Чтение 21–й страницы книги ~Garaf~

погони сделались отчётливыми — нападения не было. Гарав усмехнулся на ходу. Да, разум — великая вещь. Там, где обычных зверей инстинкт бросил бы в атаку без раздумий — этим разум подсказывает осторожность. Надолго ли только…

Ещё он подумал, что хорошо бы снять шлем и вытереть лоб. Ночь не принесла прохлады, вместо неё ползла из укромных ложбин туманная духота.

Гарав понял, что эти нападут, когда туман сомкнётся над тропкой. А ещё — что конь, наверное, цел — крик умирающей лошади слышен издалека.

Неожиданно вспомнились слова из прочитанного зимой романа Эко «Имя Розы». " — За что умрёшь?! — За Христа умру. — Не за Христа умрёшь! — Значит, за себя умру.» Помолиться, что ли, подумал Гарав? Этому… Эру? Эйнор молился, хотя и говорил, что по вере его предков это почти грех — простому человеку напрямую обращаться к Эру. Но он ведь никогда и ни о чём не просил Вечного. А Фередир и вовсе не молился. Да и Гарав не утруждал себя молитвами… правда, ещё ни разу подбиравшаяся к нему смерть не была такой медленной, спокойной и глупой.

Он засвистел. Подумал спокойно: «Ах, Мэлет, Мэлет, золотая моя мечта, серебряный голос…» И вместо молитвы начал напевать:

— Он в мире первом смотрел телевизор, читал Кастанеду, сушил носки,

Пёс одиночества рвал его горло тупыми клыками хмельной тоски…

А в мире втором — мотыльки и звёзды хрустели, как сахар под сапогом…

И смысле не было — не было ни в том, ни в другом…

Туман начал выползать на тропинку. В нём крались большие тени — уже не плоские, они обрели объём и сверкали парными алыми точками глаз. «Грррауррр…» — послышалосьнетерпеливое, и Гарав, остановившись и встав спиной к большому ясеню, поднял арбалет и положил на верхний край щита:

— Подходите, ррррр… — без наигрыша рыкнул он в ответ.

И услышал песню.Золотая чаша отравленной воды -Но проклятие уже в крови.Не спасут от него ни кинжал, ни яд,Ни слова любви.Смертную чашу забвенья испей,Позабудь проклятье прежних дней,Но не забудь любви моей,Рианнон, что всех прекраснее,Рианнон, что всех печальнее,О Рианнон, что всех несчастнее.

Гарав замер. Замерли и гауры. Казалось, они тоже силятся понять, не чудится ли им это — и в красных глазах появилась удивлённая растерянность. А песня звучала — вроде бы уже ближе по тропе:Все для тебя — изумруд полейВ лазурной оправе вод,Белых птиц крылаИ арфы чудесной звон.Я омою от крови руки твои,Золотом украшу запястья твои,Лишь не забудь моей любви,Рианнон, что всех прекраснее,Рианнон, что всех печальнее,О Рианнон, что всех несчастнее.

Гарав затаил дыхание. Он ни разу в жизни не слышал такого голоса. Ни здесь, ни там. Ни у профессиональных певцов, ни у любителей. Голос был красив и полон печали — такой печали, что мальчишка на миг начисто забыл о том, где он и что с ним — осталась

только эта печаль, которая ужасней любого страха, потому что она — вечна.

Пел эльф. Сомнений не было. А ещё через миг Гарав стряхнул наваждение и крикнул:

— Эй, не ходи сюда! Тут гауры, беги!

Конечно, «беги» — это было сказано просто так. Куда от них убежишь. Но не предупредить певца со странным и прекрасным голосом Гарав не мог.

А песня продолжала звучать! Казалось, поющего нисколько не беспокоит посланное ему явно нешуточное предупреждение — и он переживает лишь свою же песню, по сравнению с которой всё вокруг — тень…Одолел я Мост Срыва и смертный плен,Одиночество горьких дорог,Но страшит юной девы,Забывшей меня, приговор:Там под камнем в далеком кургане спит,Та, что радостью мою навеки хранит,Та, что помнила мою любовь:Рианнон, что всех прекраснее,Рианнон, что всех печальнее,О Рианнон, что всех несчастнее.

Слова Анариэль Ровен.

— Чёрт, — сказал Гарав по–русски. И…

Да что это такое, не может быть?!

