Чтение 16–й страницы книги ~По эту сторону фронта~

– Лапочкин со своими людьми.

Вспомнив звероватый облик начальника особого отдела из приданного нам полка НКВД, я передернул плечами и констатировал:

– Блин. Дал же Бог внешность, полностью противоположную фамилии. Но зато теперь уверен, что «языков» «размотают» в очень сжатые сроки. И выжмут из них все, вплоть до того, о чем они и сами давно забыли.

Гусев, читая исписанные мною странички, кивнул:

– На том и стоим… – А потом, подняв голову и постукивая пальцем по стопке листов, добавил: – Ну что, в принципе все ясно. Я к Лапочкину, потом к связистам, а ты можешь топать отдыхать. Вам там, говорят, баню затеяли, так что можешь слегка расслабиться. Но не по полной. Я вечером зайду, тогда и посидим.

Показывая кивком, что намек понят, я поинтересовался:

– А дальше что? Когда обратно, на фронт?

Командир, собирая бумаги, пожал плечами:

– Вечно ты впереди паровоза бежишь. Я ведь еще даже рапорт по итогам операции не подавал, поэтому никаких распоряжений не было. Одно могу сказать – здесь нас не оставят, не беспокойся. А к вечеру, думаю, все станет ясно. Так что – свободен!

– Тогда – до вечера!

– Угу…

Уже подходя к дверям, я, вспомнив встречу на входе в здание, спросил:

– Слушай, а что тут люди Власика до сих пор трутся? Тот усатый полковник, которого мы встретили возле дверей, точно из его команды. Перед кем они понты колотят? Операцию ведь переиграли?

Серега, подталкивая меня к двери, отмахнулся:

– Не знаю. Мне такие вещи не докладывают. Хотя я тоже удивляюсь – с утра сам Власик опять прилетел, а потом укатил куда-то на машине. Но это их игры, а ты меня своими вопросами задерживаешь!

– Ладно, развозникался! Уже ухожу. Но учти – пешком не пойду, а возьму твою машину.

– Бери, только сразу назад отошлешь.

– Понял.

А потом, доехав до своих ребят, отлично помылся в бане, которую устроили в специально поставленной на берегу озерка армейской палатке, и, перекусив, завалился спать.

В принципе задрыхли все, поскольку ничто так не способствует сну, как хорошо выполненная работа. А часов в одиннадцать вечера нас поднял бесцеремонный Гусев. Зайдя в расположение и скомандовав «подъем», он приказал водителю занести вещмешок, от которого по всей палатке сразу распространился одуряющий запах копченостей. После чего отпустив шофера и дождавшись, пока вся спецгруппа рассядется за столом, стоящим посередине помещения, Серега выставил три запечатанные сургучом бутылки беленькой. Оглядев довольные лица своих людей, командир скомандовал:

– Ну, чего смотрите? Я, что ли, резать и наливать буду? Не дождетесь! Я это все добыл, а вы – банкуйте!

Народ сразу зашевелился, и пока Марат ковырял сургуч, Гек со Змеем извлекли из вещмешка здоровый кусок окорока, завернутого в вощеную бумагу, и принялись сноровисто распускать его на толстые шматки, складывая получившиеся ломти в крышки трофейных котелков. Жан тоже не сидел без дела, нарезая большой каравай хлеба «вишней», она же НР образца тысяча девятьсот сорок третьего года. Вспомнив, как он им во время допроса, для лучшей говорливости и освежения памяти, пугал «языка», я только хмыкнул. Все-таки нож разведчика – это универсальная штуковина. И часовых резать можно, и хлеб, и банки вскрывать, и вместо вилки использовать, и как детектор лжи применять. А самое главное – он всегда с собой. Достав из ножен свою «вишню», я воткнул нож в стол, с удовольствием в очередной раз оглядев рукоятку. Мужики, как падкие до новинок люди, просто тащились, когда поменяли стандартную черную ручку на наборную – из плексигласа. Как же, пластмасса – это новинка! Это круто! Пусть на морозе руку холодит и когда в крови перемажется, скользит как сволочь, но все равно – круто!

