Литву. Дело усложнилось невероятно, и вся надежда теперь была уже только
на Царьград.
Константинополя в самый разгар летней жары. Кабы не слабый ветер с
Босфора, в городе нечем было бы и дышать. Их не встречал патриарший
клирик, их вообще никто не встречал, и затерянные в толпе усталые спутники
едва сумели раздобыть себе ночлег в Манганском монастыре.
никогда доднесь не бывший в Константинополе, разевал рот на градскую
каменную красоту, дивился Софии. Станяте было не до того. Высчитывая дни и
недели долгого путешествия, он со страхом думал: жив ли еще владыка?
Станяте показалось даже, что Каллист втайне рад злоключениям русского
митрополита.
Ольгердом, еще более затянувшую Алексиев плен, ибо Ольгерд, окончательно
поверивший в свою безнаказанность, начал требовать от патриархии
утверждения своего ставленника на всей русской митрополии, ничего взамен
не обещая.
бывшего патриарха Филофея Коккина который пребывал на Афоне, руководя
лаврой Святого Афанасия, и мог воздействовать на Григория Паламу, а тот -
понудить Каллиста к решительным действиям, ибо кто-кто, но отец Палама был
для Каллиста, ярого <паламита>, безусловным авторитетом.
надоедать патриарху, в тот же день нашел рыбацкое судно, сговорился с
кормчим и с полуночным ветром отплыл на Афон.
как когда-то, древняя Пропонтида, со времен аргонавтов не меняющая свой
вечный лик, мягко колышет греческую лодью, и тяжко хлопает просмоленный
рыжий парус над головою. Станята дремлет, прикорнув среди кулей с товаром
и завернувши голову полой зипуна. Утреет. По враз засиявшему небосводу
катит золотой шар солнца, и уже жарко среди кулей, и сброшен зипун, и
Станька в рубахе одной с распахнутым воротом - ветер приятственно холодит
шею и грудь - помогает кормщику и двум пожилым грекам поднимать
дополнительный парус.
слышно, берут мзду со всех греческих кораблей... И уже словно не помнят
того, что город греческий и лишь недавно захваченный турками. Знают, но не
помнят. Нет сил, энергий нет, дабы помнить, дабы выгнать турок и отвоевать
свои греческие города. Потому и толкуют убого, потому и трусят, потому и
готовы выю склонить перед чуждою властью, какая бы и чья бы она ни была. И
уже, верно, не помнят и Кантакузина своего, что нынче, по слухам, живет на
Афоне и, забывши дела правления, со всем прежним пылом своим проповедует
учение Григория Паламы, рассылая послания по всем греческим городам...
заплатили отступное турецкому даруге, и Станьке, как ни забедно было,
пришлось тоже выложить за себя серебряный персидский диргем.
сменился, приходилось грести. И древняя дорога, видавшая триремы ахейцев,
вела их теперь к последнему прибежищу греческой, одетой в монашеские
хламиды учености, к неприступному мысу Афон, где угнездились знаменитые по
всему православному миру монастыри. А встречу им проплывали, хвастливо
раздувая паруса, вырезные и расписные корабли генуэзцев и веницейских
фрягов, давно уже отобравших море у некогда гордых ромеев, властителей
величайшей державы, ныне превратившейся в жалкий клочок изорванной
вражескими нашествиями и захватами, ограбленной и вконец обнищавшей земли.
невозможно. Станята от гавани добирался до лавры Святого Афанасия, где на
осле, где пешком, целых полтора дня. Дивился висевшим над пропастью, над
морем террасам, башням, словно бы парящим в воздухе, путанице неведомых
пахучих дерев и кустарников, перевитых плющом и вовсе не проходных. Дуло
то с моря, то, обдавая волною запахов, с берега. От нагретого камня,
дремлющих листьев лавра, миртовых ветвей и многоразличных неведомых
Станяте цветов шел одуряющий аромат. На камнях грелись ящерицы. По скалам
рос виноград, подымались смоковницы и оливы. Райская, сказочная земля
окружала афонские монастыри!
пустили сразу, как только он назвал имена Филофея Коккина и Алексия. И это
показалось ему добрым знамением.
