Чтение 11–й страницы книги ~Сумасбродка, или Пикник для лишнего мужа~

Ночью я приложила мокрое полотенце к Танькиным синякам и тихо прошептала:

– Танька, ты прекращай так открыто брезговать этим бабьем!

– Больше они нас не тронут, – улыбнулась она.

– Может быть, но не исключено, что будет еще хуже. Не надо отказываться от чашки чая, ведь тебе ее дают из уважения. Отхлебни и сморщись, но только так, чтобы никто невидел. Нельзя жить в зоне и пренебрегать тюремными законами. Наша задача – выйти на волю с наименьшими потерями.

– Я тоже об этом думала, – вздохнула Танька. – Но все эти тюремные понятия какие-то дикие, жестокие и до ужаса бессмысленные. Почему я должна пить из одной кружки с этим быдлом?! Я думаю, что скоро меня отсюда вытащат. Дашка, а ты не боишься со мной общаться?

– С чего бы это?

– У меня тут не очень хорошая репутация. Я считаюсь «косячной девчонкой».

– Как это?

– Я не признаю здешних понятий и не желаю считаться с тем, что можно, а что нельзя. Тебе, Дашка, опасно находиться рядом со мной. Я могу запороть любой косяк, за который должна буду отвечать. А ты попадешь под раздачу только за то, что ты была рядом.

– Сегодня я была рядом, и мы неплохо отбились. Ты очень надежный человек, Танюха. На зоне это очень ценное качество. Просто ты несдержанная. Не надо тебе переступать тюремную планку. Себе, как говорится, дороже. Нам с тобой еще жить да жить.

Мы замолчали. Наверное, каждый думал о своем. Я о Глебе, а Танька о своем муже. Интересно, почему умирает любовь? Может быть, от усталости, а может, от того, что у сердца тоже есть пределы. Когда нас бросают, мы пытаемся найти тысячу объяснений этому. Нас бросили потому, что разлюбили. Нужно уметь смотреть правде в глаза. Только здесь, на зоне, я поняла это.

– О чем думаешь? – тихо спросила Танька.

– О Глебе.

– А кто это?

– Это тот человек, из-за которого вся моя жизнь пошла наперекосяк.

– Это он тебя сюда засадил?

– Да, я хотела его убить.

– Ты его по-прежнему любишь?

– Не знаю. Я не могу свыкнуться с мыслью, что он меня разлюбил.

– У одного священника спросили: «Что делать, если вас больше не любят?» «Взять свою душу и уйти», – ответил он.

– Легко сказать, но как это сделать, особенно когда каждую ночь мучают воспоминания? Безнадежность – страшная вещь, я никак не могу привыкнуть к ней.

– Что же в нем было такого особенного, что ты так сильно по нему убиваешься?

– Лимузин длиной в семь с половиной метров, – грустно улыбнулась я.

– Он у тебя что, певец, что ли, какой-то, если на лимузине ездит?

– Нет. Обычный новый русский со своими причудами.

– Так ты кого больше любила – Глеба или его лимузин?

– Глеба на лимузине, – ответила я.

– Ладно, Дашка, не переживай. Вот только отсюда выкарабкаемся, я тебя на чем угодно прокачу. Позвоним в сервис, где можно заказать лимузин, и будем кататься, пока тебе не надоест, по ночной Москве.

– Боюсь, что такое удовольствие нам будет просто не по карману.

– А вот и нет. Я же тебе говорила, что вращалась в таких кругах, где люди любят пошиковать и пожить в свое удовольствие.

– Что это за круги?

– Мой отец состоит в крупной преступной группировке и занимает в ней довольно высокое положение. Он один из старших. Давай я тебе объясню попонятнее. Вот есть производство. Кто на нем самый главный?

– Директор, кто ж еще?

– Так вот, мой отец заместитель директора, только не производства, усекла?

– Усекла.

– У него есть деньги, власть и надежные связи.

– Тогда какого черта ты тут сидишь?

– А меня скоро отсюда вытащат. Просто я сразу наглупила. Не надо было признаваться, что это я убила любовницу своего мужа. Написала, дура, чистосердечное признание с перепугу! Короче, усложнила все дело. Еще следак дрянной попался... Папик его после этого на пенсию отправил.

– Как это?