Я разным пластиком был сыт по горло еще в своем времени, поэтому умельцы мне сделали тоже наборную, но из бересты. Склеили пластины, насадили на хвостовик, обработали шкурками по убывающей. После этого несколько дней выдерживали в масле и под конец нанесли пчелиный воск и отполировали. Так что теперь у меня –нож!В руке сидит как влитой! На морозе не холодит, не разбухает и не скользит в крови. За счет небольшой толщины лезвия, даже если упрется в ребро, то изгибается и входитвнутрь вражьего организма без задержек. В общем – прелесть!

А эти поклонники прогресса, как последние идиоты, только хихикают и меня ретроградом обзывают. Хотя Марат, который не поддался общим веяниям и даже не сменил стандартную рукоятку на что-то эксклюзивное, недавно у меня узнавал процесс изготовления берестяной ручки. Так что, видимо, зам решил не обращать внимания на модные тенденции и пойти моим путем.

– Ты что, опять уснул?

– А?

Голос Гусева оторвал меня от созерцательных настроений и, оглядев стол, я понял – все готово к мини-банкету. А Серега, подхохатывая, добавил:

– Сидит тут, уставившись на свою финку, и грезит наяву! Или как это ты в таких случаях говоришь – медитируешь? А между прочим, уже все разлито! Так что давай, мужики, – за успешное выполнение задания командования!

Подхватив свою кружку, я глухо брякнул ею о жестяные посудины товарищей и плеснул в глотку обжигающую жидкость.

А потом пошел разговор ни о чем. Пацаны вспоминали эпизоды последней операции и даже показывали их в лицах. Серега ржал и требовал уточнений. И я наконец понял, что за странный запах был во время допроса первой группы диверсантов. Тогда было не до посторонних вопросов, поэтому я только крутил носом и косился как на пленников, так и на своих людей, подозревая их в крайней несдержанности. А оказалось все просто – маратовский «язык», когда увидел вылетающее на него из кустов пестро-ленточноенечто, попытался встать, при этом не прекращая того процесса, из-за которого приходил к ручью. Шах его спеленал, штанишки пленному подтянул, но вот о их содержимом даже не догадывался, до тех пор пока колонну АКовцев не погнали к подъехавшему подкреплению. К тому времени слегка пришедший в себя поляк просто не выдержал дискомфорта и слезно взмолился разрешить ему выгрести нежданный багаж. Я уже умотал встречать НКВДешников, поэтому весь этот цирк пропустил, зато сейчас наконец стало ясно, что у меня вовсе не было обонятельных галлюцинаций.

Просмеявшись, налили по второй, потом был третий тост… Потом слегка захмелевший Женька, видя, с каким аппетитом Искалиев наворачивает мясо, завел волынку по поводу мусульман и свинины. Жан, слушая его речь, только улыбался, не переставая жевать, а Гек, который к этому времени тоже слегка осоловел, подняв палец, выдал перл:

– Козырев, не надо так явно демонстрировать свое незнание предмета. Да будет тебе известно, что в Коране сказано о том, что воинам в боях и походах можно трескать что угодно, лишь бы силы не потерять!

Даурен от такой неожиданной трактовки священной книги хрюкнул и закашлялся. Все опять заржали, а я посоветовал Лешке после войны двигать в пророки:

– Тебя за такие идеи весь продвинутый мусульманский мир будет на руках носить. А если бойцу еще и вино пить разрешишь, то в армии от добровольцев отбоя не будет!

После этого пошел теологический спор по поводу: а есть ли действительно послабления по жратве в жесткой исламской культуре? Предмета толком никто не знал, кроме особо умного Гусева, который после Халкин-Гола почти год служил в Средней Азии и провентилировал этот вопрос содним муллой. Мулла попутно подрабатывал резидентом английской разведки, поэтому разговоры в камере у них были долгие. И как резюмировал Серега:

– Почти месяц с ним возился, пока всю агентуру в районе не высветил. Заодно и в вопросах ислама соображать начал. Поэтому говорю – хрюшку правоверному кушать можно, но только в случае опасности голодной смерти. А так как мы здесь все, – он покосился на меня и поправился, – ну или почти все – коммунисты и комсомольцы, то вопросы религиозных ограничений в продуктах питания нас не касаются. Так что, Жан, жуй смело!

Искалиев показал в улыбке удивительно белые зубы и ответил:

– Я и ем. Пока вы тут спорили, я почти все съел…

– Как?!!

