плотных кистей вязко-горьковатые ягоды, терпкие, мажущие губы. А потом,
раздевшись догола, бросаемся в бодрую воду ледяного ручья. И я вижу, как
будто это было вчера, голые, прекрасные тела юношей, и среди них самый
стройный и высокий Чунка, то и дело выскакивающий из воды в позе копьеносца
любви, словно пытающийся закинуть свое копье куда-то далеко через скалы
ущелья и под хохот друзей кричащий неведомое имя:
ущелья, перекатывает, словно неохотно смиряясь с неуместной здесь силой его
молодой тоски:
их впереди себя. Бардуша отвязал лошадей и вручил мне поводья одной из них.
Мы двинулись следом. На сухой, прошитой корнями деревьев земле то и дело
слышится дуплистый звук копыт: гуп! гуп! гуп! В мокрых впадинах: чмок! чмок!
тропы, то подыматься выше, чтобы подогнать их к стаду. Огромный рыжий бык,
по-видимому вожак, ведет себя беспокойно. То раздраженно бьет рогами
соседних быков, то, останавливаясь, бодает гору, словно пытается поднять ее
на рога и перебросить за спину, чтобы ее не было видно. Долгое однообразие
подъема ему явно надоело.
Через десять минут мы вышли из букового леса на гребень каменистого отрога,
и перед нами распахнулась гряда Главного Кавказского хребта, последние
исполинские вздроги земли, ее живые гримасы перед окончательным окаменением.
всевозможными цветами. Голубые горечавки, желтые, синие, белые крокусы,
бледные анемоны, золотистые лапчатки и даже цыплячьи стаи ромашек, кажется,
смущенно улыбающиеся тому, что забрались так высоко.
ветвями, вымахивали мощные пихты.
переходя с места на место, словно обалдев от обилия трав и не зная, с какого
конца взяться за них.
воздухом!
рвутся бушующие водопады и гигантскими скачками, укорачивая себе дорогу,
уносятся вниз. После долгого, утомительного пути хочется подставить под них
рот, хочется срывать руками эти великанские гроздья прохлады.
припрятала для себя, чтобы не забывать, с чего она начинала. Это струенье
легкого меда цветущих трав, настоянное на льдах вершин. Это запах цветов в
самом чистом виде, потому что здесь уже исключены всякие другие запахи.
Кухня земных запахов осталась далеко внизу.
как в детстве прохладную сладость леденца. Ты пьешь и пьешь его и
удивляешься, что он не кончается, потому что там, внизу, мы привыкли, что
все прекрасное недолговечно.
потому что дальше только камни и небо. И небо нюхает этот запах, что дает
ему силы, иначе не объяснишь, терпеть вонь наших долинных дел. Не потому ли
облака, как белые быки, медлительно пасутся на зеленых склонах?
цветов, сколько готовилось к грозе. То и дело погромыхивало.
чудище нас не настигло.
то ли опасаясь приближающейся грозы, шли очень бодро. Через полчаса закапали
редкие, холодные капли. Дождинки не падали, а как-то рыхло шмякались, как
некий полуфабрикат, словно небо еще не решило, каким из трех своих способов
обрушиться на землю.
развьючил обеих лошадей и все имущество прикрыл огромной плащ-палаткой. Пока
он разгружал лошадей, дождь перешел в сплошной ревущий ливень. Мы с Андреем
за минуту вымокли до нитки. Одежда прилипла к телу, и ледяные струи уже
стекали к ногам. Наконец Бардуша кинул нам бурку, и мы укрылись.
мы укрылись, грянул гром и небо раскололось как гигантский грецкий орех.
Посыпался град. С какой-то бесовской точностью градины угадывали, где именно
под буркой расположена моя голова, и достаточно больно лупили по ней. Мне
показалось, что расположение головы Андрея под буркой они хуже угадывают, и
это было почему-то обидно. Я потихоньку сдвинул голову под буркой, при этом
стараясь не разрушить форму выпуклости, где до этого находилась моя голова.