– Несчастный случай произошел. А дело мое послали на повторное рассмотрение. Скоро я не только выберусь из этого дурдома, но с меня снимут все обвинения. Как только я освобожусь, то сразу наеду на папика, чтобы он вытащил тебя.

– Нет, Танька, меня вытащить невозможно. Мне три года придется отсидеть как миленькой. Богатых родственников у меня нет, похлопотать за меня некому. Мне даже посылки никто не шлет.

– Я же сказала, что вытащу тебя сразу, как только выйду сама. Отпустят тебя досрочно за хорошее поведение или переведут на условный срок. Папик что-нибудь придумает, не переживай!

– Таня, а как твой муж?

– В смысле?

– Какие между вами отношения с тех пор, как ты убила его любовницу?

– Приезжал два раза. Прощения просил.

– За что?! – выпучила я глаза.

– За то, что завел себе любовницу и принялся вбухивать наши деньги в ее гардероб. Он же не дурак. Если его из нашей семьи вышвырнут, он на улице останется. А кому охота из классной кормушки вылетать? Сейчас все зависит от меня. Если я скажу папику, что этот придурок мне больше не нужен, он пнет его так, что моему дорогому муженьку долго придется зализывать раны. А если папик разозлится, то может его и на тот свет отправить!

– А ты что решила?

– Поживем – увидим. Я тут соображать не могу. У нормального человека в колонии мозги атрофируются. Разве в этом скотском бараке можно что-нибудь придумать? По-моему, нет. Ничего, осталось совсем немного. Худа без добра не бывает. Попала в это дерьмовое место, зато тебя встретила. Я всегда мечтала о такой подруге, как ты. На воле подружки с меня только деньги пытались тянуть, а без денег не стали бы и разговаривать. Я поэтому их всех отшила. Дашка, а ты что, и вправду стриптизершей была?

– Была. А что тут такого?

– Да чудно как-то... Тебе нравилось обнажаться?

– Мне нравилось танцевать и нравились деньги, которые нам платили. Мне нравилось работать с шестом, совершенствовать пластику. Мне нравилось все, кроме консумации. Ее я всегда ненавидела.

Я замолчала, увидев, что Танька спит. Я улыбнулась и тоже постаралась уснуть, но не смогла. В секции постоянно горит тусклый свет. Я никак не могу к нему привыкнуть. От такого освещения многие посадили зрение, и я в том числе. Иногда девчонки не выдерживают и завешивают лампочку газетой. Если в глазок заглядывает дежурный, он тут же открывает дверь и громко кричит: «Снимите!»

Глава 11

Я проснулась от приглушенного стона и, открыв глаза, быстро вскочила и закричала от ужаса. Четверо девчонок накинули на Танькину шею полотенце и пытались ее задушить. Даже при тусклом свете было видно, что Танька начала синеть, изо рта ее шла пена. Не раздумывая, я схватила табуретку и принялась молотить ею всех без разбора. Девчонки, не выдержав такого напора, разбежались. Танька лежала без движения.

– Убью, суки! – кричала я, брызгая слюной. – Замочу, гадины, мне терять нечего!

– Мы хотели эту интеллигенточку замочить, чтобы ей не западло было с нами из одной кружки пить, – сказала рослая деваха, вытирая кровь.

– Я вас сама быстрее замочу! – прошипела я и бросилась к Таньке.

Девчонки отошли в сторону и стали шептаться. Не обращая на них внимания, я склонилась над подругой. Она была без сознания.

– Танька, ты жива? – потрясла я ее за плечо.

Танька молчала. Я взяла ее за запястье – пульс прощупывался с трудом. Почувствовав, как на лбу выступил холодный пот, я бросилась к двери и стала стучать изо всех сил.

– Что надо? – лениво спросил дежурный, открывая глазок.

– Быстрее, тут девочка умирает! – истошно закричала я.

Дежурный вызвал санитаров, и Таньку унесли. Я с трудом сдерживала слезы. Вскоре пришел начальник и попросил нас объяснить, что произошло. Я понимала, что если выдам девчонок, которые душили Таньку, то мне присвоят звание «стукач». Это в колонии хуже смерти. Меня будут бить на каждом шагу и подстраивать всякие гадости. Конечно, тех, кто хотел убить Таньку, накажут, но за стукачество я пострадаю ничуть не меньше.

– Ну что же вы молчите? – посмотрел на меня начальник. – Рассказывайте, что произошло?

– У Тани, наверное, астма. Ей не хватало воздуха. Я проснулась от того, что она громко стонала. Я испугалась за ее жизнь и позвала дежурного.

– Странно, – прищурил глаза начальник. – Врач установил, что осужденную душили. На шее остались синяки. Я хочу знать, кто ее душил.

Девчонки опустили глаза и напряглись, искоса посматривая на меня. Я постаралась сделать удивленный вид и растерянно пожала плечами:

– Извините, ничем не могу вам помочь. Я рассказала то, что видела сама. Может, кто-то и вправду ее душил, но я не знаю, кто это сделал. Мне очень жаль.

Начальник хмыкнул и вышел из секции, громко хлопнув дверью. Следом за ним вышел дежурный. Девчонки молча легли спать. Я лежала и думала о Таньке. Где она и что с ней? На этот вопрос мне никто не ответит. Здесь вообще не принято задавать вопросы, это я поняла с первого дня пребывания в колонии.

На следующий день мне разрешили свидание. Удивившись, я прошла в специально оборудованную комнату и увидела... Верку.

– У нас всего час. Долгосрочное свидание мне не дали, ведь я не мать и не муж, – вздохнула она.

Я не произнесла ни слова.

– Я привезла целую сумку вещей, – продолжала Верка, – еды набрала на всю зарплату. Приехала рано утром, но очень долго простояла в очереди. Затем прошмонали меня по полной программе – делали досмотр, проверяли, нет ли спиртного. Повыбрасывали половину того, что я тебе привезла. Даже вязаный шарф выкинули, сказали, что в колонию вязаное вообще привозить нельзя. Мол, заключенные могут распускать нитки и вить веревки. Фланелевый халатик тоже не разрешили. Не знаю почему. Я слышала, что в колонию можно передавать только темные вещи, светлые нельзя. Я специально съездила на базар и купила темный фланелевый халатик. Твой размерчик. Сорок четыре. Темно-синего цвета. Не взяли, заразы! Теплые сапожки не взяли. Зима на носу. Они что у вас, сдурели, что ли?

– Мне и в казенной одежде неплохо, – тихо сказала я и исподлобья посмотрела на Верку. – Телогрейку и валенки дадут. Перезимую.

– Дашенька, ты так похудела! Сама на себя не похожа... – На Веркиных глазах показались слезы. – Стала как жердь, взгляд бегающий, словно ты чего-то боишься...

– Посиди тут, я посмотрю, какой у тебя взгляд будет.

– Я тебе суп привезла, курицу, пирожки, колбасу. Наверное, пока до тебя передача дойдет, половину съедят, тебе самый мизер достанется. Дашка, ты уверена, что выдержишь свой срок?

– Постараюсь. Здесь тоже жить можно. Ты с мужем приехала или одна?

– Одна.

– Скажи, Верка, вы ходили в милицию, ведь я так и не нашла денег? – в упор спросила я сестру.

– Нет. Какая, к черту, милиция... Мы туда и не собирались идти. Просто хотелось тебя немного припугнуть, и все. Хотели, чтобы ты с Глебом помирилась и нам деньгами помогла. Неужели ты думаешь, что у нас хватило бы подлости пойти в милицию? Ты что, Дашенька! – залилась краской Верка.

– Попугать, говоришь, – усмехнулась я. – Хорошо же вы меня попугали, что я на три года в колонию общего режима загремела! Пугачи! Так напугали, что до сих пор трясусь!

– Извини, мы не знали, что так получится...

– Макса нашли?

– Нет. – Веркины глаза как-то странно забегали, и я поняла, что она что-то явно недоговаривает.

– А мать его ищет?

– Ищет, только никак не может найти. Он пока числится без вести пропавшим.

– А почему меня о нем никто не спрашивает?

– Кто тебя спросит, если ты здесь сидишь? – смутилась Верка.

– Ты мне все говоришь или что-то скрываешь?

– Все, – тихо сказала Верка.

– А как мать Макса отреагировала на то, что меня посадили?

– Да никак. Она тебя знать больше не хочет.

– Моя квартира закрыта?

– Закрыта. В ней никто не живет. Дашенька, ты только не волнуйся, про Макса мы никому не расскажем.

– А я и не волнуюсь. Ладно, Верка, мне пора. Нам больше не о чем говорить. Семейного тебе счастья и побольше денег. Все-таки нехорошо как-то получилось. Я-то, дура, думала, что вы всерьез меня на пушку взяли, а вы, оказывается, просто попугать решили... – сквозь слезы улыбнулась я.

– Подожди. Мы говорим еще только двадцать минут. У нас еще сорок минут осталось.

– Хватит и двадцати. Сорок минут – это слишком много.

– Ты прости меня, если можешь. За все...

– Я не злюсь. Я вас с Кириллом давно уже простила. Что мне на вас злиться? Вы для меня чужие люди. У вас своя жизнь, а у меня своя. У нас ничего не может быть общего. Я рада, сестренка, что у тебя неплохо идут дела. Извини.

Я встала и направилась к выходу.

– Даша! – окликнула меня Верка. – Стой. Я хочу, чтобы ты на меня не обижалась.

– Я уже не в том возрасте, чтобы на кого-то обижаться. Я просто не хочу тебя больше знать.

Вернувшись в секцию, я села на кровать и смахнула слезы. Ближе к вечеру мне принесли передачу. В колонии есть такой закон. Передачами нужно делиться даже с теми, кто тебе неприятен. Пожадничаешь – изобьют. Кроме того, процветает натуральный обмен. За пачку дешевого чая можно получить приличные джинсы или неплохую юбку. Впрочем, хорошие вещи забирают себе надзиратели, а нам отдают те, что похуже. Вот и халат отобрали только потому, что он новый. «Зря сестрица потратилась», – злорадно усмехнулась я.

Раздав часть передачи девчонкам, я стала думать о Верке. Она что-то недоговаривает, но что? Макса до сих пор не нашли, это точно. Я в этом не сомневаюсь. Если бы его нашли, то ко мне в колонию давно бы уже прикатил следователь. В этой истории что-то не так. Верка упорно молчит, но я-то знаю свою сестру. Может, мать Макса до чего-то докопалась? Хотя, в принципе, мне нечего бояться. Нужно еще доказать мою причастность к этому делу.

Через несколько дней в отряд вернулась Танька. Я бросилась к ней на шею и радостно прошептала:

– Ну, слава богу, все обошлось!

– Я тебе обязана, – вздохнула Танька. – Если бы не ты, еще неизвестно, чем бы все это закончилось. Я умею быть благодарной, поверь.

– Какие, к черту, благодарности, главное, что ты осталась жива. Ты лежала в санчасти?

– Да. Доктор сказал, что я чудом выжила. Ты меня, Дашка, с того света вытянула. Еще немного – и все, пришлось бы папочке гроб отсюда увозить. А так – ничего, полежала под капельницей и отошла. В санчасти здорово! Можно спать сколько хочешь, и никто не стоит над душой.

– Танюш, я передачу получила. Правда, тут осталось немного, но кое-что я для тебя припасла.

Я заварила некрепкий чай, вытащила печенье с конфетами, и мы с Танькой с удовольствием перекусили.

– Не представляю, как это бабье пьет чифирь? – пожала плечами я. – Ведь так можно не только сердце посадить, но и все остальное тоже.

– Эти твари ничем не брезгуют. Кстати, они не сделали тебе ничего плохого, пока меня не было?

– Нет, побоялись.

– Даша, а кто тебя так драться научил?

– Никто, – засмеялась я. – До колонии в жизни не дралась. Даже и подумать не могла, что мне придется научиться.

– Ты такая хрупкая на вид, а дерешься, как Синди Ротрок. Откуда в тебе столько силы? – улыбнулась Танька.

– Теперь нужно быть начеку. Давай поступим так: полночи будешь спать ты, а полночи я. Обоим засыпать нельзя, иначе может повториться та же самая история.

Так мы и сделали. Спали по очереди. Дни тянулись медленно, убивая однообразием. Примерно через месяц пришел дежурный и пригласил Таньку с вещами на выход. Танька улыбнулась, пожала мне руку и сказала:

– Вот видишь, я же тебе говорила, что меня скоро освободят. Скорее всего, папику удалось доказать мою невиновность.

– Я очень рада за тебя, – с трудом произнесла я, глотая слезы.

– Сейчас сяду в шикарную тачку и поеду в Москву. Отсюда до столицы часов шесть добираться, не больше. По дороге мы с папиком выпьем классного виски, а вечером пойдем в ресторан. Наверное, папик закатит грандиозный банкет по случаю моего возвращения. Ты только не падай духом, Дашуня! Я скоро за тобой вернусь. Я оттрубила здесь семь месяцев. Ты пока сидишь шесть. Ровно через месяц я заберу тебя. За месяц папик обязательно утрясет твой вопрос. Ты мне веришь?

– Верю, – прошептала я.

– Ты только держись, – хлопнула меня по плечу Танька. – Я недолго, подруга. Скоро я за тобой приеду!

Взяв сумку, она направилась к выходу. Остановившись у дверей, обернулась и громко заявила на всю секцию:

– Кто Дашку тронет – на воле урою. Узнаю, когда заканчивается срок, и прямо у ворот колонии заживо похороню. Понятно вам, кобылы?!

Когда Танька ушла, девчонки, не стесняясь меня, выматерились, но дальше этого дело не пошло. На Танькино место поселили какую-то «шестерку», которую шпыняли всем отрядом. Я сомневалась в том, что Танька вытащит меня отсюда – ведь это стоит сумасшедших денег! Больно надо папику выкладывать кругленькую сумму за какую-то неизвестную зэчку... В общем, я готовилась провести в этом дурдоме еще два с половиной года.

Без Таньки стало как-то пусто. Я осталась наедине со своими проблемами и душевной мукой. Подруг на зоне я не искала, да здесь их и быть не могло. Таньку послал мне бог, а такие подарки и на воле-то бывают редкостью.

Больше всего меня раздражали женские татуировки, которые девчонки клепали себе с неуемным энтузиазмом. На зоне это называется «набить мастюху». Все бегали в туалет, прихватив с собой тушь и иголку. Главное, чтобы не увидел начальник. Если увидит, то сразу в карцер. Я никогда не понимала, зачем уродовать себя? Почти у всех девчонок было наколото одно и то же слово: «КЛОТ», что означало: «Клянусь Любить Одного Тебя», или «САТУРН», что означало: «Слышишь, А Тебя Уже Разлюбить Невозможно». Ну и чушь!

В один из дней мы с девчонками возвращались с фабрики и присели покурить. Вскоре к нам подошел охранник и сказал:

– Ну что, красавицы, кто из вас хочет выпить?

Все замолкли и опустили глаза, но самая бестолковая из нас радостно согласилась. Он налил ей полный стакан водки из припрятанной под курткой бутылки и протянул посыпанный солью сухарь.

– А покурить нормальную сигарету хочешь?

– Хочу, – пьяно протянула она.

– Может, ты еще и потрахаться хочешь? – заржал охранник.

– А может, ты сам подрочишь за бараком, – нахально ответила она.

Все ее поддержали и стали дружно смеяться. Мужчина побагровел и крепко схватил девчонку за руку:

– Пошли.

– Куда? – испугалась она.

– Пойдешь туда, куда я тебя поведу. А если не пойдешь, то отправишься в карцер.

– Никуда она не пойдет, – сказала пожилая зэчка. – Пусть вызывают дежурного. Мы все подтвердим, что это ты налил ей стакан водки и первый ее оскорбил.

– Я никому водку не наливал, – пригрозил нам пальцем охранник. – Да и кто вам поверит, ведь вы сучки, преступницы, отбросы общества. Грязные, вонючие твари! От вас разит, как от скотины! Корова и то лучше пахнет, чем вы!

Мужчина силой потащил девчонку в сторону швейной фабрики. Она почти не сопротивлялась, только крикнула нам:

– Я его не боюсь! Что мне его бояться?!

– Она тут уже два года сидит, – сказала старшая. – Попробуй выдержи два года без глотка спиртного. Тут у любого крыша поедет. Водка ей в голову ударила, вот она и окосела сразу.

...Появилась она к отбою. Забилась в угол, закрыла лицо руками и долго рыдала, не отвечая на все наши расспросы. Наревевшись вдоволь, девчонка стянула платок, и мы в ужасе отпрянули. Эти изверги обрили ей полголовы, оставив волосы на макушке на манер крысиного хвоста. Тело зэчки было в синяках, одежда разорвана, вся юбка в крови.

– Кто тебя так? – выдохнули мы.