Наши проглоты при этом известии моментально вышли из блаженной расслабленности и, подскочив, уставились на стол. Гусев, улыбаясь, глядел на веселящихся салабонов, а потом кивнул нам с Маратом. Поняв его кивок, мы поднялись, и я, поправляя гимнастерку, приказал пацанам:

– Мы с Шахом пойдем, командира проводим, а вы здесь еще посидите и через час – отбой!

Увидев, что меня поняли, вышел вслед за генерал-майором из палатки. После чего, отослав водителя в наше расположение, мы загрузились в «виллис» и, отъехав метров триста от лагеря, тормознули. Выключив зажигание и повернувшись к сидевшему рядом Сереге, я спросил:

– Ну что там слышно? Не томи! Что «Медведь» напел?

– Заремба много чего «напел», но я скажу только то, что относится к делу. Если коротко, то об истинных разработчиках операции мы можем только догадываться, так как уши, хвосты и физиономии поляков заслоняют весь первый план. И судя по показаниям «языков», все это дело было чисто польской инициативой.

– Ой ли? —Я в крайнем сомнении покрутил носом. – Ты еще скажи, что агентурой дефензивы весь Кремль напичкан и именно они добыли сведения о приезде Верховного!

Гусев, хохотнув, поправил:

– Во-первых, дефензива – это польская контрразведка, а не разведка, а во-вторых, она самоликвидировалась еще в тридцать девятом, с приходом немцев. Но твой сарказм мне вполне понятен. Просто сейчас я озвучиваю не наши предположения, а запротоколированные показания пленных. Так вот, по словам Зарембы, общее руководство операцией осуществлял Лех Шиштинский.

– «Рык»?

– Он самый. И именно от него «Медведь» получал все указания.

– Черт! – Я сплюнул. – Чего же он сам-то не пошел? Вот уж был бы пленный так пленный! Всем «языкам» «язык»…

– Поэтому, видно, и не пошел… Но и «Медведь», он ведь тоже не просто так «погулять вышел». Как-никак не последнее лицо в диверсионном отделе Армии Крайовой. Так что знает этот человек действительно много.

Сидящий сзади Марат предположил:

– Выходы на резидентуру?

Гусев кивнул:

– И не только… Хотя это уже забота ребят из контрразведки. А в продолжение нашей темы скажу, что правая рука Шиштинского – Михась Кральчик – десять дней назад передал группе «Медведя» последние указания и немецкие мины с ОВ.

– А где поляки их взяли?

– Как передал?

Задав одновременно с Шахом свои вопросы, мы переглянулись, а командир, доставая сигарету, сказал:

– Отвечаю по порядку. Откуда взялись эти боеприпасы, Заремба не знает. Тут уже можно только предполагать. И по этим предположениям, мины скорее всего попали сюда из Югославии. По нашим сведениям, в начале этого года гитлеровцы хотели втихаря их использовать против одной из частей армии Тито. Но югославы немцев опередили и разгромили «дивизион задымления» до того, как он вышел на позиции. Разгромили и ушли, так как к месту боя стали подтягиваться основные силы фрицев. Предположительно, тогда партизанам удалось захватить несколько мин с боевыми ОВ как доказательства намерений немцев их применить. С доказательствами что-то не получилось, и следы боеприпасов тихо затерялись. Но так как часть тамошних партизан плотно курировалась англичанами, то вполне может быть, что сейчас нам достались именно те самые единицы химического оружия, что югославы захватили в том бою. Во всяком случае это наиболее реальное предположение, так как ни о каких удачных нападениях на склады с химическими ОВ мы не слышали.

Я фыркнул:

– Как же – реальное. Где Польша, а где Югославия? Проще допустить, что эти мины, уж не знаю какими путями, достались полякам давно, а сейчас они наконец решили их использовать. И хранились эти боеприпасы тоже где-то не очень далеко. А ты – Югославия…. Сам подумай: тут ведь скорость доставки очень важна. Лошадьми их с Балкан переть, да еще каждого куста опасаясь, это чуть ли не месяц пути получится. Так что твоя идея не играет… – Пару секунд обдумав следующий вариант, добавил: – И с самолета химическое оружие скидывать – тоже не фонтан, слишком опасно. Это ведь не патроны в цинках. Такую штуку как ни упаковывай, никто гарантии не даст, что от удара она не начнет травить.