живыми черными глазами, вопросил об Алексии.
кивал головою, с болью взглядывая иногда на Станяту. Третьим в келье был
молодой инок, болгарин родом, как понял Станята по разговору, на имя
Киприан, и тот тоже внимательно слушал Станяту, то и дело бросая на
Филофея красноречивые взгляды.
священнослужителей. Прошептал с мукою:
что надо было не спорить, во всяком случае не т а к спорить с князем
Ольгердом! Потеряна жизнь, быть может, потеряна митрополия... Ах, брате
Алексие! Должно иногда и уступать и отступать порою, выжидая нужного часа
своего. Как содеял он сам, тотчас же уступивший престол Каллисту, когда
Кантакузин передал власть Иоанну Пятому, Палеологу... И вот теперь он,
Филофей, - игумен лавры Афанасия, а в будущем - кто знает?! Он уже сейчас
готовит себе верных помощников, вот хотя бы и этого болгарина из знатного
рода Цамвлаков, посхимившегося ныне и в грядущем способного зело ко
многому!
всем своем честолюбии еще и вовсе не мыслил о Руси, а Станята так и
предположить бы не смог, что видит перед собою будущего русского
митрополита, который победит некогда в сложной борьбе всех русских
ставленников и воссядет на престол Алексиев, престол митрополитов всея
Руси!
Григорию Паламе в Солунь он изготовил в тот же день и отправил со своим
доверенным, а Станята остался ожидать в обители. Спал в низкой каменной
келье с двумя молчаливыми иноками, спасаясь прохладою камня от греческой
непереносной жары, отстаивал службы, лазал по скалам в свободные часы,
продираясь сквозь заросли выше и выше, до самой высоты, откуда ровным,
выкованным из расплавленного серебра бескрайним простором открывалось
Эгейское море, разрезаемое то островатыми гребнями играющих дельфинов, то
далекими черточками проплывающих фряжских и греческих кораблей. Глядел на
запад, откудова из Солуни должен был приплыть или прискакать долгожданный
гонец с письмом к патриарху, которое сдвинет с безнадежной мели утлый челн
отчаянного русского посольства...
Паламе, долго вздыхал, думал, наконец высказал Киприану, подняв на того
свой жгучий страдающий взор:
исполнен есть и того, чего не хватает ныне нам, грекам, - энергии
действования... Но нетерпелив! Очень нетерпелив и непреклонен зело! Боюсь,
он слишком раздражил Каллиста, и опасаюсь, что под его управлением русская
митрополия расколется надвое! И с Ольгердом он был излиха непоклонлив и
строг... Не ведаю, что ся совершит, и изо всех сил помогу кир Алексию,
но... ежели... со временем... Там надобен муж, который возможет вновь
связать воедино литовскую и владимирскую половины единой митрополии
Руссии! Помни об этом, Киприане!
Филофей покивал как-то косо, вбок, вытер вдруг явившуюся слезу,
пробормотал:
- Все зависит теперь только от преподобного отца Григория Паламы! А он
болен зело... Одна надежда на Господа!
криками морские птицы, а посланцев из Солуни все не было и не было.
Филофей надумал уже послать иных, когда наконец гонцы его возвернулись со
строгими лицами и без грамоты, повестив, что преподобный епископ
фессалоникийский Григорий Палама умер.
василевс Иоанн Кантакузин, ныне - старец Иоасаф.
разглядывал русича, сказал негромко:
воле Господней, и жизнь, и смерть!
Землю неможно спасти, ежели она не хочет спасения, и очень трудно
погубить, ежели она того не возжелает сама!
александрийской бумаги. Стояла медная чернильница с воткнутыми в нее
несколькими гусиными перьями и глиняный кувшин с водой. Ничто в каменной
келье не напоминало, что хозяин ее был еще совсем недавно ромейским
императором. Станята не решился более что-нибудь возражать Кантакузину,
молча склонился в поклоне и приложился затем к старческой благословляющей
руке.
Акунин Борис
Максимов Альберт
Никитин Юрий
Свержин Владимир
Суворов Виктор
Никитин Юрий