Гауров на тропе не было.

Ни единого.

А туман сполз в стороны — и Гарав увидел приближающуюся фигуру, словно бы окутанную серебристым сиянием… с еле заметными алыми искрами.

Мальчишка отставил щит, отложил арбалет и наконец–то стащил шлем. Ночной воздух оказался не таким уж душным — он обмахнул лицо приятной прохладой, Гарав на миг зажмурился от удовольствия… а когда открыл глаза вновь — странный певец стоял в нескольких шагах.

Да, несомненно, это был эльф. Причём какой! Могучий стройный атлет возносился над Гаравом на две головы. Да что там невысокий Гарав — эльф далеко превосходил ростоми высокого Эйнора, да и большинство виденных тут мальчишкой самих же эльфов. Странные серебряные волосы, схваченные тонким обручем красного металла с синим камнем–звездой, водопадами рушились на широкие плечи, укрытые тёмным плащом, сколотым излучающей голубой свет брошью из драгоценного камня. Плащ почти скрывал его фигуру, видны были только рукоять меча (на ней лежала рука в кожаной перчатке с сияющими перстнями) и носки мягких сапог.

Эльф смотрел на человеческого мальчишку сверху вниз внимательными серыми глазами — большими и полными спокойного страдания. Гарав именно так и подумал, зачарованно глядя в них: спокойного страдания. Того, которое стало привычным. Не меньше сделалось — нет. Лишь превратилось в часть жизни. Неотъемлемую, от которой эльфа не избавит и смерть.

И Гарав вдруг понял — волосы эльфа не серебряные. Они просто седые.

Заговорить Гарав не успел.

— Илльо, ты?! — мелодичный голос эльфа был удивлённым.

— Я… — Гарав кашлянул. — Нет, я… я не Илья… — он удивился: откуда нолдор — а это несомненно был нолдор! — знает русское имя?!

— Прости, — эльф поклонился немного. — Да, конечно. Просто у меня в голове уже давно многое путается, и ты показался мне похож на одного… человека… — это слово прозвучало странно, то ли с сомнением, то ли с насмешкой. — Но пусть. Это ты кричал, что тут гауры?

— Я кричал, — Гарав как будто очнулся. — Но я думал тебя предупредить. Aiya, noldo,* - вспомнил мальчишка запоздало кое–какие слова из квэнья.

*То, что сказал Пашка, звучит не только грамматически неправильно, но и просто–напросто оскорбительно. Это два поставленных рядом квэнийских слова: «Привет, нолдо!» Для наглядности представьте себе, как к гуляющему по парку президенту вдруг невесть откуда подошёл сильно поддатый тинэйджер и выдавил из себя: «Првет, прэзик!» Эффект примерно тот же.

Губы эльфа неожиданно тронула лёгкая улыбка.

— Elen sila lumenn' omentielvo* - вот как правильно, — сказал он мягко и необидно.

*Очень доброжелательно традиционное эльфийское приветствие, дословно — «Звезда осияла нашу встречу!»

— Elen sila lumenn' omentielvo, — повторил Гарав. — Ты спугнул гауров. Я не знаю, как тебе это удалось, но спасибо тебе, — и он поклонился, приложив левую ладонь к сердцу.

— Ты, я вижу, воин, — без насмешки или удивления сказал эльф. — Куда ты держишь путь по этим опасным местам?

— Я… убегаю, — честно сказал мальчишка. — От себя. Я был оруженосцем… — вздохнул Гарав. — Был… оруженосцем. Но я предал своего друга… и своего рыцаря, который тоже был мне другом, — неожиданно добавил он и расплакался.

Это было нелепо и почти смешно. Закованный в сталь и опоясанный мечом парень плакал, стоя на ночной лесной тропинке перед молчаливым странным эльфом. Но Гараву было плевать, что это нелепо и смешно. Ему не было прощенья и у него не было будущего. Лучше бы его разорвали гауры, и зачем он защищался, зачем крикнул?!

— Лучше бы меня… растерзали… эти твари… — выдавил он сквозь рыдания. И услышал над собой:

— Расскажи, seldo.*

*Мальчик (квэнья)

Голос эльфа звучал равнодушно. Но Гарав не обиделся. Он просто понял, что за плечами эльфа — такая огромная жизнь, что в ней вот такие лесные дороги и человеческие мальчишки, верящие, что их несчастье первое и самое страшное в истории мира — были много раз. Однако… рассказать о своём позоре?! О трусости?! О жалком вое?! О предательстве?! О том, как он почти стал игрушкой Ломион Мелиссэ?! Гарав отчаянно замотал головой.

— Нет… я не могу… прости…

— Пусть так, — кивнул эльф и взял Гарава за плечо, повёл рядом с собой. Арбалет оказался в руке Гарава словно бы сам собой, щит — за плечами, шлем — в другой руке… — Хочешь, я спою тебе?

Мальчишка молча кивнул и всхлипнул. И почти сразу приоткрыл рот. Голос эльфа был… нет, всё то, что он подумал, услышав его впервые издалека, оказалось… оказалось слишком мало для певца. Как для Пушкина слово «поэт».Свет серебра струил Тельперион,И золото ронял Лаурелин…Вы просите спеть песню тех времен?Я не могу — ведь песни те ушли.А может быть, я сам ушел от них,Оставив их навек в земле Аман…Я спеть могу вам о волнах морских,Одетых в серый, призрачный туман.Я бросить эти песни мог в пути,На битом льду, где были мрак и смерть.Мне этих песен больше не найти…Я вам могу о Хелькараксе спеть!

Гарав не знал названий мест, которые слышались в песне эльфа. Но тоска — тоска и боль — словно рисовали перед ним на экране странные туманные картины: сияющий город на склоне зелёной горы, увенчанной белой шапкой, гневные лица, почему–то — вздыбленные торосы льдов и цепочки путников среди них… Гарав не понимал, что это. Он просто слушал.Я спеть могу о зареве вдали,Что опалило край небес огнем.В том зареве сгорели корабли,И песни мирных лет сгорели в нем.В сраженье жарком, в яростном боюЗабыть я песни радостные мог…Я песню боевую вам спою,Отточенную, как меча клинок.Война и смерть… Не сосчитать могил.И навсегда земли могильной плащПеснь о Земле–Не–Знавшей–Смерти скрыл…Я вам спою о павших в битве плач.А если не по сердцу будут вамБаллады о печали и войне,Я подберу красивые слова,Спою о звездах, Солнце и Луне,О ветре, что колышет море трав,О вечных ледниках на пиках гор,О чистых родниках в тени дубрав…Но не просите петь про Валинор!Навек забыты песни той земли,Седой туман окутал гребни волн.И больше не цветет Лаурелин,И навсегда увял Тельперион…*

-голос эльфа прервался стоном, и Гарав схватил его за руку, за запястье:

*Слова Эльрин.

— Тебе плохо?!

— Мне? — казалось, эльф очнулся. — Что тебе до моего «плохо» с твоей бедой, человек? Моей тяжести тебе не понять и не поднять. Она очень далеко. Её скрыла даже не прошлая эпоха… И во всём мире она — лишь моя. Так зачем тебе знать о ней? Поделись лучше своей. Не пришло желание?

— Я испугался пытки и боли, — сказал Гарав тихо, отпустив руку эльфа. — Я нарушил клятву верности и пошёл служить Чёрному Королю… — он искоса посмотрел на эльфа, но лицо того было спокойным… и Гарав вдруг понял: а ведь его странный спутник, пожалуй, настолько же сильнее Ангмара, насколько тот сильнее самого Гарава. И от этой мысли почему–то стало спокойней. — Я жалкий трус и ничтожный предатель, таких казнят мечом, но это слишком почётно для меня.

— Твои друзья погибли из–за тебя? — спросил эльф. Гарав вскинулся:

— Что?! Нет! Я… я смог их выручить… но… мне больно…

— Посмотри, — сказал эльф и, подняв с рукояти меча левую руку, правой снял с неё высокую крагу. Гарав невольно ахнул.

Рука эльфа была сожжена до кости. Собственно, это и была чёрная кость — свирепое пламя съело всю внутреннюю сторону ладони.

— Ожог болит почти пять тысяч человеческих лет, — сказал эльф.

— Ты… — Гарав чуть отстранился. — Ты не… ты живой?! — ему вдруг помнилось, что рядом с ним — дух.

— К сожалению — да, — кивнул эльф, натягивая перчатку. — Хотя временами мне кажется, что я — призрак. Призрак прошлого и призрак самого себя. Я — нарушивший все мыслимые и немыслимые клятвы, которые только может дать разумное существо — чтобы исполнить одну–единственную клятву — клятву ненависти. Смешно и дико.

Эльф и правда рассмеялся. Но горький это был смех — горький, как запах полыни…

— Кто ты? — спросил Гарав робко. И добавил: — Лорд.

— Мэглор Нъйэлло, — сказал эльф. Он явно ждал какой–то реакции, но Гарав только представился в ответ:

— Я Гарав, оруж… Гарав я.

Эльф снова засмеялся — на этот раз почти весело. Гарав насупился:

— Тебя так насмешило моё имя, лорд?!

— Нет, — здоровая рука эльфа легла на плечо мальчишки, успокаивая. — Но я вижу, что это не имя, а прозвище. И я не спрашиваю, почему. Смеялся же я… по другой причине. Спеть тебе ещё? Путь через лес покажется короче, а ты хорошо слушаешь… Вот. Это песня человеческого народа… который когда–то, на заре времён, Финрод Фелагунд встретил на берегах Талоса… Говорит ли тебе что–нибудь имя Финрода, оруженосец?

— Это был король эльфов там, — Гарав вспомнил песни и рассказы Эйнора и показал рукой на запад. — Великий король.

— Великий, — кивнул Мэглор. И снова в его голосе прозвучало что–то странное. — Так слушай.

И он запел, и это была иная песня. В ней не было горечи и грусти и она сильно отличалась от эльфийских баллад — какой–то молодой бесшабашностью… Гарав заслушался спервых строк.— В темноте мерцают звёздыИ цветы.У костра ночного вместеЯ и ты.Этой встречи, если честно,Я искал -Эй, волчьей песней мир будил иЗвал,звал,звал…Затихает за оврагомВолчий плач…Мне в ночи всего–то нужно -Ты и плащ!Подарю тебе луну я -На, бери!А потом создам другую -Изнутри…

Гарав невольно рассмеялся. Он почти представил себе того, кто пел эту песню раньше — молодой мужчина, парень или даже мальчишка… крепкие кулаки, широкие плечи, тяжёлый нож на поясе… вот он стоит, подпирает забор любимой, жуёт травинку и в желтоватых глазах — уверенность, что всё будет по его… и любовь.— На траве росою сбитой -Волчий след.Намокает плащ забытый -Нас тут нет…Поутру тебе в селенье -Мне же в лес…Эх, видно я не в свои саниСнова влез!А тебя закружат ночи -Словно дни!Для тебя горят у лесаГлаз огни!Для тебя звучит над миромВолчий плач…Я забыл в твоей прихожейВолчий плащ…Для тебя звучит над миромВолчий плач…Я забыл…нарочно, понимаешь…волчий плащ…

Слова Алькор.

— Теперь спой ты мне, — неожиданно предложил эльф.

— Я? — Гарав от неожиданности опешил. — Я… не умею.

— Не умеешь петь? — эльф покачал головой. — Что ж… значит, не было в твоей жизни настоящего горя. И не любил ты, и не ненавидел. Выходит, ты солгал мне, Гарав–волчонок…

— Я не лгал! — ощетинился Гарав и вправду как волчонок, разгневанный тем, что кто–то осмеливается подвергать сомнению его страдания. Это до смешного оскорбило мальчишку.

Эльф чуть поднял одну бровь:

— Тогда спой мне. Хотя бы в благодарность — я знаю, что люди не обделены ею.

— Ну не у… — начал снова Гарав и вдруг ощутил себя какой–то ломающейся девчонкой. — Что спеть? — суховато спросил он.

— Что хочешь, — странно, эльф как будто сам же и потерял интерес к своей просьбе.

— Хорошо, — согласился мальчишка. Он знал много стихов, а в таких случаях, как правило, трудно выбрать… вот только выбирать не пришлось — первые строчки сами прыгнули на язык, а уж дальше оставалось просто идти следом, тут же перекладывая русский на адунайк и не особо беспокоясь о складе — тут это не было главным…— Понимаешь, это больно, очень больно,Когда горят на берегу костры,Когда уходим снова добровольно,Когда сжигаем наши корабли…

Если бы Гарав внимательно смотрел на эльфа — он бы увидел, как тот дёрнулся — словно в него попала стрела. И даже сделал жест, какой делает смертельно раненый.

Но Гарав не смотрел. Он знал, что не умеет петь — и всё–таки пел…— В руке зажат обрывок гика–шкота,Прищурен взгляд и холод по спине…Сегодня ты взрослее стал, чем кто–то–Так почему же слёзы на лице?Не знали мы, что яхтой станет меньше,Что мы её сожжём своей рукой,А после будем петь про это песниИ улыбаться раненой душой…Года прошли, и многое забылось,Не помним запах утра над рекой…Но мне сегодня почему–то вдруг приснилось,Что ветер стих и будто стал чужой.Выходит, все же что–то здесь нечестно,Но кто подскажет — где мы не правы?Ведь старой яхте — на море не место,К тому же — с почестями мы её сожгли…Стояли в ряд мальчишки, солнце плыло–И даже ветер потихоньку стих…Ах, вспомнил… — ведь у яхты ИМЯ было,А мы забыли вслух его произнести…Понимаешь, это больно, очень больно–Когда горят на берегу костры,Когда уходим снова добровольно,Когда сжигаем наши корабли…

Стихи С.Петрова

Гарав закончил петь — и поразился тому, как окаменело лицо эльфа. Стало чем–то похоже на маску — не страшную, не отчаянную — нет. Просто никакую. Мёртвую.

— Почему ты выбрал эту песню? — спросил Мэглор спокойно и негромко. Гарав пожал плечами. Поспешил добавить:

— Не знаю, лорд.

— Было время, когда я убил бы тебя на месте за намёк… — эльф вдруг мягко улыбнулся — как будто зажёгся в ночи фонарик. — Но ты даже не знаешь, что это намёк, ведь так, Гарав? Спасибо. Хорошая песня — и зря ты хулишь свой голос. Ведь важно, о чём петь, а не как петь.

— Так что, голос совсем не важен? — улыбнулся Гарав в ответ.

И тогда эльф взял его одной рукой за затылок — здоровой. И сжал — сильно, больно даже.

Странно — Гарав понимал, что эльф может свернуть ему шею, как цыплёнку. Более того — мальчишка видел, что эльф убил в своей жизни столько людей, что потерял им счёт, если и вёл когда. Но почему–то не боялся. Может быть, потому что глаза эльфа были спокойными и притягивающими, как…

…Гарав не успел придумать сравнения.

Сознание оставило мальчишку мягко и безболезненно — как приходит хороший сон. А с ним милосердно ушли все душевные муки и живая память о страхе и тоске…

…Эльф поднял человека на руки — вместе со всем доспехом и оружием — как добрый хозяин поднимает усталого щенка. И твёрдым ровным шагом пошёл по тропинке, напевая тихо:— Белая лань безрогая, слышишь ли ты мой зов?Я превратился в гончую с рваной шерстью на тощих боках;Я был на Тропе Камней и в Чаще Длинных Шипов,Потому что кто–то вложил боль и ярость, желанье и страхВ ноги мои, чтоб я гнал тебя ночью и днём.Странник с ореховым посохом взглянул мне в глаза,Взмахнул рукой — и скрылся за тёмным стволом;И стал мой голос — хриплым лаем гончего пса.И время исчезло, как прежний мой образ исчез;Пускай Кабан Без Щетины с Заката придёт скорей,И выкорчует солнце и месяц и звёзды с небес,И уляжется спать, ворча, во мгле без теней.1Ire queluva AnarinyaQuelienen u–navan minya.Imbe menque yeni, enyare,Carinava noire vinya,мre queluva Anarinya.мre tuluvan Mandos minna,Nava lomea lume sinaE ta lumba farnesse, yallo,Ente fairi meruvar linnaмre tuluvan Mandos minnaIre Namo faukava 'n antoYasse vanuvan, vinyacanta,Nu talunya caitavar— nande,Linyar vanime, tauri lande,Helma vayuva lauca vilya…Tare enkenuvanyel, milya.Tare nanuvan Valinore,Ar enkapuvan minna more;Omentava ni nwalca hwinya–Ar enqueluva Anarinya,мre queluva Anarinya…2

Шаг его был лёгок и твёрд. И далеко по лесу разносилась уже новая песня…— В неоглядную даль гонит яростный ветер бессчётные серые волны…Боль, отчаянье, смерти — безбрежное море навеки в себе погребло…И лежат под водой белокрылые птицы из гавани Альквалонде!И седая волна, уходя в глубину, над обугленным плачет крылом…И лежат под водой белокрылые птицы из гавани Альквалонде…И седая волна, уходя в глубину, над обугленным плачет крылом!Корабли! Парусов ваших гордый размах до сих пор вас не видевшим снится…Стая огненных птиц — неотмщённым деянием Зла вы летите во мгле…И во мраке, окутавшем мир, есть и вашего пепла частица -Ибо равно бессмертны, к несчастью, и Зло и Добро на земле!И во мраке, окутавшем мир, есть и вашего пепла частица -Ибо равно бессмертны, к несчастью, и Зло и Добро на земле…В день конца своего всё прощу и забуду пустеющим сердцем холодным…Только гибели вашей — ни забыть, ни простить не дано…Как я плачу о вас, белокрылые лебеди гавани Альквалонде,Горький пепел смешав с погребальным мучительно–терпким вином…Как я плачу о вас, белокрылые лебеди гавани Альквалонде,Горький пепел смешав с погребальным мучительно–терпким вином!3

1Песенный текст группы «Громовник».

2Когда погаснет мое Солнце,

Оно не будет первым гаснущим предметом:

В течение тысячи веков, однажды,

Будет поставлена новая могила,

Когда погаснет мое Солнце.

Когда я войду внутрь Мандоса,

Это будет мрачным часом

Даже в этой мрачной обители, откуда

Сами духи мертвых и те захотят уйти,

Когда я войду внутрь Мандоса.

Когда Намо разинет свою пасть,

В которую я пройду в новом теле,

Под моими ногами лягут — долина,

Прекрасные озера, широкие леса;

Теплый воздух обнимет мою кожу…

Вот тогда я и увижу тебя вновь, милая.

Вот тогда я повернусь спиной к Валинору

И вновь прыгну в глубину тьмы:

Встретит меня жестокий вихрь —

И снова погаснет мое Солнце,

Когда погаснет мое Солнце…

(Vinyar Tengwar N26,ноябрь 1992)

3Стихи барда Потаня.* * *

Солнце било в глаза.

Прищурившись, Гарав потянулся и улыбнулся солнцу. Звякнула кольчуга — он удобно сидел на плавно изогнутом корне дерева, как на диване с хорошей спинкой — на самой опушке леса. Рядом лежали щит, шлем и арбалет.

А в сотне шагов по траве луга вели коней Эйнор и Фередир.

Глава 28 -

в которой никто никого не прощает, потому что это не нужно.

Гарав встал и смотрел, как они подходят. Эйнор поотстал, а Фередир почти бежал, ведя в поводу и своего Азара, и Хсана Гарава.

— Ты где был? — заорал Фередир, швыряя конский повод Гараву. — Ты как сюда–то попал?! Мы весь день и полночи через лес скакали, а он сидит и спит, как будто так надо!!!

Гарав поймал повод Хсана и улыбнулся, ощутив на щеке конские губы. Потёрся

виском о храп. И подумал, что это справедливо.

Всё справедливо. Бежать от себя — бездарное занятие. Как ни оправдывай его и какие причины не выдумывай. Труса нагоняет собственный страх, предателя — те, кого он предал. Так — даже в мире Пашки, что уж здесь…

— Так где ты был?

Эйнор соскочил с Фиона, передал повод всё ещё изливающему свою радость Фередиру. Гарав оттолкнул конскую морду и встал прямее.

— Я… — мальчишка перевёл дыхание. — Я вас предал…

— Да? — без интереса спросил Эйнор. — Когда?

— Когда… Ангмар пришёл… я хотел разбить себе голову о камни… но он не дал… и он стал меня мучить… просто пальцами так делал, что я рассказал, куда мы ехали… а потом он начал просто говорить… ну… такие вещи, что всё было правильно…

— Подожди, — сказал Эйнор встревожено. Заглянул в глаза Гараву. — Как хотел разбить себе голову?!

— Ну… как–как… — Гарав съёжился и выталкивал слова по одному. — Я сразу понял, что сейчас меня будут пытать… и что я не смогу молчать… я же не Фередир… и… и… и надо же было что–то делать…

— И ты?.. — выдохнул Эйнор.