Гусев, хмыкнув, ответил:

– Про самолет ты правильно сказал – нельзя сбрасывать. Поэтому и использовали «Шторьх». Тебе эта машинка хорошо известна. Как он добирался до нашей территории и где дозаправлялся, пока не известно, но люди «Медведя» встретили его в пятидесяти километрах южнее Львова. А потом, перегрузив мины на лошадей, дозаправив самолет привезенным горючим и получив последние инструкции, они выдвинулись в сторону Ровно. Кстати «ишаки», которых добыли тут же, на месте бывших боев, доставляла до места третья группа. Еще неделю назад они прикатили установки и, замаскировав их в гроте, ушли обратно в Польшу.

Выслушав Гусева, я закурил и, сплевывая табачные крошки с языка, с чувством сказал:

– Козлы! И где они только этот «Шторьх» добыли? Самолеты ведь на каждом углу не валяются. Даже такие маленькие… Вот голову даю на отсечение, что без англичан здесьне обошлось! Да что там, скажу больше – именно «лайми» все это и придумали! У поляков на такое ни ресурсов, ни связей бы не хватило… Что вообще Заремба по этому поводу говорит? Неужели островитяне нигде не проявились?

Серега покачал головой и по слогам ответил:

– Ни-где… В МИ-6 не дураки сидят, чтобы светить себя в столь щекотливом деле. Захваченные исполнители знают только своих руководителей – поляков. Больше ни одного иностранца в поле их зрения не мелькало. А тому же «Рыку» на известность глубоко плевать – одним терактом больше, одним меньше, уже роли не играет. Ему по-любому расстрел светит. И польское правительство в изгнании тоже хорошо устроилось, когда официально объявило, что Шиштинский вышел из их подчинения и теперь является самостийным борцом за дело Речи Посполитой.

Марат возмутился:

– Но ведь это не так! «Рык» как был, так и остался одной из самых крупных фигур Армии Крайовой!

– Официально – нет. Поэтому мы даже не можем выразить протест правительству Миколайчика…

Я, перегнувшись с сиденья и затушив окурок о крыло джипа, кинул «бычок» в сухую траву на обочине и непримиримо пробурчал:

– Какой там на фиг протест! Они им только подотрутся. И при чем тут Миколайчик со своей сворой, когда мы отлично знаем, кто за всем этим стоит! Будь моя воля, я бы взял одну из этих мин и в оригинальной упаковке отправил этот подарочек жирному английскому премьеру. Таймер поставил бы и обязательно записочку приложил – «вернуть отправителю». Чтобы прочесть успели!

Командир вздохнул:

– Мы не знаем, только можем догадываться, кто является вдохновителем акции, а это совсем разные вещи. Без доказательств все наши догадки яйца выеденного не стоят. А доказательств в таких делах обычно не бывает…

Марат сзади хмыкнул:

– Да и вообще вся твоя идея мелодраматизмом отдает. Ведь сам говорил – «Хочешь стрелять – стреляй и нечего болтать!» А то получится, как в том трофейном фильме, где бандит, поймав главного героя, долго перед ним распинался, пока не получил пулю в лоб из маленького припрятанного пистолета. И вообще – почему ты настолько уверен, что это англичане затеяли? Может, все-таки немцы, а?

Повернувшись назад, я взглянул на напарника:

– Да потому что слишком много именно немецких следов должно было остаться. И мины, и оружие, и следы сапог, и обертки от сухпая. Да ты сам вспомни, о чем Заремба вопил, пока я ему челюсть не сломал! Так что – немцами здесь и не пахнет. Даже если предположить дикость, и это все фрицевская провокация, с целью рассорить СССР с Англией, то почему в ней участвует известный член АК? Или «Медведь» должен был после залпа оставаться на месте и сдаться советским солдатам, чтобы озвучить свою версию? Он что – похож на самоубийцу? Это, во-первых. А во-вторых, пленный на допросе почему-то ни слова не сказал про англичан, а как раз говорил лишь о польском участии!

Шах на этот спич только руки вперед выставил:

– Ты что, Илья? Я ведь не всерьез спросил! Оно ведь и ежу понятно, что немцы тут ни при чем!

– «Не всерьез, не всерьез»… Шутник выискался… Вот дошутимся, пока англы своего не добьются, что тогда делать будем? Не-ет! Мое мнение – дождаться, когда вся их великосветская свора где-нибудь соберется, да хоть в гольф поиграть, и лупануть по ним со всей пролетарской ненавистью! Вот что надо делать, а не разные доказательства выискивать! Они ведь просто так не угомонятся! Гусев, а ты чего молчишь?

Командир усмехнулся:

– А чего зря воздух сотрясать? Хотя, честно говоря, идея с запиской мне лично сильно понравилась. Конечно, без всякого часового механизма, но вот мина, перевязаннаяленточкой, в кабинете у Черчилля будет смотреться очень хорошо. И записка будет в тему. Такой намек проберет премьер-министра до самых печенок… Но это не нам решать, хотя твои мысли я озвучу.

После этих слов командир потянулся, поправил фуражку и уже другим тоном сказал:

– Ладно. Интересные вам результаты операции я озвучил, а сейчас слушайте приказ на завтра: в двенадцать ноль-ноль личному составу спецгруппы Ставки приказываю собраться возле штаба летной группировки. Форма одежды… – Гусев оглядел нас и, вздохнув, продолжил: – Ну хоть подворотнички свежие пришейте. И сапоги почистите.

Я удивился:

– Подшива у нас и так чистая – ведь только после бани. А к чему этот припараженный сбор?

Командир коротко ответил:

– Приказ наркома внутренних дел. Завтра в районе тринадцати часов Колычев прибывает на аэродром и желает видеть всю группу в составе встречающих его людей.

– Ну Ивана Петровича встречать, это мы всегда с радостью! Глядишь, последние новости расскажет. А может даже спасибо скажет за труды наши ратные… – И прекратив слегка ерничающий тон, спросил уже серьезно: – Чего он приехать-то решил?

Гусев пожал плечами:

– Не знаю. Генерал-полковник три часа назад позвонил и сказал, что завтра прилетит и чтобы мы его встречали. Зачем и почему, он не рассказывал. Да что там гадать – ругать нас вроде не за что, и это главное. А остальное выяснится в процессе встречи. Поэтому сейчас – давай заводи и поехали обратно. Завтра, чувствую, будет напряженный день...

Глава 16

А в назначенное время мы сидели на лавочке в курилке возле штаба и, тихо переговариваясь, наблюдали за неспешной аэродромной жизнью. Вся масса самолетов, которая отработала по Германии ночью, прилетела еще засветло. Так что теперь летуны частью отдыхают, частью шляются туда-сюда, болтая с механиками, оружейниками, официантками и прочим близким им людом. К нам, в курилку, никто не заходил, поэтому мы тоже точили лясы, не опасаясь чужого присутствия.

В этот момент как раз обсуждали тот факт, что все «невидимки», жившие по соседству, часа в четыре утра куда-то свалили. Зачем, почему – никто не знал. Во всяком случае, никто из оставшихся поваров и часовых, что постоянно маячили возле палаток. Кашевары только сказали, что ребят с террор-групп ночью подняли по тревоге и они все укатили неведомо куда. А чуть позже по дороге, проходившей в полукилометре от нашего лагеря, прошла большая колонна грузовиков. Ну эту колонну мы и сами слышали. Жан, которого, как и всех, разбудил приглушенный шум множества моторов, как раз пошел по-маленькому и попутно пересчитал машины, шедшие, как по заказу, с зажженными фарами.И теперь он очередной раз выражал свое мнение относительно увиденного:

– «ГАЗоны» все тентованные, но то что груженые, это точно! И судя по их количеству – не меньше двух батальонов пехоты в сторону леса укатило. И восемь бэтээров. Похоже, все – операция окончательно завершена и войска выводят. Только почему ночью?

Змей, который на пару с Лехой где-то добыл целую корзинку груш, швырнул очередной огрызок во врытую посредине курилки бочку и лениво ответил:

– Это для нас она закончилась. А вот подразделения НКВД и кавалеристы сейчас пойдут частым гребнем прочесывать близлежащий массив. Вдруг мы что-то упустили? Скрытность теперь не главное, поэтому и решили задействовать войска, чтобы душу окончательно успокоить. Ведь по старому плану именно сегодня ожидалось нападение на аэродром. Так что бойцы все проверят, начальство успокоится, вот тогда-то операция и закончится. Тем более что сегодня нарком НКВД прилетает, и командованию нужно продемонстрировать усиленное рвение.

М-да… про начальственное спокойствие Женька, похоже, угадал. Этому начальству, конечно, ясно, что мы взяли всех поляков и никакими диверсантами тут не пахнет, но когда командиры успокаивались просто так? Ведь столько войск зря простаивает, так почему бы не вспомнить гражданские времена и не поиграть в солдатики? Я имею в виду, почему бы не провести внеплановые учения для укрепления взаимодействия и повышения боевой выучки? Заодно продемонстрировав перед приехавшим наркомом свою готовность к выполнению любых заданий. А вот по окончании этих учений уже можно и отправлять солдат в места постоянной дислокации.

Мы какое-то время помолчали, а потом Пучков, глядя на подъезжающий к крыльцу очередной джип, вслух удивился:

– Елки-палки! Где они столько «виллисов» набрали? Я еще понимаю – «ХБВ» или шестьдесят седьмой «газик»… А может, тут все остатки ленд-лиза собрались? Хотя нет, машины слишком новые…

– Гек, не температурь… – Я точным щелчком отправил окурок в бочку и, выбрав из корзинки грушу покрасивее, продолжил: – Это же совместная база. А для амеров прокатиться на своей технике – это как на родине побывать. Вот, наверное, и решили им сделать приятное. И кстати, то, что только что проехало мимо – «форд». Просто они мордально с «виллисом» очень похожи. Так же как и с «бентамом». Хотя, если говорить серьезно, то ГАЗ-67 и понадежней и помощнее. Ему на фронте цены нет. А здесь, в тылу, и «вили» вполне хватит. Тем более что они мотаются только по аэродрому и в разные говна не лезут. То есть шансов перевернуться тут почти нет…

– Это да! Если бы мы тогда к Мищукам ехали на «американце», а не на «ГаЗоне», то точно бы кувыркнулись…

Я кивнул, а Марат, которому слова Лешки напомнили нашу лихую поездку, заинтересованно спросил:

– Слушай, Илья, я все хотел спросить, да как-то из головы вылетало: а что ты к тому хуторянину прям как к родному? И записку ему оставил и Гусеву аж два раза про него напоминал.

– Да как тебе сказать… Просто жалко стало. И его и семью. Мужик ведь – пахарь по натуре. Ты его руки видел? Вот то-то. И сколько у него на шее народу сидит, тоже видел? Да и полякам он помогал от безвыходности. Сам не хотел, только вот воспитание деревенское сказалось – родня, какая бы плохая она ни была, всегда остается родней.

– Понятно… – Шах почесал подбородок и продолжил: – Я где-то так и предполагал. Только думал, может, он тебе еще что-то такое особое сказал, когда вы с ним в сторонке беседовали.

– Нет. Ничего особенного он мне не говорил. Вначале вообще старался отмазаться, ну как это обычно делают, и только когда я его семьей шантажировать начал, Мищук раскололся. Тогда между делом и рассказал, что собой этот Заремба представляет. И ты знаешь, оказывается, даже несмотря на то, что поляк относился к своим хуторским родственникам как к быдлу, да и вообще стыдился этого родства, Тарас его у себя принял. Принял, потому что так было положено. Потому что так воспитан. Потому что другого поведения себе просто не представлял. А крайовец к нему поперся по старой памяти. Он ведь за крутого пана себя держал и был твердо уверен, что хуторянину тем самым честь оказывает и что Мищук ему ноги мыть и воду пить должен. Оборзел до того, что, невзирая на крайнюю серьезность предстоящей операции, принялся ухлестывать за его старшей дочерью. Видно, долгое воздержание сказалось… Вот тогда мужик и не выдержал, выставив своего паскудного «родственничка» за дверь. И когда до меня дошло, что Тарас помогал полякам вовсе не от ненависти к нам, а просто выполняя семейный долг, то решил – не дам посадить этого дядьку. Не дам и все тут! Он не враг и не предатель, а обычный человек, попавший в сложную ситуацию. Во всяком случае, я так думаю… – Немного помолчав, я повернулся к заместителю и тихо поинтересовался: – А ты думаешь, он способен после всего взяться за оружие и начать вместе с окрестными хуторянами уполномоченных отстреливать?

Шарафутдинов отрицательно мотнул головой:

– Вовсе даже нет. Я скорее уверен в том, что Тарас теперь если винтовку и возьмет, то только для того, чтобы представителя власти защитить, так как именно ты его об этом попросил. Скажу больше – появись Илья Лисов на этом хуторе лет через двадцать, тебя там как близкого родственника примут. Просто этот хуторянин из тех людей, в которых стержень есть и все нормальные человеческие чувства в придачу. Это ведь тебе не та шалава, что своего ребенка убила, лишь бы ее саму не тронули. А Мищук до конца дней будет помнить, кто спас его семью…

Внимательно слушавшие нас пацаны согласно закивали, а Искалиев недоуменно поинтересовался:

– Это про какую вы шалаву говорили?

– А-а-а! – Я нехотя махнул рукой, но Жан проявил упорство и поэтому пришлось объяснить, про что именно вспомнил Шах. – Это еще перед Измаилом было. Мы в свежеосвобожденный городок въехали, а там как обычно – бабы, дети стоят, руками машут. Колонны с пехотой и техникой уже прошли, а мы в хвосте всей процессии плелись. Помнишь, Гек, это когда нашу полевую кухню искали?

– Угу, такое забудешь…

– Так вот едем мы едем, и вдруг перед машиной выскакивает жирная бабенция и с воплем «Смерть немецким оккупантам!!!» шмякает какой-то сверток на дорогу. Я грешным делом в первую секунду подумал, что это городская сумасшедшая и что она мину кинула под колеса. А когда ее окружающая толпа схватила, то все и выяснилось. Бандерша это местная оказалась, по кличке «Ленка-вымя». Она при немцах публичный дом хотела открыть, да что-то не заладилось, вот и обслуживала вермахт в одиночку. Даже псевдоним себе взяла с закосом под иностранку – «фройляйн Марта». Только с языком у нее были проблемы, поэтому слово фройляйн она написала как «fraulain». Я потом ее самодельные визитки видел, что из кармана выпали и по тротуару рассыпались… Но не это главное. И даже не то, что она дите от фрица нагуляла. Дело в общем-то житейское… Главное то, что эта «фройляйн» так пересрала от резких жизненных перемен, что при виде советских войск метнулась домой и, схватив ребенка, с размаху швырнула его на брусчатку перед первой же встреченной ею военной машиной. Это значит – показать хотела, как она немцев «ненавидит», ну и шкуру свою поганую спасти.

– И как – спасла?

Шах сплюнул и, не выдержав, влез в мой рассказ:

– Щаз! Илья из машины вышел и сверток, что возле колеса валялся, подобрал. А как увидел, что в нем, аж в лице переменился. Я думал, он ту суку на месте пристрелит, но командир только мертвого грудничка какой-то тетке отдал и попросил похоронить по-человечески. А бабы в этот момент уже вовсю метелили «фройляйн Марту». На клочки просто драли, аж мне не по себе стало.

– И вы не вмешались?

– Нет. Мы так и сидели в машине, пока труп «Вымени» в канаву не сбросили. А потом уехали…

Я, прикуривая одну сигарету от другой, пояснил тогдашнее наше поведение:

– До сих пор на душе погано, когда это вспоминаю. Но один черт считаю, что мы были правы, когда «фройляйн» не стали у толпы отбивать. Эта тварь ребенка убила да еще и лозунги при этом орала. Она ведь думала, что если своего немецкого наследника уничтожит, то ей все грехи спишутся. А то, что это малыш безвинный, ей просто в голову неприходило. Так что, Даурен, слушай и мотай на ус, насколько люди разными бывают. В том числе и мы… М-да…

Марат тоже вздохнул и, отвлекая меня от невеселых воспоминаний, сменил тему:

– Странно, уже двенадцать двадцать, а командира все нет. Опаздывает.

Я хмыкнул и озвучил доисторическую мудрость:

– Начальство никогда не опаздывает, а только лишь задерживается! О, глянь, легок на помине!

Повернувшись к крыльцу, я указал на вышедшего Гусева, который сначала завертел головой, а потом, увидев нас, направился широким шагом к курилке. Серега при ближайшем рассмотрении оказался взволнованным и слегка дерганым. Зайдя к нам, он кашлянул и, оглядев личный состав, скомандовал:

– Строиться! – После чего, придирчиво оглядев свою команду, двинул речь: – Товарищи, как только что стало известно, на аэродром помимо народного комиссара внутренних дел прибывает посол Америки в СССР Уильям Гарриман…

– И нам по этому поводу надо выстроиться в почетный караул и сплясать чечетку?

Генерал-майор отреагировал моментально:

– Лисов, заткнись! Выстраиваться и плясать будете не вы. Посол, оказывается, собирался приехать сюда по случаю крупного наступления союзных войск в Италии. Ну, так сказать, поздравить соотечественников. А сегодня с утра ему передали результаты допроса польских диверсионных групп. Он сразу вылет перенес на несколько часов и начал созваниваться со своим президентом. И вообще – судя по всему, наши там такую волну подняли – небу жарко станет! И маховик только начинает раскручиваться. Сегодня с утра всех пленных двумя спецрейсами отправили в Москву, а уже завтра ожидается прилет следственной группы.

– Ого! Круто берут. Только что именно они расследовать собрались? Схроны-то я приказал рвануть… Или следаки на «ишака» с химическими минами полюбоваться хотят?

– Уничтожение схронов я успел отменить еще вчера. А следователи… Следователи будут заниматься своей работой. И как мне намекнули, возможно, среди них будут не только наши представители.

– Не понял…

Гусев закипел с пол-оборота:

– А ты задействуй мозги! «Не наши», это значит, что есть вероятность прибытия сюда представителей следственных органов США! Ведь вместе с товарищем Сталиным поляки думали уничтожить и американских солдат.

– Обалдеть… И наши сюда их пустят?

– Их не просто пустят, а еще и в попу целовать будут! Сам подумай, насколько нам это выгодно!

Блин! А ведь действительно! Это же… Нет, ну Колычев, ну умница! Не мытьем, так катаньем, но вот у него есть все шансы поставить вожделенную «красивую точку». Я-то думал, что уже все накрылось медным тазом, ан нет! Не было обстрела, и черт с ним! Зато было намерение, которое сорвали представители советских спецслужб! Последние слова я, кажется, произнес вслух, потому что Серега подхватил:

– Вот именно! И по нашим предположениям, посол захочет поблагодарить этих самых «доблестных представителей». Но, – командир поднял палец, – это будете не вы. Спецгруппу ставки светить никто не собирается, поэтому все лавры достанутся «невидимкам» Кима и Шмеля.

На это я никак не отреагировал, внезапно озаботившись другим вопросом:

– А как же следаки? Они-то наверняка заинтересуются нехваткой людей. По показаниям пленных – одно количество, в натуре – другое… Хотя нет, отставить. У нас постоянно находилось несколько человек в охранении, да и пленным тогда не до подсчета было. Единственно, что я сильно засветился перед Мищуком, Зарембой и Ганбовским. Онименя мордально ни с кем не спутают…

– Спутают. У тебя физиономия самая типичная, поэтому подберем похожего человека – и все будет нормально.

– C Мищуком это не прокатит. Да и вообще… Я обещал, что его не тронут. Слово офицера давал…

– Никто твоего хуторянина трогать не будет! С ним проведут беседу, и он даст показания, что только на два дня приютил своего родственника, после чего тот ушел. О полковнике Лисове им не будет сказано ни слова. А второй схрон «невидимки» просто нашли в результате оперативно-розыскных мероприятий. Так же как и первый. Вот так вот… Ты еще учти, что доступ к пленным у американцев будет полный, но вот общение с «невидимками» будет сильно ограничено. Они это поймут, так как люди террор-групп, как ни крути – представители спецслужб, и во все времена эти самые спецслужбы крайне неохотно выдавали своих людей для допросов. Тем более иностранцам.

– Понятно… Ну тогда все нормально получится. А сейчас у нас какая задача будет?

– Сейчас… – Гусев ухмыльнулся и продолжил: – Сейчас обедать и возвращаться в расположение. То есть – наоборот: сначала в расположение, а потом обедать. Так как все переигралось, то когда именно прилетит Колычев – неизвестно. Поэтому сидите в палатке и постоянно будьте на связи. Если что изменится, я предупрежу.

Кивнув, я вдруг вспомнил волнующую нас с утра непонятность:

– Слушай, а куда все из лагеря умотали? И ночью что за колонны машин шли?

Гусев махнул рукой: