спишь?
А на вид ничего. Только немного оброс.
волосами и бородой, и шишковатым лбом, производившим
впечатление двойного, вследствие утолщения лобной кости,
подобием кольца или медного обруча обжимавшего его виски. Это
придавало Памфилу недобрый и зловещий вид человека косящегося
и глядящего исподлобья.
опасались, что и на этот раз революция будет кратковременным
событием в истории просвещенных верхов, а глубоких низов не
коснется и в них не упрочится, народ всеми силами старались
распропагандировать, революционизировать, переполошить,
взбаламутить и разъярить.
агитации, лютой озверелой ненавистью ненавидевшие
интеллигентов. бар и офицерство, казались редкими находками
восторженным левым интеллигентам и были в страшной цене. Их
бесчеловечность представлялась чудом классовой сознательности,
их варварство -- образцом пролетарской твердости и
революционного инстинкта. Такова была утвердившаяся за
Памфилом слава. Он был на лучшем счету у партизанских главарей
и партийных вожаков.
не совсем нормальным выродком вследствие общего своего
бездушия, и однообразия и убогости того, что было ему близко и
могло его занимать.
должиках (так назвал он сваленные в длину деревья).
березовых стволах.
делается. А и сказку мою не скоро сказать. В три года не
выложить. Не знаю, с чего и начать.
Домовничала она. Не жаловался, крестьянствовал я. Дети. Взяли
в солдаты. Погнали фланговым на войну. Ну, война. Что мне об
ней тебе рассказывать. Ты ее видал, товарищ медврач. Ну,
революция. Прозрел я. Открылись глаза у солдата. Не тот немец,
который германец, чужой, а который свой. Солдаты мировой
революции, штыки в землю, домой с фронта, на буржуЈв! И тому
подобное. Ты это все сам знаешь, товарищ военный медврач. И
так далее. Гражданская. Вливаюсь в партизаны. Теперь много
пропущу, а то никогда не кончить. Теперь, долго ли, коротко
ли, что я вижу в текущий момент? Он, паразит, с Российского
фронта первый и второй Ставропольский снял и первый
Оренбургский казачий. Нешто я маленький, не понимаю? Нешто я в
армии не служил? Плохо наше дело, военный доктор, наше дело
табак. Он что, сволочь, хочет? Он всей этой прорвой на нас
навалиться хочет. Он нас хочет взять в кольцо.
теперь одолеет, куда они от него уйдут? Разве он возьмет в
толк, что они всему неповинные, делу сторона? Не станет он на
это смотреть. За меня жене руки скрутит, запытает, за меня
жену и детей замучит, по суставчикам, по косточкам переберет.
Вот и спи и ешь тут, изволь. Даром что чугунный, сказишься,
тронешься.
обходился, ничего про них не знал, не тужил. А теперь не
сегодня-завтра с ними свидишься, и чем радоваться, панихиду по
них поешь.
белопогонная гадина. Да не обо мне речь. Мое дело гроб. Туда,
видно, мне и дорога. Да ведь своих-то родименьких я с собой на
тот свет Не возьму. Достанутся они в лапы поганому. Всю-то
кровь он из них выпустит по капельке.
являются.
главного. Ну, ладно, слушай мою правду колкую, не взыщи, я
тебе всЈ в глаза скажу.
господской, офицерской, и хоть бы что. Числа, имени не помню,
вся вода растеклась. Оголец у меня один из головы нейдет,
огольца одного я стукнул, забыть не могу. За что я парнишку
погубил? Рассмешил, уморил он меня. Со смеху застрелил, сдуру.
Ни за что.
было дело. Послали к нам мальчишку агитаря, языком нас в атаку
подымать. Чтобы воевали мы до победного конца. Приехал кадетик
нас языком усмирять. Такой щупленький. Был у него лозунг до
победного конца. Вскочил он с этим лозунгом на пожарный ушат,
пожарный ушат стоял на станции. Вскочил он, значит, на ушат,
чтобы оттуда призывать в бой ему повыше, и вдруг крышка у него
под ногами подвернись, и он в воду. Оступился. Ой смехота! Я
так и покатился. Думал, помру. Ой умора! А у меня в руках
ружье. А я хохочу-хохочу, и все тут, хоть ты что хошь. Ровно
он меня защекотал. Ну, приложился я и хлоп его на месте. Сам
не понимаю, как это вышло. Точно меня кто под руку толкнул.
Тогда было смешно, а теперь жалко.
* Часть двенадцатая. РЯБИНА В САХАРЕ *
1
с детьми и пожитками. За хвостом беженского обоза, совсем
позади, гнали несметные гурты скота, преимущественно коров,
числом в несколько тысяч голов.
солдатка Злыдариха или Кубариха, скотья лекарка, ветеринарка,
а в тайне также и ворожея.
гороховой шинели шотландских королевских стрелков из
английских обмундировочных поставок Верховному правителю, и
уверяла, что эти вещи она перешила из арестантского колпака и
халата, и что будто бы красные освободили ее из Кежемской
централки, где ее неизвестно за что держал Колчак.
Адамов Григорий
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Прозоров Александр
Шилова Юлия