Чтение 10–й страницы книги ~Основная миссия~

– Ясно… А что там с семьей?

Командир пожал плечами.

– Похоже, когда вы положили отряд макизар во главе с англичанином, который хотел тебя взять, то где-то наследили. А может, и не наследили, но «лайми» все равно смогли вычислить причастность Кравцовых к исчезновению своих людей. Вот эмигранты и вынуждены были бежать из дома, а теперь прячутся. Михаил же двинул искать помощи у русских.

– И?

– Что «и»? – Гусев устало потер глаза. – Это твой человек… Хотя, скажу честно: изначально я был за то, чтобы привезти его к нам и здесь прояснить ситуацию, и выступал против твоей поездки в Нанси. Против, так как предполагал, что, прибыв на место и взяв Михаила, ты рванешь дальше, вытаскивать его родственников. А вместо них можешь вытащить большой букет неприятностей: там ведь сейчас – черти что творится. Наши, союзники, остатки гитлеровцев – все вперемешку… Но только что позвонил Иван Петрович и сказал, что это дело государственной важности. Мол, генерал Кравцов является крупной и авторитетной фигурой в эмигрантской среде, так что надо приложить все силы для его эвакуации. Посторонних привлекать к операции не будем – больше времени на согласование уйдет, поэтому сейчас берешь ребят, две машины и отправляешься в Нанси. Контрразведка из двести тридцать шестой предупреждена, поэтому вам окажут всю необходимую помощь.

– Понял…

Оно действительно все было понятно. Будь Мишка один, его после подтверждения факта, что это действительно человек «Колдуна», просто переправили бы к куратору. Но в данном случае возник вопрос с очень непростой семьей. И вопрос этот действительно дюже важный. Не зря Тверитин на пупе вертится, активно рекламируя свою программу реэмиграции. Я вот, например, сам обалдел, когда узнал, что коммунисты дошли до того, что вели прямые переговоры с самим Деникиным. Да-да, с тем самым бывшим генерал-лейтенантом генштаба России, а потом ни много ни мало заместителем Верховного правителя, который два года назад переехал из Франции в Штаты. Уж не знаю, какую деятельность там развили Стасовы ребята, но из США в СССР уже прибыли три парохода тех, кто в свое время бежал из красной России. И говорят, что это только начало. Сам же Деникин, который до этого резко отрицательно относился к большевикам, не то чтобы круто изменил свое мнение и стал идейным союзником, но начал весьма активно в своих статьях и обращениях освещать и поддерживать реформы, проводимые в СССР. Особенно сыну бывшего крепостного импонировали те их части, которые касались крестьянства.

Деникин ведь еще в гражданскую на занятых его армией территориях разработал и пытался осуществить свою, для тех времен довольно прогрессивную, крестьянскую программу. И помешали ему в этом как ни странно вовсе не красные, а в первую очередь бывшие помещики и поддерживающие их социал-демократы. Ну а потом, разумеется, стало вовсе не до того и, передав власть Врангелю, Антон Иванович сдернул за бугор. За границей Деникин круто поцапался с англичанами, после чего осел во Франции.

Вот тут в полный рост и возникает генерал Кравцов. Мишкин папа не только был хорошо знаком с Антоном Ивановичем, но также являлся большой шишкой среди эмигрантов, изначально настроенным гораздо более лояльно к СССР, чем Деникин. И вот этому человеку теперь понадобилась помощь. И не просто безликая помощь в виде взвода советских солдат, которые вытащат генерала из Франции. Нет, тут ведь надо учитывать и человеческий фактор. Надо показать, что мы добро помним, да и особое отношение подчеркнуть тоже не грех. Тем более что один советский офицер в свое время обещал ему личную поддержку. И тот факт, что именно этот офицер и приедет выручать семью Кравцова, покажет много понимающему генералу отношение советского правительства. Аристарх Викторович просто не сможет не оценить того, что Лисова (который мог сейчас находиться на каком угодно фронте) нашли и задействовали в данной операции.

А ведь в дипломатии важны не только слова, действия или поступки. Не менее важно, как именно они будут преподнесены. Если исходить из этого, становится ясно, почему Колычев санкционировал мое участие в деле спасения генеральской семьи…

В общем, получив последние наставления от Гусева, я пошел готовиться к поездке. А когда я уже поднял своих мужиков, буквально несколько часов назад вернувшихся из трехдневного рейда, и мы расселись по машинам, Серега, стоявший возле моего «ГАЗона», приказал:

– После разговора с Кравцовым и принятия решения сразу связывайтесь со мной. Доложишь, что вы там придумали. И это… – командир пихнул меня в плечо, – без фанатизма там. Не нарывайтесь.

Сидящий сзади Марат ответил за меня:

– Все нормально будет, товарищ полковник! Мы и людей вывезем, и за «штабным» приглядим!

Вот ведь ехида! Повернувшись назад, я огрызнулся:

– За собой приглядывайте! А то только вас без надзора оставишь, так сразу себе ноги ломаете.