Маневр, как мне показалось, вполне удался. Несколько секунд градины били
мимо моей головы, ограничиваясь головой Андрея как главного виновника нашего
похода.
возгласом: "Вот он где!" -- и вслед за ней целые пригоршни забарабанили по
моей черепной коробке.
позвякивали на камнях и, иногда рикошетируя, били по ногам. Быков за белой,
движущейся пеленой не было видно. А лошади испуганно косились и от ударов
градин дрожали электрической дрожью. Внезапно с грохотом грома одна из них
вырвала поводья и, словно обезумев от ледяных щелчков, выпрыгнула за гребень
отрога.
бурку и ринулся за первой. Крутой, травянистый склон, куда выпрыгнула
лошадь, метров через двадцать обрывался в пропасть.
подошел. То скользя копытами по мокрому склону, то на мгновенье
притормаживая, лошадь сползала к обрыву.
сесть и, цепляясь руками за траву, дошел до лошади. Он схватил ее за хвост
и, продолжая держать одной рукой, изловчившись, другой рукой дотянулся до
поводьев. Дотянувшись, бросил хвост, повернул ей голову и в двух метрах от
обрыва вспрыгнул на седло. Его бешеный, понукающий голос перекрывал ледяную
бурю.
головой от градин, как от оводов, и, словно уносимая невидимым течением,
стала медленно пятиться назад. Почти на месте перебирая ногами, то передние,
то задние сорвутся, она медленно, страшно медленно продолжала пятиться вниз.
"Прыгай, пока не поздно!" -- хотелось крикнуть, но, онемев от страха, мы
продолжали следить за человеком и лошадью.
быстро перебирая ногами, словно нащупывала опору. Бардуша неистово гикнул, и
лошадь, словно найдя угол, при котором она сможет одолеть крутой, скользкий
склон, рванулась вверх и наискось, трудными рывками вывалилась на гребень.
град неожиданно кончился, и сквозь отощавшие облака прохлынуло солнце.
Голубые пригоршни градин холодно сверкали в мокрой, побитой траве.
Смертельно окоченевшие, мы двинулись дальше.
замордованный работой, стал останавливаться, а потом и вовсе лег. Попытки
заставить его встать ни к чему не привели. Безразличный к понуканиям, он
лежал, тяжело отдуваясь, и клейкая струйка слюны свисала у него с губ.
Кунте. Он оставил ему бурку и большой кусок чурека, из чего я заключил, что
Кунта может застрять здесь и на гораздо большее время.
показался пастушеский балаган, крытый дранкой. Крыша его уютно дымилась. У
входа в шалаш стоял человек и смотрел в нашу сторону. Большая черная собака,
издали облаивая нас, побежала нам навстречу. Но, узнав Бардушу, радостно
завиляла хвостом, запрыгала вокруг него, подскочила к нам, неряшливо
обнюхала нас, как бы говоря: "Пустая формальность!" -- и снова отбежала к
Бардуше.
оказался старшим пастухом. Это был человек лет семидесяти с лишним, плотный,
небольшого роста, с умными, спокойными глазами на круглом лице.
малейшего удивления по поводу нашего прихода, ибо удивление могло быть
понято гостями как отдаленный намек на возможность стеснить обитателей
балагана. Звали его Чанта.
двух загонах, огороженных большими белыми камнями, мычали коровы и телята.
Появление отцов и мужей не вызвало никакой, во всяком случае заметной,
радости среди жен и детей. Быки отвечали тем же, если не делать скидку на их
усталость. Некоторые из них начали пастись, а некоторые тут же разлеглись
возле шалаша и затонов.
в белую громаду ледника, из которой высовывалась черная скала. Вершины гор с
востока были озарены райским золотом уже зашедшего для нас солнца.
за другом, промчались ослики и скрылись за бугром. Потом, видимо, описав
полукруг, они появились далеко внизу и там такой же ровной вереницей
Мацумото Сэйте
Сапковский Анджей
Акунин Борис
Эриксон Стивен
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия