Чтение 5–й страницы книги ~Основная миссия~

– Нет, спасибо, сам разберусь.

После чего вышел из машины, забрал чемодан и цветы, отпустил Степана и, открыв маленькую кованую калитку, пошел по дорожке в сторону крыльца.

Но дойти не успел. Когда до ступенек оставалось шагов пять, дверь распахнулась и на пороге появилась какая-то незнакомая пухлая дамочка. Закрыв за собой дверь, она удивленно вытаращилась, переводя взгляд то на меня, то на цветы, то на чемодан. Я так же молча глядел на нее и быстренько вспоминал словесный портрет Аленкиной муттер, о которой мне было рассказано той памятной ночью во Франции. В конце концов решил, что на мою будущую тещу эта дамочка точно не похожа. Та – небольшого роста и худенькая, а эта очень даже в теле, хотя тоже не великанша. За полгода такие кардинальные перемены вряд ли возможны. Хм, может, какая-нибудь домомучительница? Пауза затягивалась, и я решил ее прервать. Улыбнувшись, полюбопытствовал:

– Здравствуйте. Не подскажете – это дом Хелен Нахтигаль?

Пухлик, улыбнувшись в ответ, тоже поздоровалась и ответила:

– Это дом ее отца, Карла Нахтигаль. Но госпожа Нахтигаль проживает именно здесь. Как вас представить?

Так и подмывало ответить: представьте меня голым, на коне и с шашкой, но, пересилив хулиганские порывы, я сказал:

– Никак. Просто скажите, что ее дожидается старый друг.

Толстушка кивнула:

– Понимаю, вы, наверное, хотите устроить сюрприз. Проходите в дом, я сейчас ее позову.

И опять, открыв дверь, пропустила меня в довольно-таки большой холл, а сама шустро побежала куда-то наверх по лестнице. Я же, отставив чемодан в сторону, закрыл лицо букетом и стал наблюдать сквозь цветы за ближними подходами. А буквально через пару минут на лестнице появилась Лена… Твою же мать, какая она красивая! У меня даже дыхание перехватило…

А Хелен, застыв на несколько секунд, удивленно осмотрела букет на ножках, который я собой изображал, и, наконец, растерянно улыбнувшись, спустилась по ступенькам и подошла ближе. Тут уж я не выдержал: уронив мешающие мне цветы, сделал шаг и, подхватив любимую на руки, зарылся лицом в ее волосы, неуловимо пахнущие домашним уютом. Аленка сначала испуганно пискнула от неожиданности, но, практически сразу поняв, кто перед ней, ухватила за шею и начала неприцельно обчмокивать мою физиономию, бессвязно повторяя:

– Ты, ты, ты! Я знала! Я знала!

А когда мне удалось наконец поймать ее губы, сначала задохнулась, а через минуту, прервав поцелуй, традиционно расплакалась. У меня тоже куда-то неожиданно пропаливсе заготовленные слова, поэтому я так и стоял столбом, баюкая на руках свою зеленоглазую зазнобу. Уж не знаю, сколько бы времени это все продлилось, так как отпускать ее я совершенно не собирался, но тут со стороны лестницы послышалось деликатное покашливание. Глянув туда, я увидел давешнюю дамочку и рядом с ней еще одну женщину. О! Вот, похоже, и теща пожаловала! Промахнуться в этот раз было невозможно, так как муттер была просто несколько постаревшей копией дочки. А теперь эта копия, прижав руки к груди и затаив дыхание, смотрела на нас. Тут толстенькая еще раз кашлянула и обратилась к стоящей рядом даме:

– Фрау Нахтигаль, может быть, я пойду? Мясник сегодня обещал отличную вырезку, а у нас, как я вижу, гости…

Та, словно очнувшись, ответила:

– Да-да. Конечно, Марта, иди.

И сама стала спускаться следом за толстенькой Мартой, которая, как я и предполагал, скорее всего, была экономкой, или, как говорил Карлсон – домомучительницей.

Тут я, наконец, вспомнил о правилах приличия и, опустив все еще всхлипывающую Хелен на пол, представился:

– Здравствуйте. Меня зовут Илья Лисов. Илья Иванович…

И тут старшая Нахтигаль меня удивила: видимо вспомнив молодость, она начала говорить по-русски почти без акцента:

– Здравствуйте. А я мама Елены – Александра Георгиевна. Здесь все меня зовут Алекс, но ведь в России насколько я помню, так не принято?

– Так точно! То есть… к-хм… в смысле – не принято. Э-э-э, то есть я хотел сказать – очень приятно познакомиться…

Окончательно смешавшись, я замолк и, чтобы скрыть внезапно наступившее косноязычие, отпустил руку прилипшей ко мне Хелен, поднял с пола розы и, стряхнув обертку, разделил букет на две приблизительно равные части. Одну половину со словами – «это вам», протянул мамаше, а вторую вручил Аленке. Та, зарывшись в букет носом, через секунду снова прижалась ко мне, а Александра Георгиевна, приняв цветы и улыбнувшись, сказала:

– Вы очень фотогеничны, и я вас сразу узнала. Только на той фотографии, которую я видела, у вас не было этих шрамов…

Я сначала не понял, про что она, но чуть позже дошло. Ишь ты, зоркая какая! Разглядела ведь отметины, полученные в свое время под Пиллау. Это когда нас самоходная зенитка изничтожить хотела. Тогда от попадания снаряда осколки кирпичей так брызнули – думал, глаза повышибает. Но обошлось… Я даже в санчасть с этим не ходил – Гек пинцетом достал кирпичную крошку, а потом щедро залил морду командира спиртом. И теперь эти оспины громко именуют шрамами…

Зато Хелен после маминых слов стразу встрепенулась и стала испуганно оглядывать мой фейс. Но убедившись, что причин для волнений нет, что и без того не плакатный профиль Лисова хуже не стал, нежно провела по оспинкам пальцами и снова поцеловала. Наверное, этот поцелуй и помог мне прийти в себя окончательно. Тряхнув головой, я решил не колотить понты, изображая из себя «светского льва», а просто быть самим собой. Не понравлюсь теще – и хрен с ней! Во всяком случае, все сразу станет ясно…

И только это решил, как сразу почувствовал, что скованность пропадает, а мысли принимают конструктивное направление. Скосив глаза на изрядно увеличившуюся Ленкину грудь, что при общей точености ее фигурки моментально вызвало повышенное слюноотделение, я обнял свою зеленоглазку и сказал:

– Вот и хорошо. Вот и познакомились. А теперь, госпожа Нахтигаль, – я подмигнул Аленке, – хвастайтесь своим самым главным, приготовленным для меня подарком.

Хелен тут же зачирикала и поволокла меня по лестнице наверх, где в одной из комнат мне был предъявлен плотно упакованный кулек, лежащий в детской кроватке. Пощелкав ногтем по деревянным прутьям, я пробормотал: «Главное, чтобы к решетке не привык» и попытался разглядеть, что же там внутри пеленок. Не преуспел. Разглядел только курносый нос пимпочкой и крепко сжатые губы. Хотел было потрогать этот прикольный нос кончиком пальца, но тут Елена, которая секунду назад, мурлыкая, терлась об меня, поймала мою руку и не терпящим возражения тоном заявила, что, прежде чем трогать ребенка, надо эти руки вымыть.

Я спорить не стал и был препровожден в ванную, где вместо мытья тут же начал приставать к своей красавице. Особенно меня волновала чинно прикрытая кофточкой налитая, но в то же время задорно торчащая грудь, которую я, урча, сразу поймал, но на этом дело в общем-то и закончилось. Аленка, хихикая, ловко вывернулась и, поцеловав меня,попросила немного подождать, обещая достойную награду за терпение и выдержку.

Блин! Такими темпами до ночи я точно не доживу! Да и вообще… У меня же все дыбом встало, как теперь обратно идти? А эта зеленоглазая паразитка, увидев приключившийся конфуз, хихикнула совсем уж весело и сказала:

– Да, теперь воочию видно, насколько ты соскучился! Но, любимый, потерпи немного, – она подмигнула и приказным тоном добавила: – А сейчас – мыть руки. И голову!

– Голову-то зачем?

– А как ты теперь выйдешь отсюда? Мама у меня доктор, она поймет, но вот Марту – точно напугаешь. Госпожа Крюнке – дама незамужняя и очень благовоспитанная, поэтомупри виде внезапного изменения твоего силуэта, с ней может случиться удар. Так что ручки мой теплой водой, а голову – холодной! А я, чтобы не смущать тебя, буду ждать в детской!

Сказав все это, она закусила губу, сдерживая смех, но, в конце концов не выдержав, прыснула и быстро убежала.

М-да, несколько неловко получилось… Ладно, чего уж там. Теперь, главное, «благочестивую Марту» до кондрашки не довести. Может она живого… к-хм, м-да… В общем, мужика сто лет не видала, а тут гость в таком виде. Хотя экономка в магазин утопала, и Ленка меня просто прикалывает. А то, что чувство юмора у моей зазнобы есть, я еще во Франции понял. Уж насколько у меня язык подвешен, но она своими остротами любого за пояс заткнет. Я вспомнил, как от ее рассказов ржал в голос, ухмыльнулся, помыл руки, подержал голову под ледяной струей и, скорчив рожу отражению в зеркале, вернулся в детскую.

А там… В общем, там мне было предъявлено содержимое кулька в голом виде. Ну не совсем в голом, а в какой-то хламидке, но с крохотной попкой наружу. Его специально дляосмотра на пару минут развернули. Я, как это увидел, забыл даже свое недавнее перевозбужденное состояние и осторожно, как взведенную мину, принял сына на руки. И тут же на меня накатило. Причем вовсе не из-за того, о чем можно было подумать, глядя со стороны. Какое там любование носом-пимпочкой или глядящими непонятно куда глазенками! Вовсе нет – мне элементарно стало страшно! Вот это теплое, невесомое и живое на руках было настолько хрупким, что я застыл, опасаясь неловко повернувшись, что-нибудь в нем сломать. От Хелен не укрылось изменение в моем поведении, но, поняв это изменение несколько неправильно, молодая мама, счастливо блестя глазами, наблюдала, как я бережно, следуя указаниям типа – «головку ему придерживай! Вот так, молодец», держу живой комочек.

К счастью, долго наслаждаться новыми ощущениями мне не дали. Буквально минуту, не больше, после чего малыш был возвращен в надежные мамкины руки и опять упакован в виде маленького матерчатого столбика. Фух! Вовремя, а то от перенапряжения бицепс уже начинала пощипывать судорога. Нет, я, разумеется, держал детей на руках, но они были или гораздо старше моего, или плотно замотаны в смирительную руба… в смысле в пеленки. Зато теперь я могу с уверенностью сказать: распакованные груднички – это страшная штука! Там ведь рука – как мой палец, шейка – тоньше гранатной рукоятки раза в два, крохотные ножки, согнутые крендельком, да еще ко всему прочему он шевелится!! И от этого в голове бьется лишь одно – не дай бог уронишь! Хочется ухватить ношу покрепче, но тут сразу же возникает другая мысль – а вдруг сломаешь что-нибудь? М-да… тут уже не до глазок с носиками, тут бы только сына без повреждений удержать да панику свою не показать! Поэтому, осторожно выдохнув и придя к выводу, что ко всему надо привыкать постепенно, я, глупо улыбаясь, принялся наблюдать за процессом пеленания. Наблюдал до тех пор, пока вдруг не расслышал в Ленкином сюсюканье прямое обращение. А расслышав, подпрыгнул:

– Это ты как его сейчас назвала?

Хелен с малышом на руках удивленно повернулась ко мне и ответила:

– Иоганн… Мы его решили назвать Иоганн… А тебе что – не нравится?

Вот так фигассе! Моего сына они решили Иоганном назвать! Нет, понятно, что приезда Лисова так скоро никто не ожидал и мальчишке имя давать надо было однозначно… Но «Иоганн»!! Мля, его бы еще Фрицем назвали или Адольфом! Видимо, в лице у меня что-то сильно изменилось, так как Лена испуганно распахнула глаза и чуть повернулась, как будто прикрывая малыша от неведомой угрозы. Но прежде чем я успел открыть рот, раздался спокойный голос Алекс:

– Да, Иоганн. По-русски это имя звучит как Иван… Или, как я его иногда называю, – Ванечка… Карл, мой муж, очень хотел, чтобы внука назвали Генрих, только, принимая вовнимания все обстоятельства, мы решили, что Иоганн-Иван звучит гораздо лучше. Правда, документы еще не оформлены, поэтому имя можно поменять, но мы уже привыкли звать его Ваней…

Вот ведь… Блин, чуть не сорвался. Но в самом деле – а какое еще имя должны были придумать младенцу в добропорядочной немецкой семье? Ну пусть даже учитывая, что Александра Георгиевна родилась и выросла в России. Не Феофаном же называть… А теща, как ни крути – молодец. Лихо разрулила ситуацию. Но теперь моя очередь… Поймав ее чуть напряженный взгляд, я подмигнул и, улыбаясь во весь рот, объявил:

– А что вы так всполошились? Отличное имя! Мне очень нравится! – после чего, сделав шаг вперед, ласково чмокнул Аленку и, наклонившись к кульку и погудев губами, сказал: – Привет, Ванька, привет, малыш!

Тот на мои гримасы не обратил никакого внимания, продолжая невозмутимо сопеть, а Лена немного обиженно сказала:

– У тебя так взгляд поменялся, когда ты его имя услышал, даже страшно стало… Только я его тоже когда Иоганном, а когда Ванюшей называю…

– Что ты, милая! – Я вытаращил кристально честные глаза и, оправдываясь, ляпнул первое, что пришло на ум: – Просто у меня как раз в этот момент в голове что-то стрельнуло. – И, демонстративно погладив себя по ежику волос, продолжил: – Знаешь, после ранения иногда такое бывает. Секундная боль, а потом все проходит. А имя мне и правда понравилось! Что может быть лучше Вани?

Младшая Нахтигаль, как про мою битую голову услыхала, тут же забыла обиды и сильно озаботилась здоровьем любимого. Меня немедленно приголубили и закудахтали так участливо, что даже неудобно за свою брехню стало. Но от этого неудобства спас Ванька. Он сначала покряхтел, а потом, открыв беззубый рот, обиженно завопил. Как выяснилось, пришло время кормежки. Тут и Александра Георгиевна вовремя вписалась, предложив оставить на время молодую мамашу и спуститься в столовую – перекусить, пока вернувшаяся Марта на кухне готовит полноценный обед. Я согласился и через несколько минут уже вдыхал запах свежесваренного кофе, которым расторопная Алекс принялась потчевать будущего зятя. И вот в процессе кофепития у нас приключился очень интересный разговор.

Сначала я ее поблагодарил за своевременную помощь в улаживании внезапного конфликта относительно имени ребенка. В ответ на мою витиеватую фразу она только улыбнулась и, выяснив, что насчет головных болей я соврал, чтобы быстренько отвлечь Елену, понятливо кивнула. А потом начала расспрашивать, как я долетел, не устал ли и какие строю планы. Я обстоятельно отвечал, что долетел хорошо, усталости не чувствую, что же касается планов… Немного подумав и собравшись с духом, ответил:

– Вы знаете, наверное, уже несколько поздновато, но, как говорят, лучше поздно, чем никогда. В общем, в связи с тем, что через неделю мне необходимо убыть в свою часть, я хотел бы официально просить руки вашей дочери. Ну и также официально оформить брак. Завтра мне необходимо явиться в швейцарский МИД, и завтра же я узнаю, как работают здешние ЗАГСы.

Блин, а Ленка два года назад что-то там говорила, что мать у нее немка… Щаз! Судя по поведению – стопроцентная русская! В общем, Александра Георгиевна, услышав мое заявление, молча поднялась, открыла буфет, достала оттуда графин с чем-то красным и, наполнив стопку, лихо ее хлопнула. Потом поставила такую же стопку передо мной и, на этот раз налив обоим, глядя на меня внезапно покрасневшими глазами, сказала:

– Загc, насколько я поняла, это место, где регистрируют браки? Здесь это происходит в мэрии. Или в церкви. – После чего, вздохнув, добавила: – Я понимаю, что вы коммунист, и про венчание ничего говорить не буду. Хотя Хелен, как и любая девушка, втайне мечтает об этом. Вот только ваше предложение хоть и ожидаемо, но все равно несколько внезапно. За столь короткое время мы просто не успеем оповестить всех, кого надо. И Карл сможет вырваться из Кельна только послезавтра…

Попробовав содержимое своей стопки (это оказалась довольно крепкая вишневая наливка), я пожал плечами:

– Не вопрос. Вы можете оповестить гостей, что свадьба состоится через пять дней. Поймите, ведь речь идет не только о нас с Аленкой. Сейчас у нас сын появился, которому метрику оформлять нужно. Вот пусть она сразу и будет оформлена на Лисова Ивана Ильича. И кстати, Карлу передайте, что, приехав сюда, в Германию он сможет вернуться только после капитуляции гитлеровцев. Максимум через неделю наши войска возьмут Штутгарт и продолжат движение к французской границе, с юга отрезая рейх от нейтралов. А потом начнется избиение отказавшихся капитулировать войск. Так что если ему дорога жизнь, пусть он этот месяц проведет в Швейцарии. – Ленкина мама на это только кивнула, а я продолжил: – Что же касается венчания и всего прочего… В общем, если ваша дочь об этом мечтала, то я всегда готов! Тем более что сам уже давно обещал исполнять ее мечты.

Александра Георгиевна, согласно покачав головой, сказала:

– Вы знаете, насчет Ванечки вы совершенно правы. Сейчас надо думать в первую очередь о нем…

Хм, кто бы сомневался! Я о нем и думаю. Да и теща с тестем втайне от дочери наверняка себе голову сломали – как же поступить, находясь в столь щекотливом положении? Нравы в Европах сейчас, конечно, достаточно свободные, но барышня, имеющая ребенка вне брака, пока еще в глазах общества выглядит довольно предосудительно. А тут получается, что я приехал удивительно вовремя: сначала будет свадьба, Аленка возьмет мою фамилию, а потом чинно-благородно счастливые родители зарегистрируют рождение младенца. На дату рождения в данном случае можно наплевать, так как чисто формально все приличия соблюдены. По-любому выходит, что в этом случае выигрывают все – и я, получающий любимую в жены, без особых брыканий со стороны ее родственников, и эти самые родственники, которые будут иметь вполне законнорожденного внука. В этот момент до будущей тещи, которая последние пару минут наверняка думала примерно о том же, о чем и я, похоже, дошли последние слова советского гостя, так как она удивленно распахнула глаза и спросила:

– Подождите… вы сказали, что готовы венчаться? А как же к этому отнесутся в ГПУ? Или как сейчас называется российская тайная полиция? У вас ведь могут быть большиенеприятности, если они узнают о том, что вы были венчаны?

Я хмыкнул:

– Вы еще скажите – в ЧК… ГПУ уже давно нет, есть НКВД – Народный комиссариат внутренних дел. А уж с родной организацией я разберусь сам.

– Почему вы сказали – «с родной»?

– Потому что я – полковник Главного управления государственной безопасности этого самого НКВД.

Так, теперь понятно, у кого Аленка заимствовала жест для критических ситуаций: кулак в рот и распахнутые до невозможности глаза. Мамина дочка…

И в этот момент, как по заказу, появилась Хелен. Оповестив, что ребенок спит, она уставилась на нас и испуганно спросила:

– Что случилось?

Я встал, приобнял невесту и, ничего не говоря про заморочки с местом службы, так потрясшие тещу, шепнул ей на ушко:

– Понимаешь, я у твоей маман попросил руки ее дочери и сказал, что свадьба состоится через пять дней. Вот она и впечатлилась.

Ленка от подобного известия тоже впечатлилась. А после объятий, поцелуев, слез и смеха, слегка оттаявшая от этой картины Алекс сказала, обращаясь ко мне:

– Вы извините мою реакцию. Просто, когда Хелен мне о вас рассказала, я подумала, что вы офицер Красной Армии. Из тех, кого называют «невидимками». И она тоже считала вас просто командиром отряда разведчиков…

Что-то я не понял, это ее так заело, что я не легендарный «невидимка», которым можно хвастаться, а хмырь из тайной полиции? А может, у Алекс идиосинкразия на любых представителей любой госбезопасности? С другой стороны, конечно, тот гестаповец, которого я в госпитале завалил, тоже ведь в женихи набивался. Да и Елена наверняка рассказывала родителям о том, что сей кавалер хотел добиться ее руки и сердца путем шантажа. М-да, вот, видимо, теща до сих пор под впечатлением и находится. Надо ее как-то успокоить, разумеется, не говоря всей правды. Поэтому, кивнув в ответ на ее тираду, я сказал:

– Правильно она считала. Я тогда и был командиром террор-группы. Да и сейчас им являюсь. Только отношусь не к армейскому осназу, а к осназу НКВД, спектр задач которого несколько шире. А что, есть принципиальная разница?

– Нет, просто раньше я никак не могла сообразить, как советский диверсант мог оказаться во Франции. Зато теперь, когда вы обозначили свою ведомственную принадлежность, все становится более-менее понятно…

– Вот видите, как хорошо. Это ведь просто праздник какой-то, когда нет неясностей в отношениях. Но давайте пока оставим разговор о моей службе, тем более что к сказанному я ничего не могу добавить. И вы об этом лучше не говорите. Ведь сейчас я выступаю как помощник атташе по культуре. Вот так меня и нужно гостям представлять. А настоящее место моей службы пусть останется нашей маленькой семейной тайной. Во всяком случае, пока война не закончится и агенты гестапо в Швейцарии не прекратят свою деятельность.

Александра Георгиевна задумчиво покивала головой.

– Да, вы, наверное, правы. Говорить, что жених моей дочери агент ГПУ, извините, НКВД, будет несколько опрометчиво.

– Ну и я про то же! Тем более что «дипломат» звучит гораздо понятнее и приятнее.

А потом, прекращая этот разговор, я поднялся и предложил дамам сопроводить меня к чемодану, где были приготовлены подарки.

Кстати, за то, что я, как и положено жениху, приехал знакомиться с семейством будущей жены, запасшись подарками, мне надо было благодарить не собственную предусмотрительность, а Гусева и Колычева. Видя, что Лисов напрочь выпал из жизни, они взяли на себя этот труд. Иван Петрович, уточнив габариты Хелен, приволок откуда-то меховуюнакидку из шкур безвинно убиенных норок, а Серега здоровую золотую брошку с красными и зелеными камушками. Брошка предназначалась теще, и против этого подарка я невозражал, молча отдав Гусеву деньги. Но вот манто! Хрен с ним с его стоимостью, для Аленки ничего не жалко, но дарить летом зимние шубейки мне казалось странным. Барышни они ведь такие существа – им обнову сразу примерить захочется и обязательно продефилировать туда-сюда на людях. Вот только, боюсь, в августе подобное дефиле может закончиться тепловым ударом…

Отметая все возражения, Колычев обозвал меня идиотом, слабо разбирающимся в женских вкусах, и всучил-таки мохнатый презент. Кроме того, командир достал еще одну продолговатую коробочку, сказав, что это для тестя. Открыв краснобархатную упаковку, я только присвистнул. Да уж, в мое время такой подарок посчитали бы издевательством, но сейчас… Сейчас металлическая трехцветная шариковая авторучка – это такой эксклюзив, что просто нет слов. Скажу больше: даже у штурманов и понтящихся номенклатурных работников – только двухцветные. А эта авторучка – как мне объяснили – последняя новинка, изготовленная для делегатов назначенного на следующий год съезда ВКП(б). Попала же она к командиру потому, что после выпуска маленькой пробной партии было решено слегка изменить дизайн, и несколько изготовленных, но отвергнутыхкомиссией изделий были просто отданы в наш наркомат.

Против ручки я тоже ничего не имел и, поблагодарив Ивана Петровича, положил ее к остальным «ништякам». Кстати, даже ребята поучаствовали в подарочном забеге, добыв штук десять разнокалиберных матрешек для сувениров и килограммовую банку икры. При этом каждый из участников, будто все они сговорились, оповещал, что все это будетсчитаться подарком только от меня, а вот презенты для Хелен они отдадут при личной встрече.

Так что сейчас, открыв чемодан, я на короткое время превратился в Деда Мороза. Матрешками все умилились, от икры слегка охренели, а вот дальше… Алекс, увидев брошку,округлила глаза и начала выделываться: дескать, это работа Фаберже и слишком дорогой подарок, чтобы она могла его принять. Про Фаберже я был наслышан и в своем времени, поэтому, пару секунд поудивлявшись (в какой комиссионке Серега смог добыть этот раритет?), всучил-таки коробочку со словами:

– Александра Георгиевна, ну что вы в самом деле, как нерусская! Или вы наши обычаи забыли? Я у вас забираю самое бесценное – дочку, а вы тут из-за какой-то брошки температурить начинаете!

То ли теща вспомнила свои корни, то ли ее сразил мой околомедицинский жаргон, но после этих слов подарок был принят. Сразу бы так! С их деньгами она подобные сувениры вагонами может скупать, а тут гляди ты, неудобно ей стало! Хотя, с другой стороны, в скопидомной Европе подобное действительно не принято. Тут любимым могут дарить по одному цветочку, а родителям невесты так вообще свадебную фотографию в рамочке и на этом – все. Но я, слава богу, не «европеец» и подобными сквалыжными правилами не стеснен.

Поэтому, когда я, улыбаясь, достал подарок для Хелен и накинул его ей на плечи, она даже не особенно удивилась, а только, восторженно взвизгнув, повисла у меня на шее.Повисев там какое-то время, она переместилась к зеркалу, после чего последовала новая порция радостных повизгиваний.

А еще через полчаса нас позвали в столовую, где за обедом мне был задан вопрос в лоб: не собираюсь ли я прямо после свадьбы увезти с собой младшую Нахтигаль и ребенка? Я успокоил тещу, сказав, что два месяца у них еще есть, а потом Лена однозначно будет жить в Москве. Правда, я сам еще не знал, как там все определится с гражданствоми вообще, но, надо полагать, этот вопрос за оставшееся время будет разрешен. Если уж ее приглашает сам Сталин, то проблем не будет никаких. Последних мыслей я, разумеется, не озвучивал, нагло соврав, что в моей стране все бюрократические вопросы решаются достаточно быстро.

Елена была готова ехать не задумываясь, но на Алекс опять напали сомнения. На этот раз ее сильно волновала обстановка в СССР. Причем даже не в смысле бытовой неустроенности, о которой она имела весьма смутное представление, а в смысле политической ситуации. Не зашлют ли ее ненаглядную дочу сразу по приезду в Сибирь? Но даже если не зашлют… Доктрина перманентной революции, с точки зрения моей тещи, убивала всякую надежду на нормальную жизнь в России.

Пришлось объяснять, что насчет мировой революции трендел в основном Троцкий, который уже давно, не перенеся удара ледорубом по тыковке, покоится где-то в ЛатинскойАмерике. А в Союзе за последнее время политика сильно переменилась, и мы вовсе не собираемся строить коммунизм во всем мире, со всеми вытекающими отсюда хреновыми последствиями, а совсем наоборот: хотим мирно жить в своей стране, создавая все необходимые условия для своих граждан.

В своих объяснениях я дошел до того, что начал чуть ли не цитировать слова Иосифа Виссарионовича, попутно объясняя, что это не пропагандистский звездеж, а самая чтони на есть правда, и верить словам Геббельса относительно монструозности советского строя по меньшей мере глупо. Скажу сразу: убедить получилось. И, как ни странно, этому способствовала речь Верховного, в которой он выступал против массированных бомбежек немецких городов союзной авиацией. Эту речь Александра Георгиевна услышала незадолго до моего приезда и прониклась ею до невозможности.

А Сталин тогда просто говорил о недопущении целенаправленного уничтожения мирных жителей. И если американцы долбали промышленные центры и железнодорожные узлы, промахиваясь только изредка, то англичане вываливали свой груз над жилыми кварталами, элементарно опасаясь атаковать хорошо защищенные стратегические объекты. Островитяне оправдывали свои действия тем, что они, дескать, уничтожают не просто мирных жителей, а гитлеровских рабочих, которые клепают на заводах все новое и новое оружие, убивающее союзных солдат. Виссарионыч назвал эти отмазки фарисейством и призывал прекратить подобное варварство. Эту речь он произнес четыре дня назад, и я об официальной реакции на нее ничего не могу сказать, но, судя по Ленкиной мамаше, реакция европейских обывателей была самой восторженной. Во всяком случае услышатьот нее слова о великой гуманности как советских властей, так и непосредственного руководителя СССР я совершенно не ожидал.

Да, своей речью Верховный убивал сразу двух зайцев: сберегал инфраструктуру немецких городов и представал перед миром политиком, сумевшим даже после творимых гитлеровцами зверств не перенести свою ненависть на весь немецкий народ. Вон, в войсках еще полгода назад прошел жесткий приказ не допускать никакого беспредела по отношению к гражданскому населению Германии. И это, я думаю, правильно. Зачем нам самим себе вредить? Ведь по существующим соглашениям раздел территории бывшего Третьего рейха на зоны ответственности не предусматривался. Советский Союз как победитель полностью брал европейского «возмутителя спокойствия» под свой контроль. Как там насчет прочих стран я еще толком не знал, но вот относительно Германии мне все было известно. Так что после нашей победы никаких ГДР и ФРГ не будет. Будет единаястрана, под плотной опекой со стороны СССР.

Англии и Америке такое положение дел, разумеется, не нравится, но речь вначале шла вообще о полной советизации Восточной и Центральной Европы. Поэтому, когда Союз под их давлением отказался от этого намерения, англосаксы, скрипя зубами, уступили Германию целиком.

Но это все высокая политика, которая творилась где-то далеко отсюда, а лично для меня весь этот разговор вылился наконец-таки в получение частичного доступа к «комиссарскому телу». Александра Георгиевна, удовлетворенная беседой, сказала, что ей нужно отвалить по делам и, отпустив прислугу, оставив только няню, куда-то умотала.Мы с Леной намек поняли моментально и тут же уединились в спальне. Правда, никакого особого буйства у нас не получилось, так как недавние роды ставили жирный крест на совсем уж смелых экспериментах, но и мне и Аленке вполне хватило того, что было. Вначале, когда я поинтересовался, можно ли вообще нам производить какие-либо действия, Хелен, смеясь, сказала:

– Милый мой, я, конечно, еще слегка не в форме, но ведь и не мертвая! Так что мы что-нибудь придумаем…

И ведь, что характерно – придумали! Во всяком случае, я на нее мог теперь смотреть более-менее спокойно и не терять сознание при виде внезапно обрисованного натянувшимся платьем контура бедра или мелькнувшей перед глазами ложбинкой грудей. Нет, настроение было по-прежнему весьма игривым, но мыслил я уже вполне адекватно. Поэтому смог, не распуская рук, спокойно выслушать, что Хелен мне рассказывала о своем житье-бытье в Швейцарии. И как обрадовались родители, когда узнали о ее решении переехать в страну часов, и как Александра Георгиевна при известии о помолвке дочери с незнакомым семье Нахтигаль молодым человеком приехала ее наставлять на путь истинный. А узнав, что будущий зять советский военный разведчик, на два часа заперлась в комнате, после чего, выйдя оттуда, подвела черту своим переживаниям, сказав: «Это наши русские корни дают о себе знать. Ведь, начиная с твоего предка, который первым женился на русской еще во времена царя Петра, у нас постоянно были смешанные браки. Правда, я думала, что теперь, после революции, эта традиция прервется, но от судьбы, как видно, не уйдешь… Ладно, давай рассказывай, чем же тебя покорил этот русский».

Я, услышав о реакции будущей тещи, хмыкнул и, повторяя слова Карлсона, поинтересовался:

– Ладно мама. А что сказал папа?

Но с папой, как выяснилось, дело обстояло гораздо проще. Дочу он любил без памяти и поэтому был заранее согласен с любым ее решением. Нет, году в сорок первом – сороквтором он бы ее, возможно, и попытался бы отговорить, но на дворе была зима сорок четвертого и Карл Нахтигаль, обладающий помимо отцовской любви еще и очень хорошей деловой хваткой, только поинтересовался воинским званием избранника. Услышав, что Лисов подполковник, то есть оберстлейтенант по-немецки, он удовлетворенно улыбнулся, однако настоятельно порекомендовал не афишировать национальную принадлежность жениха до окончания войны. Ну это и понятно – за такие связи гестапо по голове не погладит, а Нахтигаль-старший и так подозревается в сочувствии врагам рейха.

А когда стало известно о беременности Хелен, то у родителей вообще башню снесло, и Алекс окончательно переселилась в Берн. Тут уж все рассуждения о дочкином выборе прекратились совершенно, так как начались совсем другие заботы. С Лены просто сдували пылинки, и до конца июля все шло замечательно, как вдруг она случайно услышалаочередную сводку фашистского радио, где говорилось о том, что в немецком тылу была полностью уничтожена советская террор-группа во главе с командиром, неким Шаманом. Не знаю, то ли тут сыграли роль тонкости перевода, то ли мою зазнобу просто переклинило, но она почему-то решила, что говорят обо мне, и ее накрыло основательно. Вот в результате этих переживаний и приключились преждевременные роды.

Теперь же, вспоминая все пережитое, она горестно всхлипывала, а потом неожиданно стала просить прощения за то, что не смогла полноценно выносить сына. Я от такого поворота несколько обалдел и сказал, что не надо Бога гневить – мальчишка сейчас вполне весел и здоров (из-за щёк ушей не видно), а брать на себя несуществующую вину по меньшей мере глупо. Видя, что эти слова зеленоглазую красавицу успокоили слабо, стал заливаться соловьем и, в конце концов, Аленка перестала шмыгать носом. А когдая, увлекшись, предположил, что вторая беременность будет протекать просто замечательно, даже вскинулась, показала мне дулю и посоветовала подкатываться с подобными идеями не раньше чем через три года. Я с таким подходом покладисто согласился, но возжелал провести тренировку прямо сейчас. Против этого она ничего не имела, и только приход Алекс заставил нас оторваться друг от друга и спуститься вниз.

А за ужином приключилась интересная история. Мы чинно вкушали свиные ребрышки, тихо играл радиоприемник, и вдруг из динамика полилась знакомая мелодия. Радио было лондонское, но песня – русская, в исполнении Утесова. Точнее, Леонида и Эдит Утесовых. Они вместе зажигали «Мы летим, ковыляя во мгле». Услышав песню, Александра Георгиевна отложила вилку и, с интересом глядя на меня, спросила:

– Илья Иванович, я хотела у вас спросить, но как-то сразу не сложилось, а сейчас вдруг вспомнила. Очень часто по радио передают песни и говорят, что автором является некто Лисов. Это ваш родственник или просто однофамилец?

Промокнув салфеткой губы, я ухмыльнулся:

– Ни то, ни другое. «Некто Лисов» – это я и есть.

Ха! Это надо было видеть! Глаза что у мамы, что у дочки стали размером с блюдце, но Лена пришла в себя первой и торжествующе сказала:

– Я же говорила, что он мнесвоистихи в письме присылал!

И накрыла своей ладошкой мою руку. М-да… врать любимой не хотелось совершенно, но в данном случае надо было зарабатывать очки – не перед ней (она меня и бесталаннымлюбила), а перед ее семейством. Поэтому, кивнув, я добавил:

– И чтобы не было неясностей, скажу сразу: я не только сочиняю песни, но и являюсь лауреатом Сталинской премии, так что уровень жизни Хелен в Москве практически не будет отличаться от того, к которому она привыкла, живя здесь. Вплоть до няни и домработницы.

Говоря про прислугу, я ничуть не преувеличивал. В СССР это явление было широко распространено, и на жалованье полковника я вполне мог содержать даже не одну домработницу. Помню, когда об этом узнал, то сильно удивился, так как думал, что прислуга канула в прошлое после революции и последний раз ею пользовались только недорезанные буржуи во времена нэпа. А оказалось – ни хрена! Существовал целый институт домашних работников, со своим профсоюзом, трудовыми книжками и твердыми окладами[5].И достаточно хорошо обеспеченный советский гражданин мог позволить себе содержать штат до пяти человек, включая личного повара. Нет, конечно, слесарь Петя, живущий в коммуналке, такими вещами не баловался, а вот для инженера Петра Васильевича не иметь домработницы значило не полностью соответствовать своему статусу инженера. Услышав об этом, я только затылок почесал, вспоминая недобрым словом «историков», завывающих о «преступлениях кровавого режима», но совершенно упускающих из вида такие интересные «мелочи».

На Алекс мои слова и про песни, и про Сталинскую премию произвели большое впечатление. Елена тоже прониклась, но несколько иначе. Видя, что я уже все доел, она потребовала авторского исполнения и потащила меня к стоящему в гостиной роялю. Оглядев черную лакированную бандуру с золотой надписью «Bekker», я отрицательно покачал головой и попросил гитару. Гитары не оказалось, но Аленку это не смутило, и она, сев за рояль, сказала:

– Ты начинай, а я подыграю.

Глядя в сияющие глаза своего сокровища, я, улыбаясь, обдумывал сразу две вещи. Во-первых – что бы такое спеть, а во-вторых – ну почему практически все барышни умеют играть на фортепиано и хорошо танцуют? Их что, этому в школе учат втихаря, пока мы не видим? И если с игрой на клавишных еще встречаются исключения, то как быть с танцами? Может они сразу с этими умениями на свет появляются? А может, это вообще заговор?

Тут Аленка взяла аккорд, и мысли мои переключились со всемирного женского заговора на мой репертуар. Блин, надо ведь что-то лирическое зарядить, а в голове только «Постой, паровоз» крутится. А он тут несколько не в тему… Что же, что же? «Тонкий шрам на любимой попе» тоже не поймут… надо что-то особое, подходящее к случаю и в то же время разрешенное к исполнению. О! Вспомнив диск «Доктора Ватсона», который у меня обычно крутился в машине, я, наклонившись к Хелен, потихоньку начал:Мне тебя сравнить бы надо с песней соловьиною,С тихим утром, с майским садом, с гибкою рябиною,С вишнею, черемухой, даль мою туманную,Самую далекую, самую желанную…

Елена, вместо того чтобы подыгрывать, нахально отлынивала от работы аккомпаниатора, подперев щеку кулачком и глядя мне в глаза. Но я отсутствия музыки даже не заметил, так как, машинально напевая, любовался таким родным лицом. Правда, закончив, возмутился, что не могу вместо песни читать стихи. Аленка встряхнулась и пообещала исправиться, а я, поймав кураж, перешел на Макаревича с его «Свечей» и «От меня к тебе», спел несколько песен из фильмов, мелодии которых любимая подхватывала буквально с первого куплета и, разошедшись, закончил «Королевой красоты». Исполняя последнюю, сам себе удивлялся, откуда только слова вспомнились, но пропел всю песню, отбивая ритм на крышке рояля. Аудитория была впечатлена. Хелен, пребывая в восторге, звонко чмокнула меня куда-то в район уха, а Алекс заметила, что если я после войны решу уйти из армии и посвятить свою жизнь исключительно сочинительству, то прозябать в нищете ни мне, ни моей семье точно не придется.

Я для себя отметил эти слова, как несомненный жирный плюс будущему зятю, и, еще некоторое время поболтав втроем, мы с Аленкой удалились наверх. Ее маман попробовала было вякнуть что-то насчет гостевой спальни, но дочка одарила ее таким взглядом, что Александра Георгиевна моментально поняла свою неправоту и пробормотала:

– Я просто думала, что Илья Иванович захочет отдохнуть с дороги. Ты ведь ночью вставать будешь – ребенка кормить. Да и…

Что именно «да и» она недоговорила, просто быстренько смылась к себе. А мы с любимой переглянулись, одновременно понимающе хмыкнули и пошли сдавать тест на тему «Как надо поступать в ситуации, когда обоим очень хочется, но одной не сильно можется?» Кстати, вариантов решения нашлось море…* * *

А наутро я был вынужден покинуть семью и заняться бюрократической волокитой, связанной с документами. Впрочем, как оказалось, не такой уж и волокитой, поскольку уже к обеду я освободился и смог заняться своими делами. Иванов, выделив мне Панарина в качестве проводника и шофера и предупредив, чтобы при малейшей проблеме я связывался с ним лично, убыл в консульство. Мы поехали в церковь, а затем в магазины, так как я собирался, используя подвернувшуюся возможность, прикупить презенты своим мужикам. В магазины мы, правда, уже не успели, поэтому продолжили вояж на следующий день.

В принципе, я бы долго не мотался, но вот Хелен, которая, узнав о дате свадьбы, превратилась в тайфун, ураган и торнадо в одном лице, прихватила мамашу и сорвалась заказывать платье. А это оказывается – ПРОЦЕСС, который может занять недели и месяцы. Вообще, меня чуть не съели из-за того, что я заранее не предупредил о столь важном мероприятии. Возражения о том, что первое колечко было подарено более полугода назад, и этот подарок, в общем-то, являлся намеком на свадьбу, в расчет не принимались. При этом суета прерывалась только на время кормления Ванюшки и на периодические стоны Аленки, что она ничего не успевает. К концу дня я настолько от всего опупел, что неосторожно предложил перенести свадьбу на полтора месяца. Мол, за это время все точно успеют собраться и нарядиться. Вплоть до моего знакомого Гюнтера Клабке, который сейчас крутил какие-то семейные дела в Аргентине. М-да, лучше бы я молчал, так как за это предложение меня вообще чуть не убили.

Одно радовало, что вечером Хелен опять превратилась в ту самую девчонку, которую я знал. На вопрос о подобных метаморфозах она ответила, что это «невестин синдром»,и посоветовала любимому просто, стиснув зубы, перетерпеть четыре дня, оставшиеся до свадьбы. Четыре дня перетерпеть я согласился, но наутро приключилась новая напасть – знакомство с ее подружками: Магдой – высокой девицей гитарных форм, одетой в платье с декольте, глубоким как овраг, и Джулией – просто красивой барышней, муж которой был крупной шишкой в местной строительной корпорации. Про мужа и свою недавнюю свадьбу она рассказала буквально на первых минутах знакомства, а потом все больше молчала, заливисто смеясь над каждой моей шуткой. Магда же, наоборот, болтала непрерывно, рассказывая сразу обо всем, начиная их детскими шалостями и заканчивая прогнозами на урожай винограда. Я ее слушал внимательно, но постоянно отвлекался на два внушительных шара, выпирающих из выреза платья. В конце концов, Аленка заметила направление моего взгляда и, мило улыбаясь, наступила мне на ногу каблуком, благо мы сидели за столом и этого ее действия никто не заметил. Больно было так, что я чуть не откусил кусок кружки, из которой чинно прихлебывал кофе. А жестокосердная Нахтигаль нежно поцеловала меня в щечку и невинно поинтересовалась, а что это у любимого так личико скривилось? Кофе обжегся? Так осторожней надо быть – это ведь не русский охлажденный квас! Девки опять заржали, ну и мне пришлось нацепить улыбку, при этом обиженно думая, что данную экзекуцию моя зеленоглазка устроила совершенно зря. Если говорить объективно, то в такой вырез, как у Магды, целиком провалиться можно, но я заглядывал туда движимый не похотью, а совершенно нормальными, высокоэстетичными чувствами. Смотрят ведь люди на картины Рубенса, и никто им за это ноги не оттаптывает! Ленка, видимо поняв, что несколько перестаралась, уже искренне погладила меня по руке, и я, оттаяв, снова начал шутить и каламбурить.

Вечером этого же дня состоялось знакомство с ее дядей, ну и тетей, прицепом. Там все прошло штатно, и разговор все больше вился вокруг наших семейных планов на будущее.

А за два дня до часа «Х» в Берне появился сумевший таки уехать из рейха Карл Нахтигаль. Мы с невестой в это время отсутствовали. Она была на очередной примерке, и я, как ни странно, тоже, так как, оказывается, «мужчина во время свадебной церемонии должен быть либо во фраке, либо в мундире». Согласившись с тем, что парадная форма полковника НКВД здесь и сейчас будет смотреться несколько вызывающе, не говоря уж о том, что о конспирации придется забыть, я потопал добывать этот долбаный фрак. Хорошо, предусмотрительный Иванов надоумил, что его можно взять в посольстве, благо размер подходящий был, в противном случае я бы еще кучу времени на пошив потратил. Да иденьги надо поэкономить, а то покупка десятка хороших часов для подарков моим ребятам пробила солидную брешь в бюджете. Это удачно еще получилось, что я заранее оплатил услуги поваров и официантов с музыкантами, прежде чем пошел за презентами пацанам, а то хорош был бы жених, одалживающий деньги на банкет.

В общем, когда я с фраком наперевес зашел в дом, Аленка еще не вернулась, и меня встретила Алекс с высоким, седым, упитанным мужиком, которого я мгновенно опознал какКарла Нахтигаль. После стандартной процедуры знакомства Александра Георгиевна куда-то смылась, а я был приглашен в кабинет для беседы. Предложив мне свободно курить, Карл достал трубку и, набив ее, закурил сам. После этого, выставив два бокала на стол, плеснул в них немного коньяка и сказал:

– Я уже имел разговор с женой и буду с вами откровенен. Узнав в январе этого года, что моя дочь решила связать свою судьбу с русским офицером, я не был в особом восторге, но и препятствовать свадьбе не собирался, решив, что в послевоенном мире это вполне приемлемая партия для Хелен. Точнее, я просто не хотел спорить и расстраивать дочь. Натура у нее упрямая, поэтому никаких аргументов она бы не слушала. Но сегодня выясняется, что вы не просто армейский офицер, а сотрудник тайной полиции…

Я, кивнув, спросил:

– Это как-то влияет на ситуацию?

– Несомненно! – Немец несколько раз пыхнул, раскуривая трубку, и продолжил: – Поймите меня правильно, я уже имел дело с тайной полицией. Вы наверняка знаете о том, как меня чуть не арестовало гестапо?

– Знаю. И о тогдашнем выборе, стоящем перед Еленой, тоже знаю. Или ваш арест, или ее замужество с тем прохвостом, который пронюхал о ваших делах с русскими военнопленными.

Карл несколько смутился, вспомнив, какую именно роль сыграл его нынешний собеседник в ликвидации нешуточной угрозы, но, быстро оправившись, сказал:

– Я вам благодарен за то, что вы тогда сделали, но поймите, я достаточно взрослый человек, чтобы понимать, что государственная безопасность – это не армия, где все просто и понятно. В безопасности постоянно плетутся интриги, а мне вовсе не хотелось бы, чтобы моя семья и мой внук хоть как-то пострадали от этой тайной войны. Скажу более откровенно: в тайной полиции прямо приветствуется доносительство, двуличие и подлость, даже по отношению к своим коллегам, поэтому я считаю, что порядочный человек в такой структуре служить не будет.

Оба-на! Где-то я уже слышал подобные песни. Только там их исполняли сбрендившие от кухонных посиделок либералы, а здесь это говорит с виду вполне вменяемый мужик. Нет, я бы понял, если бы он был нищим и тупорылым «леваком» – это только они любят порассуждать о «кровавой гэбне» и о том, что там служат исключительно упыри. Но ведь Карл вполне самодостаточен и образован, поэтому должен хорошо понимать роль государственной безопасности в деле элементарного сохранения страны. Или это просто спесь барина, не желающего иметь никаких дел с «сексотом и филером»? Нет, тут что-то не сходится…

Во всяком случае, если судить по рассказам Аленки о своем отце, психотип у этого человека должен быть другой. И что это тогда значит? Проверка? А чего он меня вообщепроверяет, на вшивость, что ли? Думает, что я сейчас начну возмущаться и доказывать обратное? Что я не подлый и не двуличный? В этом случае человек, начав оправдываться, скорее докажет обратное, предоставив собеседнику все козыри…

Карл очередной раз пыхнул, окутавшись ароматным дымом, скрывающим выражение глаз, и я решился.

– Господин Нахтигаль, как вполне справедливо говорил один профсоюзный деятель: «При ста процентах прибыли, капитал попирает все существующие законы, а при трехстах нет такого преступления, на которое он бы не решился, хотя бы под страхом виселицы». Данные слова ни у кого не вызывают сомнения, но ведь на этом основании я не подозреваю именно вас, как яркого представителя капитала, в способности совершать бесчеловечные преступления. Вы мне можете ответить, что не все капиталисты одинаковы. Но и я могу сказать, что спецслужбы спецслужбам рознь. Точнее взаимоотношения внутри этих спецслужб…

Собеседник негромко рассмеялся.

– А вы неплохо держите удар. Только, насколько мне кажется, слова про капитал принадлежат вашему Марксу?

Я хмыкнул.

– Он скорее ваш. И насчет этой фразы вы несколько заблуждаетесь – впервые ее озвучил англичанин Даннинг, а Маркс просто удачно повторил.

Нахтигаль, опять пыхнув трубкой, заметил:

– Интересно, вы первый встретившийся мне коммунист, который правильно идентифицировал авторство этого высказывания. Все остальные приписывали его либо Энгельсу,либо Марксу, либо Ленину.

Хм, я бы ее тоже классикам приписал, если бы не препод, который у нас был на первом курсе. Время было как раз перед распадом Союза, и в стране в полный рост процветало кооперативное движение вкупе с ростом криминала, вот преподаватель марксистко-ленинской философии очень в тему и привел нам эту цитату. И заострил внимание на том,что многие считают, будто это слова Маркса, но на самом деле их первым ляпнул Т. Дж. Даннинг. Самое смешное, что из всей философии я только это и запомнил, зато сейчас ввернул цитату очень вовремя, прокатив за умного. Теперь, главное, не смазать это впечатление, так как будущий тесть, похоже, вовсе не является сбрендившим либералом, как мне поначалу показалось, и весь этот разговор затеян с целью прощупать русского жениха с разных сторон. Может, я фанатик идеи или просто дуболом от сохи, от которого надо держаться подальше? Ну-ну. Значит, пора удивлять этого доктора-капиталиста.

Взяв бокал, я его приветственно приподнял и, чуть пригубив ароматного коньяка, пожал плечами:

– Может быть, дело в том, что вам попадались не слишком образованные коммунисты. А может, в том, что я вообще не коммунист.

Ага, проняло. Карл даже трубку отложил в сторону и, удивленно подняв брови, уточнил:

– Насколько я знаю, вы являетесь полковником НКВД?

– Алекс вам совершенно правильно передала мое звание и место службы.

– Но разве возможно служить в вашей организации и не быть при этом членом партии?

Я улыбнулся.

– Как видите.