Это я ему намекал на Змея, который в последнем выходе, прыгая по камням, голеностоп потянул. Шах не остался в долгу и, шкодно улыбнувшись, выдал:

– Ой, ой, ой! Чья бы корова мычала! Не подскажешь, а кто у нас, оставшись без присмотра, тут же доблестно атаковал мирно спящий наряд Пирицбергской комендатуры? Нет, японимаю – комендачей никто не любит, но зачем было при этом бодро и радостно пинать в промежность старшего наряда? Теперь ведь наши водители в Пирицберг ездить боятся, так как комендантские объявили кровную месть. Яйцо так сказать, за яйцо!

Нет, ну не козел? Я мужикам сдуру рассказал о своем конфузе, и теперь, похоже, они меня при каждом удобном случае подкалывать будут! Пыхтя от возмущения, я уже хотел было вспомнить, как Марат со товарищи не менее бодро утопили симпатичный плавающий «фолькс»[12],в результате многоходового обмена добытый лично мною у СМЕРШевцев, но в последний момент поймал себя за язык и важно произнес:

– Как гласит старинная восточная мудрость: «Даже обезьяна иногда падает с дерева»…

Шах от моей сентенции настолько опешил, что не нашелся, что ответить, а Гусев, который глядел на нас смеющимися глазами, поняв, что продолжения не будет, прихлопнув по капоту ладонью, подытожил:

– Приказ ясен?

– Так точно!

– Ну тогда – с богом мужики!

И мы поехали…

Дорога была хорошая, поэтому катили быстро. Гек, сидевший за рулем, бибиканьем отгонял беженцев к обочине и, наслаждаясь скоростью, все давил и давил на акселератор. Пришлось даже одернуть раздухарившегося подчиненного, так как «УльЗиС» с остальными ребятами начал отставать. Бывший «додж» – машина более тяжелая и для гонок не приспособленная. «ГАЗик», он, конечно, тоже вовсе не для треков проектировался, но «шестьдесят седьмой» всяко-разно порезвее «американца» будет.

Потом пришлось остановиться, чтобы пропустить танковую колонну. После чего мы свернули по дороге на запад, и навстречу стали попадаться уже не беженцы, а топающие по обочине пленные. Я сначала даже удивился, не обнаружив конвоиров, но потом увидел, что они все-таки присутствуют. Просто толпу фрицев, человек в двести, сопровождали всего пятеро наших бойцов, верхом на лошадях.

Хотя, с другой стороны, чему тут удивляться? Сам ведь видел, как гитлеровская рота практически в полном составе конвоировалась каким-то мужиком, по виду из ездовых, и парнем в очках. При этом они оба сидели в телеге, на которую было навалено оружие пленных, а сами фрицы покорно топали за этой телегой, не делая никакой попытки бежать. Европа, однако. Культура, мля, – если взяли в плен, то руки в гору и не жужжи. Это ведь не дикие восточные варвары, которые даже ранеными сбегали из таких вот колонн, чтобы снова бить врага…

Потом мы свернули несколько не туда и заблудились. Хорошо, встретили рембатовскую «летучку», которая ехала в Страсбург и, пристроившись за новеньким «ГАЗ-63»[13],через двадцать минут были на границе. Ну как на границе… В свое время Эльзас и Лотарингия были включены в состав Третьего рейха и соответственно считались территорией Германии. А когда наши войска вошли на эти земли, то, разумеется, была подтверждена их принадлежность Франции. Поэтому были поставлены КПП для обозначения восстановления статус-кво. И эта граница мне очень понравилась! Ведь я до сих пор помню, насколько геморройно было получить шенгенскую визу в мое время. Причем даже не столько геморройно, сколько унизительно… Зато сейчас, показав удостоверение личности младшему лейтенанту на контрольно-пропускном пункте, я без задержек повел свою колонну дальше.

Жалко только, что ощущениями поделиться было не с кем – моим ребятам, наверное, просто дикими показались бы иные расклады. И я говорю даже не про военное время, когда подобное положение само собой разумеется, а про мирное. Ведь и в дальнейшем никому из этой европейской шелупони и в голову не придет спрашивать у гражданина СССР,который захочет посетить их страну, доказательство того, что он не останется в какой-нибудь сраной Бельгии или Голландии на постоянное жительство. Нет, они его будут облизывать и в попу целовать, как и всех туристов. А все почему? Да потому что наша страна – сильная. Слабых ведь нигде не уважают и норовят пнуть при каждом удобном случае. И так происходит на всех уровнях: как по отношению к отдельным гражданам, так и по отношению к стране в целом.

От философских мыслей меня отвлек Лешка. Мы как раз проезжали через городок, где он, крутя головой и разглядывая как пейзаж, так и девушек, разочарованно вякнул:

– И ЭТО француженки?!

Я хмыкнул:

– В основном – немки. Но и француженок хватает.

– А почему они такие страшные!? Во всех книгах француженки описывались как идеал красоты, а на самом-то деле…

Снисходительно глянув на Пучкова, я принялся объяснять:

– Ты слышал выражение – о вкусах не спорят? Вот видишь… Получается, что «лягушатникам» и эти крокодилы за принцесс сходят. А вообще, я же тебе рассказывал про негативный отбор. У них еще лет триста назад была тенденция: если баба красивая, то называли ведьмой – и на костер. И так продолжалось черти сколько лет. Вот тебе и результат, – взмахом руки я показал за окно, – а маму природу не обманешь. Если постоянно изничтожать красивых баб, то они просто перестанут рождаться.

Сидевший сзади Марат поинтересовался:

– А мужиков тут не жгли, исходя из этого же принципа?

– Нет. Мужиков практически не трогали. Так, сотню-другую, не больше. И вовсе не по причине внешней красоты. Тут, видишь, какое дело, – повернувшись на сиденье, я с самым серьезным видом добавил: – Здесь ведь католицизм с его воинствующим безбрачием процветал. То есть с бабой – ни-ни. А местные попы тоже люди и им тоже чего-то смутно хочется. Поэтому красивых барышень и жгли, чтобы соблазна избежать. Но пипец подкрался с другой стороны, поэтому я вовсе не удивлюсь, если лет через пятьдесят тут пидарастеж будет настолько популярен, что люди с нормальной ориентацией останутся в меньшинстве.

Шах передернулся:

– Ну ты как скажешь…

– Забьемся?

Друг мотнул головой:

– Долго ждать. Да я и на слово верю…

Тут Гек неожиданно заржал и, отсмеявшись, пояснил причину своего веселья:

– А чего тут не верить? Поведение у буржуев уже сейчас вполне соответственное, так что дело остается за малым!

Я ухмыльнулся, но ответить не успел, так как увидел странную картину. На выезде из города стояла солдатская полевая кухня. Повар, видимо, куда-то отошел, но возле нееуже выстроилась довольно большая очередь из гражданских. В принципе, картина совершенно обычная, и вовсе не это мне показалось странным. Просто мы как раз в этот момент сбавили скорость, объезжая препятствие, и я увидел, что несколько мужиков и баб, стоявших в очереди, не скрываясь, откровенно колотили какую-то тетку. Причем еесначала просто хотели выпихнуть из очереди, а когда она начала упираться, принялись бить. Но все почти тут же прекратилось, так как появился солдат с большим черпаком, который ловко заскочил на ящик и, откинув крышку котла, принялся чего-то там помешивать. Битая тетка, прижимая платок к носу, упорно оставалась на своем месте. Мнестало интересно, а из-за чего собственно свара возникла и, приказав Лешке тормознуть, позвал повара:

– Ефрейтор!

Боец, положив свою суперповарешку на бак, быстро подошел к нам.

– Ефрейтор Бузько!

– Слушай, Бузько, а чего у тебя тут гражданские друг друга мутузят, пока ты отсутствуешь?

– Где? – Ефрейтор обернулся и, увидев побитую бабу, вздохнул. – Ну вот опять. Это, товарищ подполковник, французы немку бьют. Я уж ей пытался объяснить, чтобы она в центр ходила за горячей пищей. Там тоже полевая кухня стоит, только немцев больше приходит, и поэтому ее пинать не будут. Но, видно, не понимает. А здесь – через день получает по сусалам, хоть я и стараюсь этого не допускать…

– Понятно… Эй, фрау!

Немка, услышав, что ее зовут, прихрамывая, вышла из очереди и, подойдя к машине, уставилась на меня. М-да… бабка лет пятидесяти с разбитым носом смотрится довольно хреново. Стараясь не обращать внимания на ее распухший шнобель, я сказал:

– Фрау, в центре города тоже есть наши полевые кухни. Там в основном кормятся немцы. Если вы будете ходить туда, то убережете себя от побоев. Наши солдаты, конечно, следят за порядком, но вы должны и сами позаботиться о собственной безопасности.

Старуха как будто не поняла, что именно я ей сказал, и все так же продолжала глядеть на меня глазами снулой рыбы. Я пожал плечами и уже хотел повторить свою речь, но в это момент она наконец заговорила:

– Я знаю. Но не пристало истинной арийке прятаться от каких-то унтерменшей! Был бы жив мой сын, оберштурмфюрер Зигмунд Греттен, он бы меня поддержал. Но вы его убили!Убили в своей дикой России! А теперь я вынуждена за кусок хлеба сносить побои от недочеловеков!

М-да, вот тебе и проявил любопытство… Сплюнув и больше не обращая внимания на вопли сбрендившей бабки, я скомандовал Пучкову:

– Поехали.

И когда машина тронулась, полез за папиросами. Гек же, объезжая воронку, кратко прокомментировал:

– Фашистка! И не скрывается. Думает, если старая, то ее не тронут! Так что правильно ее французы бьют.

Марат добавил:

– И таких в Германии, считай, как минимум – четверть. Только они молчат, скрывая свои истинные чувства…

Прикурив, я тоже вставил свои пять копеек:

– Ничего, никуда не денутся – перевоспитаются. А мы в этом поможем. Хотя, честно говоря, мне тех немцев, которые оказались за территорией Германии, жалко.

Лешка подпрыгнул:

– Да ты что? Фрицев жалеть? После того, что они в мире натворили, ты их жалеть собираешься?

Я ничего ему не ответил. Да и что было отвечать, когда я сам, можно сказать, в их шкуре побывал? Ведь отлично помню, как после развала Союза на Кавказе стали относиться к некоренному населению. И как, бросив все, оттуда пришлось сваливать на перекладных. Только вот есть разница. Ведь тогда и войны не было, и вроде еще вчера говорили про несокрушимое братство народов. Да ладно я, считавшийся просто приезжим, а вот каково было тем, кто там родился и вырос? Так что земной поклон демократам вообще и беспалому Боре в частности за миллионы искалеченных судеб…

Вспомнив «обожаемых» демократов, я опять сплюнул, и мысли приняли новое направление. Вот ведь как интересно получается: почему весь мир вспоминает исключительно выселение немецкого населения с территории нынешней Калининградской области? Очень уж современные мне либералы любят смаковать, насколько жестоко обошелся кровавый сталинский режим с несчастными фрицами. В принципе, мне это тоже совсем не по душе, но почему вспоминают только то, что происходило в нашей части Восточной Пруссии? Почему никто даже не вякнет о том, как с немцами обходились в Польше, Чехословакии, Франции? Ведь выселение оттуда шло не менее ударными темпами, и отношение к гражданским было точно такое же, если не хуже.

А особенно гадостно это смотрелось в сравнении с совсем недавним жополизным отношением к оккупантам. Если в СССР шла война насмерть, то ведь большинство европейских стран были достаточно мягко оккупированы. И режим этой оккупации рядом не стоял с тем, что было у нас. Только все равно, будущие «просвещенные» общечеловеки немцев гнали с особым садизмом, при этом не забывая тонко издеваться. В той же Лотарингии им запрещали говорить на своем языке, запрещали иметь любой транспорт, включая велосипед, запрещали иметь телефон, запрещали посещать кинотеатр, запрещали работать – заниматься каким-либо трудом, кроме чисто физического. И после этого всех немцев в течение пары лет просто вышвырнули обратно в Германию, разрешив взять только то, что можно унести в руках. Но часто бывали случаи, что и не разрешали, а раздевдогола, пинками выгоняли из домов. У нас-то немцев выселяли для того, чтобы заселить на их места своих людей, оставшихся без крова, а в Чехии и в конце двадцатого века немецкие деревни так и оставались стоять пустыми. Особенно в горной части страны. То есть «просвещенные европейцы» гражданских немцев выгоняли просто так, а не поострой необходимости… И ведь надо учесть, что тогда СССР еще вовсе не рулил Восточной Европой. В сорок седьмом чехи вовсю договаривались с американцами и вообще собирались присоединиться к плану Маршалла, так что их можно вполне резонно отнести именно к «демократам». Вот и возникает вопрос: чем же их «либеральные» режимы лучше сталинского?

И кстати, насчет дегерманизации Пруссии. Насколько мне стало известно, у нас разработан план эвакуации немцев аж до пятидесятого года. А самое главное, что до четверти населения планируется оставить на месте с постепенной их советизацией. Как сказал Тверитин: оставить социально близких и тех, кто не захочет уезжать и будет готов поменять гражданство. Услышав насчет «социально близких», я, помню, ехидно поинтересовался:

– Что, всех местных урок решили оставить?

Стас, криво улыбнувшись, ответил, что я совсем отстал от жизни, и что у блатняков райская жизнь закончилась, так как указом от двадцать пятого июня сорок четвертого года они вгоняются в черное тело, как и положено уголовникам. А система ГУЛАГа будет реформирована так, что теперь общих лагерей просто не останется. Будут отдельные уголовные, отдельные политические и отдельные лагеря для предателей и изменников Родины. При этом уголовные будут подразделяться таким образом, что рецидивисты с «первоходками» в одну зону теперь попасть никак не смогут. М-да… у Тверитина огромный личный счет к ворам, и я вовсе не удивлюсь, если эту идею именно он Верховномуподал. Не зря же Стас вместе с Иваном Петровичем мне все мозги выдернули по поводу возникновения и развития в СССР организованной преступности. Колычев тогда накатал огромную докладную, а главный идеолог сказал, что эту мразь надо изничтожать не дожидаясь окончания войны, и что этот вопрос будет серьезно рассмотрен на ближайшем заседании Политбюро. Да-а, мне тогда его метафора, сказанная в запале разговора, очень понравилась. Насчет того, что «паровозы надо давить, пока они еще самовары»…

А вообще, в последнее время происходит что-то довольно странное. Эти два ухаря, я имею в виду Тверитина и Машерова, набирают все больший и больший вес. Даже если судить просто по радиопередачам, скоро количество обращений Машерова сравняется с количеством обращений Сталина. Нет, парни они, конечно, головастые, но я ведь отлично помню, как Виссарионыч в свое время отреагировал на мои слова по поводу преемника. Взгляд у него тогда стал такой, что я испугался по-настоящему. А теперь что происходит? При полной поддержке усатого вождя, Колычева, да и всего измененного Политбюро, они гнут новую линию, только рубашки завиваются. И ведь что интересно, если крестьянские реформы получили в народе название «сталинские», то реформы, касающиеся мелкого и среднего производства, называют «машеровскими». А «кровавый тиран» и вус не дует. Наоборот, всячески опекает своих протеже. Блин, такими темпами остается одно из двух: либо парней в ближайшие пять лет элементарно шлепнут, в лучших традициях «кровавой гэбни», либо я уже сейчас могу с уверенностью сказать, кто будет следующим Верховным главнокомандующим. Точнее – первым председателем Совета народных комиссаров. И если про «шлепнут» подумалось исключительно в виде злой шутки, то будущее председательство Машерова в СНК прослеживается настолько четко, что к бабке не ходи.

М-да, дай-то бог. С другой стороны, сильно настораживает нынешний возраст Петра Машерова – всего двадцать шесть лет. Чтобы такого пацана допустили рулить огромной страной… Но если подумать, то возраст – это такой недостаток, который проходит с годами, а Петр уже успел показать себя как на войне, так и на гражданской работе. Да и товарищ Сталин твердо решил дожить как минимум до пятьдесят третьего года. Так что все вроде выстраивается в елочку – тридцать пять лет для политика это нормально… Вон Гусеву тридцать шесть, а уже командир особой группы Ставки. Хотя дело не в количестве прожитых зим и весен, а в отношении к жизни. Я ведь, когда познакомился с тем же Иваном Петровичем, считал его совсем старым. Просто исходил из общего поведения, взвешенности, солидности, да и вообще – житейской мудрости. А оказалось, что он ровесник века, и в начале войны только за сороковник перевалил.

Да уж… наверное, это у меня еще детские воспоминания превалируют – если политик, то должен быть древним как Брежнев. Но действительность вносит свои коррективы: сейчас большинство в Политбюро – молодые шустрые и злые, которые, как пел Цой, «хотят перемен». Только, в отличие от «перестройщиков» конца двадцатого века, перемен не для личного обогащения, а для обогащения всей страны…

– До Нанси двадцать километров!

Возглас Гека меня отвлек, и я, встряхнувшись, переспросил:

– Что?

– Я говорю, через полчаса на месте будем. Ты знаешь, куда там дальше ехать?

– Без понятия. Да и что тут думать – у первого же патруля провожатого возьмем, он и покажет.

Гек кивнул, а я с удовольствием потянулся и глянул назад. Марат безмятежно дрых, привалившись к бортику, при этом, однако, даже во сне крепко держался за поручень, а метрах в тридцати за нашей машиной катил «УльЗиС» с остальными парнями. Ребята там, похоже, вовсе не расслаблялись, так как установленный на турели ДШК был расчехлен, и возле него торчал Шмидт, поблескивая на солнце очками-консервами, которые он нацепил, чтобы ветер не выбивал слезы.

М-да… вот что значит – орднунг. Едем по своим тылам, до ближайших вооруженных фрицев, как до Китая раком, но эта поездка считается боевым заданием, а раз боевым, то вынь да положь эту самую боевую готовность. И ведь голову могу дать на отсечение, что это Максова инициатива. Я просто воочию представил, как немец в начале езды лишьбеспокойно крутился на своем месте, а потом, видя, что Козырев, будучи старшим по званию, не мычит и не телится, увлеченно крутя руль, внес данную рацуху. Змей наверняка удивился предложению и ответил что-нибудь типа: если так хочется торчать возле пулемета, то и флаг тебе в руки! Вот Шмидт, периодически припахивая Искалиева на подмену, и бдит…

К-хм, с одной стороны, это, конечно, правильно. Совершенно правильно. Но вот с другой… То-то я удивлялся, чего это регулировщик, когда мы на перекрестке пропускали танковую колонну, на меня так поглядывал. А он, видимо, принял подполковника, сидевшего в новеньком «ГАЗ-67» за чмошного тылового ссыкуна, который не просто окружил себя охраной, находясь за десятки километров от линии фронта, но еще и заставил эту охрану бдительно нести службу. М-да… надо будет ребятам сказать, чтобы не позорили начальство, да и вообще – размяться тоже неплохо, а то хоть дороги здесь и похожи на взлетно-посадочные полосы, но один черт растрясло…

Поэтому, приказав Геку тормозить, я после остановки колонны, подойдя к «додику», высказал сидящим в нем свои претензии. Судя по злорадному Женькиному «Ага!», обращенному в сторону Шмидта, мои предположения относительно инициатора бдительности были полностью верны. Макс, выслушав аргументы, недоуменно наморщил лоб:

– Я поннимайу, но фет так полошено?

– Знаю, но ты, Макс, будто первый день в армии, и забыл, что значат для военного человека понты и бравада!

– Я помньйю. Но отно дело расстекнуть форот кимнастерки или хвасьтат трофейным орушием, и софсем тругое, нахотясь на поефом задании, фести сепя, как путто на оттыхе. Фы феть даже бронешилеты и «льифчики» не натели. А фдрук нас опстреляйут?

– Ой, да ладно. – Подошедший от «ГАЗона» Пучков махнул рукой. – Во-первых, при таком количестве войск на рокаде никаких обстрелов быть просто не может, а во-вторых,ты еще предложи каски надеть, чтобы на нас все пальцами показывали, как на последних трусов.

– При чьем тут трусост? Нато просто фыполньят трепофания устафа. Он тля этоффо и написан.

М-да… уел. И ведь не поспоришь, и не станешь объяснять, что от боевого задания в этой поездке только лишь название что – «боевое». Мне остается только утереться, да еще и поблагодарить за службу. Но тут Женька, который, молча разминаясь, слушал наш разговор, встрял:

– Эх ты, немец-перец-колбаса! Все-то у тебя по правилам, да по полочкам разложено! Нет того огонька и капельки сумасбродства, что должно отличать бывалого солдата отштабного уставника!

Шмидт на этот наезд хитро улыбнулся и ответил:

– Ест. Я фот каску нье отел, хоть и полошено, и затфор пулемета перетернул срасу, хоть этто как рас и нье полошено! Сначит – ест оконек!

Искалиев, до этого крутивший головой, переводя взгляд с одного говорящего на другого, тихонько захихикал, а Змей от такого извращенного подхода к тонкому искусству армейского разгильдяйства как потягивался, так и застыл, удивленно приоткрыв рот. Я, честно говоря, тоже был несколько ошарашен тевтонским взглядом на допустимыепонты. Уж больно они неотличимы оказались от уставных требований…

Макс же, глядя на наши лица, рассмеялся и пояснил:

– Я сшутью.

Ну и как на такое реагировать? Пихнув шутника в бок, я приказал:

– Хорош отдыхать – поехали!

И мы с Лешкой потопали обратно к своей машине. Проснувшийся Шах, который воспользовался остановкой и окропил придорожные кусты, видя мою странную ухмылку, спросил:

– Чего там?

– А. – Я махнул рукой. – Фауст прикалывается…

Гек, включая передачу, кивнул:

– Он такой, он может! Полгода из себя тормознутого молчуна изображал, а тут, как прорвало. Видно, до этого неопределенность мужика давила, но после получения звания Макс вообще в другого человека превратился. И ведь шутит, сволочь, прямо как ты – с непроницаемой мордой! Сразу даже не доходит, серьезно он говорит или нет.

– Ну чего-чего, а юмора у него хватает…

Марат, удобно устроившийся на сиденье, оживился:

– Кстати, про юмор. Вы слыхали, как мы с ним к «внутрякам» ездили?

– Нет, а что там?

– Хе! – Шах, наклонившись вперед, чтобы было лучше слышно, начал рассказывать, как они со Шмидтом демонстрировали свои свето-звуковые бомбочки нового поколения парням из полка НКВД. Все было бы ничего, но в момент испытаний кот, который, не ожидая подобной подляны, мирно дрых в «эмке» командира полка, понял, что настал внезапный, вселенский амбец. Понял и повел себя соответственно… Народ потом долго удивлялся, как в таком маленьком и симпатичном с виду котике может оказаться столько дерьма, чтобы его хватило измазать весь салон. Даже на потолке остались пахучие отпечатки когтистых лап.

А Макс с самым серьезным выражением лица посоветовал на чем свет ругающемуся майору НКВД, вызвать химиков для дегазации машины. Дескать, в противном случае никакие обычные средства тут уже не помогут, и амбре останется навсегда. И что самое смешное – командир полка этих химиков вызвал! Они сначала брыкались, но испугавшись угроз, все-таки приехали со своими колбами и распылителями. Поработали на совесть, и даже запах вывели, только салон приобрел настолько необычный цвет, что опешивший майор, увидев получившийся колер, так и застыл, не решаясь влезть внутрь. А потом, придя в себя, вызвал старшину из хозвзвода и приказал «выкрасить, как было!» Старшина с работой справился, но тут возникла новая проблема: один запах сменился другим, и даже с открытыми окнами можно было одуреть от вони сохнущей краски. Говорят, машина до сих пор стоит с распахнутыми дверями, а злющий майор пересел с комфортабельной «эмки» на открытый «виллис».

– Да… – фыркнул я, – хорошо подначили. Хотя полкач сам виноват. Лучше бы этот эстет себе изначально канарейку завел… А кстати, хотите по-настоящему фантастическую, но совершенно реальную историю? Мне ее Иван Петрович рассказал, перед тем как в Швейцарию отправить.

– Ну?

Вообще-то, когда нарком поведал о действиях Александра Викторовича Германа, который был сначала офицером разведотдела, а потом командиром партизанской бригады, я опешил – настолько невероятно было то, с какой выдумкой и знанием человеческой психологии действовал этот диверсант. Поначалу даже не очень поверил, но Колычев только усмехнулся и сказал, что все подтверждено документально, и что две Золотые Звезды просто так не дают. Поэтому пришлось поверить и вслух выразить сожаление о том,что я еще не знаком с этим неординарным человеком. Иван Петрович, помню, тогда выразился в том смысле, что еще не вечер, но вместе нас, по его мнению, сводить нельзя, так как если соединить хитроумность Александра и мой авантюризм, то мозга за мозгу зайдет не только у противника…

– Ну что ты примолк? Чего тебе товарищ нарком рассказывал?

Гек вопросительно глянул на меня, и я начал:

– В начале войны под Псковом был организован диверсионный отряд. Солидный отряд – больше сотни человек. Только вот расположился он не вблизи населенных пунктов, анаоборот – в глухих чащобах.

– А чего жрали?

– Вот в том-то и дело, что была налажена авиадоставка. Фрицы, конечно, засекали наши самолеты и периодически обращались с просьбой к командиру истребительного полка, чтобы он это дело прекратил. До этого летуны просильщиков посылали, так как у них не было необходимой техники, но тут как раз перегоняли специально оборудованные «мессеры», для подразделения ночных перехватчиков, поэтому просьбу удовлетворили. Результатом удовлетворения просьбы стал сбитый «дуглас». Партизаны, удрученные потерей, расценили это как неприкрытое хамство и совершили атаку на инфраструктуру аэродрома.

Марат усомнился:

– Не может быть, там ведь такая охрана – всех бы положили.

Я поправился:

– Атаковали не сам аэродром, а топливную базу и авиасклады. Командиру полка люфтваффе такие расклады совершенно никуда ни уперлись: за партизан его могли только поругать, а за то, что авиаполк не может выполнять фронтовые задачи, выхарили на всю катушку. В общем, в дальнейшем, даже когда через его аэродром перегоняли ночные истребители, он на летающие ночью транспортники реагировать просто перестал. Дескать, сами со своими проблемами разбирайтесь!

Лешка хохотнул:

– Оно и понятно. Кому чужую работу делать захочется, чтобы потом самому по шее получать?

– Именно так. Но дальше – больше. Партизаны нашли ветку узкоколейки с несколькими паровозиками и вагонами, которая была построена для обеспечения торфоразработок. Разведали и выяснили, что немцы о ней ни сном ни духом, а сама ветка уходит по болотам аж за линию фронта.

– Вот только не говори, что они к нашим на поезде в отпуск ездили!

– Не в отпуск, а раненых на ту сторону переправляли. А оттуда получали боеприпасы с оружием, продовольствие и медикаменты. Только весь прикол не в этом. Основная хохма в том, что железка шла по глухим лесам, но в одном месте проходила по окраине узловой станции…

Шарафутдинов снова удивился:

– Так на станции же гарнизон стоит? Или немцы все ослепли и ничего не замечали?

– Поначалу не замечали, так как каждый раз при проходе партизанского состава шел обстрел станции. То есть наши отвлекали внимание и под шумок пускали свой эшелон. Но в конце концов фрицы провели параллель между атаками на железнодорожный узел и проскакивающим вдалеке составом, после чего разобрали часть узкоколейки. Наши на эту подляну ответили мощнейшим ударом с подрывом основных путей, двух мостов, входящих в зону ответственности гарнизона, и уничтожением большей части солдат из охраны. А когда партизаны ушли, выяснилось, что узкоколейка ими восстановлена… Итог: комендант узла имел большие потери в личном составе, и вдобавок его поимело вышестоящее начальство за нарушение графика движения. Немцы сделали вывод, и так как жить хочется всем, в особенности тыловикам, просто перестали замечать маленький, деликатный паровозик с вагонами, который в общем-то никому не мешает и только изредка, ночами, мелькает на окраине узла. Сделали вывод и дали своеобразный намек партизанам: перенесли колючку ограждения так, что узкоколейка осталась за пределами охраняемой зоны. Те намек поняли и на пробу запустили поезд без отвлекающей атаки, а когда он свободно прошел, прекратили нападения на гарнизон.

– Ха! – Лешка в восторге ударил по рулю ладонью. – Классно сработали! То есть выдрессировали немчуру, как Павлов свою собачку! Кстати, помнишь, в Беляковичах партизаны с немцами тоже краями расходились. Фрицы из гарнизона тогда на лесозаготовки спокойно ходили, а наши – в деревню за продуктами, не опасаясь, что патруль прихватит.

– Помню, только закончилось это хреново… Немцы ягдкоманду один хрен вызвали…

– Так это не гарнизонские вызвали, а городские, после того как партизаны машину с оберстом подорвали.

Марат оживился:

– Вот-вот. И я хочу спросить, а в твоем случае – неужели фрицы егерей не подтянули?

Я, достав папиросы и прикуривая, ответил:

– Егерей на всех не напасешься, да и район считался тихим и спокойным. Партизаны ведь те несколько гарнизонов, что стояли возле их базы, практически не трогали, совершая дальние рейды, для проведения диверсий. Ближе действовали только в том случае, если немцы начинали борзеть, и приходилось учить их жизни. А когда фрицы уроки понимали, то боевые действия на местах прекращались. Но ты, Шах, прав. Местному немецкому начальству подобное не очень нравилось и они таки вызвали спецгруппу из смоленского абвернебенштелле. Ну, ты их методику знаешь, только Александр оказался хитрее призванных на помощь профессионалов, и отряды партизан стали уходить одной дорогой, а возвращаться другой. Да еще и минировали пути следования. Фрицы потеряли таким образом несколько карательных групп. А партизаны решили добраться до главного спеца, чтобы тот своим энтузиазмом больше жизнь никому не портил. И опять выдумку проявили: захватили «языка», сделали якобы ложную заминированную тропу, а пленного провели по притопленной гати. Потом позволили ему бежать. «Язык» вернулся к своим и обрадовал абверовца до невозможности. Ведь если он там прошел, значит, мин на гати нет. Фриц собрал большой отряд и с помпой двинул в лес. Почти рота СС в болото забралась, а наши просто рванули эту дорожку с двух сторон и в общем-то все… Остальное болото доделало, даже без стрельбы обошлось. После этого найти место базирования партизанского отряда немцы больше не пытались.

– Да-а-а… – Шах задумчиво поправил фуражку. – А дальше?

– А что дальше? Дальше и начинается самая фантастика. Так как партизаны кормились исключительно с большой земли и местное население не обирали, то и отношение к ним было самое хорошее. Скажу больше: была налажена даже медицинская помощь для жителей окружающих деревень, поэтому на Германа только что не молились. Так что, когда он ввел временные сельсоветы и исполкомы для пропагандистской работы, а также решения текущих вопросов, местными жителями это было принято «на ура». В конце концовдошло до того, что на очередной прием подпольного исполкома пожаловали фрицы из станционного гарнизона с нижайшей просьбой. Дескать, их заменяют и переводят во Францию, а так как все мосты в округе подорваны и дороги заминированы, то не могли бы господа партизаны за хорошее поведение выдать им пропуск, чтобы они спокойно могли выехать за пределы области. А сменщиков, как правильно себя вести, они, дескать, уже предупредили…

– Вот этого уже точно не может быть!

Я в свое время был достаточно наслышан о «договорных районах» что в Афгане, что в Чечне, поэтому в ответ на возражение Шаха только пожал плечами.

– Иван Петрович на преувеличениях замечен не был. Да и документально все это подтверждено. Только ты меня не дослушал. Там еще и из комендатуры приходили с жалобой.Ябедничали на фуражиров из соседней части, которые рыскают по деревням, отбирая у крестьян продовольствие и овес. А на одном хуторе даже расстреляли недовольных. Комендантские всячески открещивались от этих беспредельщиков и своей шкурой за их бесчинства отвечать не собирались. Поэтому просили как-нибудь этих фуражиров… ну выгнать, в общем.

– Пх-х-х… – Было видно, что Шарафутдинов потрясен. – И чем все закончилось?

– В конце концов слухи дошли до самого верха. В Берлине просто озвезденели от подобных фортелей, и все местное начальство пошло под суд, а против бригады Германа была снята с фронта пехотная дивизия, усиленная танками, авиацией, артиллерией и антипартизанской частью СС. Немцы создали группировку общей численностью около пяти тысяч человек, и начались бои. В результате партизаны, хорошо потрепав фрицев, ушли, пробившись к своим, а Герман получил вторую Золотую Звезду…

– За прорыв?

– По совокупности заслуг. Они ведь за год своей работы намолотили больше десяти тысяч гитлеровцев, мостов подорвали туеву хучу, эшелонов под откос пустили под сотню. Семнадцать гарнизонов полностью уничтожили. То есть только живой силы врага за год работы уничтожили в десять раз больше, чем вся польская Армия Крайова за время своего существования…

– Да сколько же у него бойцов в бригаде было?!

– В начале боевых действий – сто пятьдесят человек, а перед прорывом около двух с половиной тысяч[14].

– М-да. – Шах вздохнул. – Все бы так воевали, мы бы фрицев уже в сорок первом уделали… А почему о нем в газетах не писали? Ведь какой пример!