Чтение 3–й страницы книги ~Дети сумерек~

А может быть, они заснут? Клавдия принялась судорожно перелистывать страницы памяти, пытаясь выудить скудные сведения о наркотиках и последствиях их применения. Нет, судя по суете в комнате, спать они не планировали…

Разгромив комнату, дети переместились в коридор.

— Киса, жрать будешь? — загоготал Боб. — Тогда лови! — и через всю прихожую швырнул в дружка куриной распаренной тушкой. Клавдия, раскрыв рот проводила взглядом горячий болид, закутанный в серебристую фольгу. Жирные капли щедро заляпали зеркала, обои, куртки на вешалках. На живот Клавдии посыпался фарш из дымящегося чернослива и орехов. Прыщавый Киса неловко отпрыгнул в сторону, зато Мирка оказалась более сообразительной. Она опрокинула на пол содержимое соломенной корзинки, стоявшей раньше на трюмо, и поймала в неё курицу, во все стороны посыпались засушенные цветы, декоративные бантики, пуговицы, клубки с нитками…

— Ахтунг! — брызгая слюной, завопил Боб. — Слив засчитан!

Клавдия решила, что закроет глаза и будет терпеть, ни слова им больше не скажет. Пусть творят что хотят, рано или поздно опьянение пройдёт, или кто-нибудь из соседей позвонит в дверь…

Но отлежаться ей не позволили. Внезапно она вздрогнула от прикосновения к телу холодного металла. Встав над ней на четвереньки, высунув от усердия язык, самый младший из бандитов, воняющий потом Киса, ножницами резал на ней колготки.

— Нет, я вас умоляю… — прошептала она, не переставая убеждать себя, что всё это сон, что с ней такого происходить просто не может… — Нет, нет, нет!!!

— Ни фига, тема не раскрыта! — затявкал, облизываясь, Киса.

Клавдия почувствовала его шершавые мерзкие пальцы у себя между ног. Она кричала до тех пор, пока в рот ей плотно не забили тряпку, а потом она почувствовала, что ниже пояса совсем голая. Она открыла глаза, увидела близко высунутый от напряжения язык головастого Кисы, его диатезные кисти, затягивающие на её горле ремень. Она попыталась промычать, что ей не хватает воздуха, что можно так не тянуть…

За спиной Кисы на разорванном диване Клавдия увидела рыжую девочку. Та сидела на коленях у Дима Росси, одной рукой прижимала к уху телефон, а другой шуровала у парня в штанах. А потом сверху, расстёгивая ширинку, надвинулся жуткий Илинеску, и Клавдия стремительно понеслась в колодец, кишащий чёрными гладкими хлопьями.

Больно ей уже не было.

РОКСИНикто меня не любит,Никто не приголубит,Пойду я на помойку,Наемся червячков…Они такие разные —Зелёные и красные,Наемся и умру!!Весёлая детская песня

— Но, мама, я любила его честно, целых четыре года!…

— Нельзя любить честно по календарю!

— Можно, мама. Если он ничего не делает, чтобы я любила его дальше. У него было полно времени, чтобы изменить своё отношение…

— Радость моя, вслушайся, что ты несёшь! — мама, как всегда, пребывая в волнении, начала захлёбываться. — Да что же он такое должен сотворить? Разве недостаточно, что у вас тёплые отношения, взаимное доверие…

— Мама, ты хочешь, чтобы я повесилась от скуки?

— Тоже мне, мадам Бовари — крякнула трубка — Доченька, он предан тебе, это редкость!

— С таким же успехом я могла бы завести преданную таксу.

— Рокси, это похоже на военный ультиматум! Не каждому дано сдвинуть горы в науке.

— Ничего подобного. Леонид ничуть не глупее других. У него по шкафам можно набрать материала на три диссертации. Он застрял по собственной воле. Ему нравится тащиться в хвосте. Он закуклился в своей дурацкой гимназии.

Рокси старалась общаться тихо и монотонно, чтобы не слишком увлечь своей беседой лаборантов, трудившихся за стенкой её кабинета.

— Мама, у меня иногда такое впечатление, что я живу с заводным цыплёнком. Помнишь, в детстве я играла с таким жёлтеньким пластмассовым цыплёночком? Крутишь ключик — и он носится по столу, клюёт, а потом пружина расслабляется, и птичка скачет всё медленнее. Потом он вообще замирает, словно ждёт, чтобы его кто-то подтолкнул. Я подталкиваю — цыплёнок скачет, но точно на последнем издыхании. Потому что ему надоедает. У него был хороший завод вначале, мама. А потом твой замечательный зятёк пригрелся, он привык, что до меня расстояние теперь — не дальше вытянутой руки. Он привык, что можно год за годом кататься в одном и том же автобусе, заворачивать с собой пару яблок и бутерброд, повторять ту же самую программу. Мамочка, знаешь, когда я поняла, что всё рушится? Мне стало страшно, когда у него шутки пошли по третьему кругу. Не по второму, а уже по третьему, вместе с его задачниками и контрольными.

— Рокси, но ты сама уговаривала Леонида, чтобы он не упустил шанс, чтобы хватался за это место, в гимназии…

— Мама, ты права. Вот он и схватился. Намертво, словно за воротами его гимназии пустыня Калахари. Разве ты не учила меня, что уважения достойны лишь идущие вперёд? Онзарыл себя в песок и тянет меня зарыться с ним за компанию. Мы превращаемся в двух сонных черепах. Он уже ревнует меня к поездкам, к семинарам, к будущей командировке. Он повторяет одни и те же признания, одни и те же шутки, что четыре года назад. Он застрял в этом «дне сурка» и жутко раздражается, когда что-то происходит вне сценария…

Рокси перебирала в пальцах телефонный провод, одновременно силясь разобрать, что происходит за окнами института, во дворе. С высоты шестнадцатого этажа, сквозь мутные переливы мороси она различала необычное оживление транспортных средств. Светили фары, кажется, фургон реанимации и красная пожарная машина с проблесковыми маячками. Только пожара до полного счастья не хватает, заметила про себя Рокси.

— Мама, он не желает сдвинуться с места. И знаешь, что я тебе скажу? Только не кричи, пожалуйста, ты всегда начинаешь на меня кричать… Леонид меня когда-нибудь убьёт,я это чувствую…

— Чушь, какая чушь! Откуда ты… — И тут же резко, сменив интонацию:

— Рокси, он тебе угрожал?

— Нет, ещё чего не хватало, — фыркнула дочь. — Но я в нём это чувствую, понимаешь, мама? Я слышу, как в нём накапливается злоба. Он недоволен моими поездками, моими поздними заседаниями.

Он прав, мама, и не надо меня перебивать! Леонид всегда и во всём прав, с точки зрения семейного канона. Он не получает ухода, уюта и женского обожания. В результате он копит злобу, отворачивается от меня, специально уходит, когда я говорю о своей работе. Он злится, и вечно так продолжаться не может. Он накапливает злобу, как котёл под давлением, таковы все тихони, мамочка. Он накапливает пары, а сбрасывать избыток ему некуда. Леонид слишком… слишком правилен. Он источает злобу, буквально сочится ею, если меня зовут к телефону, если мне приходится засиживаться в Интернете. Я не желаю в этой злобе дальше существовать…

Она перегнулась через стол вместе с телефоном, ещё раз пытаясь разглядеть, что же там происходит, внизу, на чахлых, залитых дождями клумбах. Были видны крошечные человеческие фигурки, мечущиеся в разных направлениях, как минимум две машины с красными крестами, но дым ниоткуда не валил, и пожарники не суетились.

— Доченька, а может, быть… может, ты не ладишь с его дочерью?

— Мама, дело не в этом. С Лолой у меня всё в порядке.

— Бог мой! Это… это ненормально, Рокси… — у мамы как всегда не находилось разумных слов. У мамы находились умные слова для кого угодно, кроме родной дочери. — Рокси, так нельзя, любить четыре года, а потом выключить свои чувства!

— Я не выключала… — Рокси прикрыла глаза, мысленно представив, как восемь овечек, одна за другой, неторопливо протискиваются в узкую калитку. Обычно подобный трюкей помогал, но не сегодня. Кажется, сегодня были взвинчены все. И мама срывалась на крик, и подчинённые в её отделе огрызались, и даже утром, в метро, Рокси стала свидетелем нескольких ссор, на грани потасовок. Если бы её мозги не занимало расставание с Гризли, Рокси заметила бы много больше…

— Это возмутительно! Тебе уже не двадцать, ты ведь не можешь так бесконечно… Так может случиться самое страшное…

Рокси поморщилась, отодвинув от уха шкворчащую телефонную трубку. С некоторых пор у мамы появилась идиотская привычка — многозначительно обрывать фразы на полуслове. Или это не привычка, а подступающий склероз?

— Что «самое страшное», мама? — передразнила Рокси. — Я останусь одна, это ты хотела сказать? Ты хотела сказать, что мне уже далеко за тридцать, что я не красавица, что я веду себя мужиковато, что моя чёртова работа важнее слюнявчиков и носочков, которые ты копишь и тайно складируешь в чемодане?! Да, мамочка, моя чёртова работа важнее. Но не потому, что я не хочу ребёнка. И мои чувства не имеют никакого отношения…

В этот момент в дверь постучали, и Рокси была вынуждена прикрыть трубку рукой.

— Доченька…

— Подожди, мама, одну секунду…

В кабинет ввалились трое в комбинезонах спасателей, следом за ними семенил сам директор института и его заместитель, непосредственный шеф отдела, величественный, пузатый Адабашьян.

Рокси замерла с открытым ртом.

— Рокси, ты не можешь… То есть, извините, вы не могли бы подвинуться вместе со столом? Молодым людям надо выйти на балкон…

— На балкон?! — она послушно вскочила, прижав к груди трубку, и, хлопая глазами, наблюдала, как громилы слаженно срывают с окна, присохшие за зиму шпингалеты. Её массивный стол легко отодвинули в сторону, провода компьютера опасно натянулись. — А что случилось? Нельзя подышать воздухом на лестнице?

И тут же пожалела о своей неуместной шутке.

— Мадам, у вас на крыше трое самоубийц, — произнёс старший из спасателей. Он говорил, как будто выдавливал слова из мясорубки, перемалывая их челюстями.

— Самоубийцы? На крыше?

Младший спасатель гепардом взлетел на подоконник. Рокси кинулась снимать кактусы и папки с документами, Адабашьян ей суетливо помогал. Из коридора заглядывали любопытные головы, слышался топот ног по лестницам. Наконец фрамуга с хрустом отворилась, и парни в комбинезонах вылезли наружу, прихватив свои тяжёлые крючья и тросы.

— Три девчонки, школьницы… — одышливо прохрипел Адабашьян. — Вылезли на крышу, и чем-то припёрли пожарный выход. Теперь их можно незаметно достать только отсюда…

— А почему на нашу крышу?

— Они из соседней школы, там всего три этажа… — шеф посмотрел на неё и покачал головой, как будто сотрудникам лаборатории непременно полагалось знать повадки самоубийц.

— То есть… Они нарочно залезли к нам на крышу, чтобы спрыгнуть… повыше?

— Именно!.. И нам ещё предстоит разобраться, как они проникли через вахту, — свирепо вставил директор. — Только бросаться вниз они собираются не во двор, а на улицу. Там телевидение, счастливые родители… Одним словом, там вся школа и окрестности.

Наконец Рокси сообразила и разозлилась на себя за тупоумие. Вдоль западной стены здания института, на уровне верхнего этажа, как раз мимо её окон, тянулся узкий декоративный балкончик с ржавыми перилами. Балкончиком никто и никогда не пользовался, кроме голубей и чаек, поскольку взрослый человек легко бы кувыркнулся вниз через перильца высотой в полметра. Где-то справа от кабинета Рокси, в районе лестничной клетки, имелась лесенка наверх, на крышу. Спасатели исчезли из поля зрения, а Рокси только сейчас заметила, что так и стоит, бестолково прижимая к груди телефон. Мокрый весенний ветер ворвался в окно, толкнул дверь, пробежал насквозь до таких же открытых окон в кабинетах напротив. Рокси затрясло от холода.

— Доченька, Рокси…

— Мама, я перезвоню позже, тут у нас… — устраивая трубку на рычаг, она не договорила слово «проблемы», потому что с восточной стороны, сквозь распахнутые насквозь двери и окна, долетел шквал голосов. Визгливый раскатистый хор ударил в перепонки и тут же оборвался, чтобы спустя миг смениться новой какафонией возгласов.

Они спрыгнули!…

— Будь оно проклято всё! — неизвестно к кому обращаясь, пробормотала Рокси, проталкиваясь сквозь белые халаты коллег к распахнутому окну. Промозглый ветер раздувал причёски женщин, капли дождя залетали в тёплое нутро здания почти горизонтально.

Рокси увидела их сверху и тут же подумала, что не имеет ни малейшего желания покидать здание через парадный вход. Она прикинула, что лучше останется на работе на трое суток, лишь бы там всё закончили и убрали. С высоты шестнадцатого этажа тела самоубийц казались крошечными цветастыми кляксами на полированном диорите крыльца. Вокруг клякс сгрудилась толпа, мигали автомобили, протискивались медики с носилками, а комковатая масса голов раскачивалась, как вспугнутый дымом осиный рой.

Много позднее Рокси будет вспоминать этот момент. Именно тогда она услышала это. Как будто уронили на лестнице рояль.

Город вздрогнул.

И почти сразу внизу, перекрывая неровный пчелиный гул, остро закричала женщина. Она билась в руках, прорывалась сквозь каменеющую неподатливую массу оцепления, и тонко вопила, не переставая, как будто ей подавали в лёгкие воздух через шланг.

— Трое, значит, всего пятнадцать, — подсчитал кто-то за спиной у Рокси.

— Нет, уже больше двадцати за три дня. И все — дети.

— Да что вы такое говорите?

Шепоты. Шепоты. Шепоты.

— А студенточка эта газ открыла. И записку, мол, никто меня не любит.

— Ага, о родителях бы лучше подумала. Мать её показывали, почернела от горя.

— Сегодня в машине слышал — несколько пацанов нажрались, какой то гадости. Нет, не здесь, в одном из южных городов. Нажрались и прямо там, на стене, написали, что ненавидят всех, и что-то такое зверское.

— Да, да, я тоже слышала, уже в новостях. Они написали, что умрут в мучениях, чтобы потом все мучились за них. Это вроде секты, да?

— В интернате вчера утром двое повесились… Из этих, из слабоумных…

— А, ну этих не жалко…

Рокси начала вырываться наружу, прочь от окна. Пятьюдесятью метрами ниже люди в форме отрывали от чёрного камня мокрые цветастые кляксы.

Никто не спешил возвращаться к работе. На этаже, на лестницах уже мелькали фуражки и погоны, толстый Адабашьян, заткнув указательным пальцем ухо, оправдывался перед кем-то по сотовому. Коллеги и подчинённые Рокси хаотично метались, сталкивались у портативного телевизора, жестикулировали, даже не сняв резиновые перчатки, как артисты пантомимы.

Рокси незаметно встряхнула головой. Тяжкий звон упавшего рояля продолжал вибрировать где-то в затылке. Три девочки спрыгнули и разбились. Но это ещё не всё. Не всё. Струны разбитого рояля продолжали убийственно печальную перекличку.

— Это вас, — ей в руку сунули трубку.

— Мама? — Рокси почему-то испугалась. — Мамочка, у нас тут…

— Рокси, извини, деточка, я понимаю, что не вовремя, но… У тебя там есть телевизор?

— Что такое? — Отвратительный сгусток, словно комок червей, оторвался где-то в районе груди и рухнул вниз.

— Слушай, там сказали… я не поверила. Убита учительница, из гимназии, где работает Леонид. Только что показали, но случилось это в пятницу… Зверски убита она и её приятель. Квартиру подожгли. следователь сказал, что пытались спрятать следы, но соседи заметили дым.

Рокси слышала мать с трудом, будто пыталась на слабом приёмнике поймать далёкую радиостанцию.

— Как её звали? Как её звали, откуда ты знаешь, что она из гимназии Леонида?

— Имя не называли, но показали эту директрису, как её? Вся такая дама, в брильянтах.

— Вержу, мама Аделаида Вержу, — машинально повторила Рокси, пытаясь ответить себе на вопрос, отчего же ей так худо.

Гризли?

Само собой, из-за него в том числе, но к расставанию с мужем Рокси готовила себя заранее и обстоятельно.

Упавший рояль. Шепоты. Три кляксы на серых плитах.

Убитая учительница, именно из его гимназии. И мама, почему-то именно мама, об этом сообщившая.

— Мама, зачем ты звонила? Я-то тут при чём?

— Не сердись на меня, милая, я испугалась. Как-то всё из рук с самого утра валится. То о вас подумаю и плачу, то новости включаю — а там такое. Я даже кофту тёплую надела, зябко стало, — мама понизила голос. — Понимаешь, милая, там следователь, или кто он у них, какой-то главный. Он сказал, что по подозрению будут задержаны несколько учащихся старших классов гимназии. А ведь Леонид ведёт у них физику. И его дочь Лола учится там.

— Мама, прекрати немедленно! Это чушь. Ты сама себя накручиваешь! Ты, наверное, не в курсе, что за детки грызут науку в гимназии Вержу? Какое убийство? Леонид натаскивает там папенькиных сынков. Спустя десять лет они будут дарить родной школе компьютеры, и трепать престарелого учителя по щёчке…

Рокси успокаивала маму, а сама не могла отделаться от мысли, что непрерывно врёт. Она не верила собственным словам, вот и всё. Что-то мешало. Вероятно, перезвон рассыпавшихся рояльных струн. Она с трудом вернулась к тексту доклада. Ближайшая конференция по картофелю была назначена на следующую среду, и за неделю Рокси, как руководителю отдела, предстояло перевернуть море литературы. Но если бы только конференция! Сегодня ей предстояли занудные теледебаты на шестом канале, и никуда от этого не денешься! Шеф предупредил её заранее, за месяц, и хитро завуалировал свой приказ поощрением.

Кому же, как не ведущему специалисту, фигурять в телевизоре!

Если намерена выдать нечто важное, в корне опровергающее воззрения именитых оппонентов, сначала следует вылить несколько вёдер околонаучной воды. Зато потом… Спустя неделю, на конференции, Рокси планировала ошеломить мир результатами трёхлетних опытов.

Нет, ошеломить — это слишком слабое выражение. Некоторые промежуточные результаты ей казались настолько пугающими, что Рокси бегала советоваться к Адабашьяну. В результате он тоже испугался, отменил половину своих поездок и симпозиумов, отпросился у шефа и влился в творческий процесс. Спустя год Адабашьян, соблюдая строжайшую секретность, переправил расчётные данные для проверки в Управление статистики.

Всё сошлось. Они подождали ещё год, точнее не ждали, а лихорадочно перепроверяли и усердно лопатили тематическую прессу. Адабашьян выделил в помощь отделу Рокси троих лаборантов, выбил у директора дополнительные секции для хранения посевного материала…

Через неделю бомба будет готова…

Впервые Рокси думала о предстоящем докладе без энтузиазма. Вероятно, виной тому несчастные девочки. Или мамины назойливые звонки. Или страдающие глаза Леонида, которые, хочешь-не хочешь, достают её, стоит отключиться от дел. Или ещё что-то, трудно поддающееся анализу, но не повышенное давление и не менструация.

Лопнувшие рояльные струны. Вибрации шепотов. Пока дожидалась лифта, ей казалось, что шепоты стали осязаемыми. Так бывает в лесу, когда внезапно лицо обволакивает невидимой паутиной. Смахиваешь её брезгливо, отряхиваешься, не вполне отдавая себе отчёт, почему же настолько отвратительны эти невинные и вполне безопасные прикосновения, а следующая паутина тут как тут, снова цепляется к волосам, залепляет рот сушёными трупиками мошек. Ещё парочка таких встреч, и начинает охватывать ярость…

Шепоты. Шепоты. Рокси видела кривящиеся рты; сотни человек, работавших в здании, только и обсуждали сегодняшнюю трагедию. Но почему-то не вслух, вслух ни слова не разобрать, а непременно шёпотом. Словно покойников отпевали в соседней комнатке. Сколько можно шептаться, сколько можно терпеть эту паутину на лице?

Да что за напасть сегодня такая?

…Из лифта Рокси выскочила, словно за ней кто-то гнался, обменялась приветствием с охранником и заспешила к стеклянным вращающимся дверям. До эфира оставалось полтора часа. В холле главного корпуса кучковались сразу несколько гудящих человеческих ульев. От ульев валил сигаретный дым, мелькали белые квадратики одноразовых кофейных стаканов. Похоже, на сегодня рабочий день завершён, с сарказмом отметила Рокси. Охранник едва кивнул ей; причёска парня выглядела так, будто об его голову тёрли воздушные шары. Уже угодив в прозрачный аквариум дверей, Рокси запоздало ему посочувствовала, ведь вахта сегодня получила нагоняй за трёх маленьких самоубийц.

Она убедилась заранее, что мёртвых девочек уже увезли. Нарочно просила досмотреть мужчин. Ребята спустились и подтвердили — девочек забрали. Рокси знала, что внизу не сможет удержаться, что её неудержимо потянет взглянуть туда, где они упали. Предстояло серьёзное испытание — выйти и сразу свернуть направо. Хватит с неё паутины шепотов, хватит. Если она не вырвется из всего этого, из скандалов, из маминых слёз, из самоубийц, из лопнувших рояльных струн, то за себя не отвечает.

Холодный ветер лизнул её влажным языком в незащищённое горло. Плотнее запахнувшись, Рокси твёрдой походкой зацокала строго направо от крыльца. Она справилась, онаизбежала искушения! Но коллеги не сообщили Рокси, что школьники всё ещё здесь.

Они не препятствовали проходу, но топтались, как и раньше. Стая угрюмых, насквозь промокших нахохлившихся птиц. Наверное, здесь собралась вся школа, по крайней мере, старшие классы. Рокси услышала осипшие голоса учителей, призывавшие детей вернуться на занятия. Дети не реагировали. Широким полукольцом молчаливая толпа охватывала тёмно-серое каменное крыльцо, а дождь поливал всё сильнее, опуская им волосы на глаза и на щёки, превращая лица в одинаковые посиневшие маски. Они замерзали, но не покидали свой пост.

Рокси вдруг охватила беспричинная робость. Никто не мешал ей ступить на булыжную аллейку, ведущую к воротам. Напротив, дети потеснились, давая проехать машинам реанимации. Сейчас на крыльце, внутри растянутых лент ограждения, деловито копошились трое мужчин в прозрачных плащах. Они колдовали, склонившись, что-то трогали на влажном камне. Рокси прокляла себя за то, что оглянулась. Меньше всего ей хотелось бы увидеть, что именно мужчины трогают там руками в белых резиновых перчатках. Экспертам, кстати, тоже никто не мешал. Никто в толпе не ругался, никто не кинул в Рокси обидного слова.

Они молчали как-то нехорошо. Рокси спустилась со ступеней, навстречу ей пробирались коллеги, кто-то обогнал, кто-то поздоровался. Она ступила на брусчатку, подростки мягко расступились, давая проход. Рокси вглядывалась в мокрые рожицы, пытаясь за влажными следами дождя угадать слёзы, но слёз не встретила. Ни слёз, ни ругани, ни грубых шуток, ни горестных вздохов. Теперь Рокси видела, что вокруг толпы детей собралось немало взрослых. Случайные прохожие, упорно не желавшие расходиться, будто ожидающие вторую серию драмы. Эти оживлённо болтали, укрывшись под зонтиками.

Ближе стояли учителя и родители. Периодически им сообща удавалось выдернуть из сцементированной толпы очередного ребёнка. Подростки поодиночке не сопротивлялись, позволяли себя увести, придавая толпе сходство с разрушающимся куском пемзы. Взрослые сочувственно перешептывались, женщины вытирали глаза, полицейские негромко уговаривали расходиться. Взрослые вели себя адекватно.

Рокси сделала не больше восьми шагов по живому коридору. Всё самое печальное осталось позади, школьники за её спиной вновь сомкнули ряды. Можно было спокойно ехатьдомой, но Рокси внезапно забыла, куда и зачем она направлялась. За эти восемь шагов она почти физически ощутила вокруг себя всплеск злобы и самого мрачного отчаяния. Рокси никогда раньше не могла похвастаться особыми параномальными способностями, хотя встречать то, что называется «неприязненный холодок», ей приходилось не раз. Правда, речь шла совсем об иных обстоятельствах. Студенческие разборки, дрязги на кафедре, примитивное подсиживание.

А эти подростки молча рыдали и молча проклинали.

Неожиданно Рокси поняла, что истерика, которой удалось так ловко избежать, отпросившись с работы, никуда не делась и готова нахлынуть со свежими силами. А ещё она поняла, что непрерывно думает о Лоле.

— Марина? — Рокси не особо любила звонить по этому номеру, но иногда приходилось, когда Гризли просил жён договориться между собой касательно ночёвок ребёнка. — Марина, это Рокси… Да, да, я… — Рокси брезгливо отодвинула от уха трубку. У бывшей жены Леонида наблюдалась ранняя глухота, она вечно орала так, словно абонент находился на другом полюсе планеты. — Марина, я хотела…

— Какое счастье! — завопила Марина. — Я никак не могу найти Леонида, а тут такое передают… Рокси, Лола у вас?!

Приехали, сказала себе Рокси. Дождевые капли стекали ей за шиворот. Прежде чем ответить, она запрокинула голову и поглядела на край крыши, откуда шагнули девочки. Даже если внизу вода или батут, даже если наверняка известно, что поймают… Я бы не смогла.

— А я как раз хотела тебе звонить… — Рокси осторожно подбирала слова. С этой неврастеничкой следовало держать ухо востро. — Дело в том, что я сейчас не с Леонидом. То есть, я хочу сказать, что сегодня не ночевала у него, и поэтому…

— Вы что, расстались? — мигом переключилась «жена номер один».

— Просто была у матери, — отрубила Рокси. — Лола, наверное, ещё в школе.

— На хрена ты мне голову морочишь? — взорвалась Марина, — Какая школа?!.. A-а, так ты не знаешь, что у них отменили занятия?

Рояль в ушах Рокси громыхал, разламываясь на бесконечное количество частей. Струны нижних октав рвались и вздрагивали, как дождевые черви.

— Мне мама сказала, что у них там учительница сгорела, что-то такое… — Рокси сдувала с губ паутинки шепотов. Они затыкали ей рот, мешая говорить.

— Кто сгорел?! Да о чём ты вообще? — взвилась Марина. — У них сегодня отменили занятия. И не только у них, ещё в пяти или шести школах. Что-то происходит, болезнь, эпидемия, но прямо не говорят… Я боюсь за Лолу, слышишь?!

— Я тоже за неё боюсь, — машинально ответила Рокси, и вдруг, неожиданно для себя поняла, что говорит чистую правду. После восьми шагов в толпе она всерьёз испугалась за девочку.

— Лолы нигде нет, я обзвонила её подруг, тех тоже нет! Сотовый Леонида не отвечает, а гимназия закрыта… — Марина плакала, уже не сдерживаясь. — Яков поехал туда, но его не пустили, там куча полиции…

— Полиция? В гимназии?

— Господи, Рокси, так ты не слышала… У них убит ещё один учитель, как это называется, где станки, свёрла всякие?…

— Производственные мастерские.

— Вот-вот, нечто вроде! Рокси, они прибили его гвоздями!

ГРИЗЛИУ стены стоит гость,В голове его гвоздь.Это я его прибил,Чтобы гость не уходилДетское народное

Труп Бенни Фернандеса обнаружил сторож накануне вечером, обходя производственные мастерские, располагавшиеся в подвале гимназии Бенни преподавал мальчикам специфические предметы вроде «Основ трудовой дисциплины» и «Безопасности жизненного пространства», успешно совмещая уроки с должностью заведующего хозяйством. В гимназии все понимали, что госпожа Вержу делает реверанс в сторону Министерства образования и Комитета по надзору, иначе нелепых предметов, только отнимающих время у будущих яппи, в расписании никогда бы не появилось. Попадая в шестой класс, мальчики с изумлением заслушивались первыми и последними в их жизни лекциями об устройстве станков, о технике безопасности на производстве и столярном деле. Уже через несколько уроков школьники использовали занятия господина Фернандеса для переписывания домашних заданий к другим, более важным дисциплинам, а многие откровенно спали или играли под партами в электронные игры.

Бенни не унывал. Когда уровень шума в классе не позволял ему диктовать, Фернандес встряхивал седой гривой, близоруко щурился и звонил в колокольчик. Он принимался ходить по рядам и тряс колокольчиком прямо в уши не в меру распоясавшимся отрокам, выразительно постукивал по циферблату наручных часов и мило улыбался. И буйные головы затихали, потому что любимое наказание господина Фернандеса походило на мину замедленного действия. Он засекал минуты, отнятые у урока, и приплюсовывал их к своим же часам, но в самый неподходящий момент. Например, перед большой переменой внезапно объявлялось, что на беготню и буфет останется четыре минуты, поскольку двадцать шесть минут у него украли две недели назад. Бенни прислонялся спиной к двери, начисто отсекая возможность побега, и елейным голосом диктовал тему… Что-нибудь мало вразумительное, про допуска и присадки, или про устройство косых шестерён. Но ещё хлеще он поступал, когда задерживал класс после последнего урока, как нарочно, когда все как на иголках, потому что в «Парадизо» вот-вот начнётся сеанс. По мнению чувствительных натур, Бенни обладал сверхъестественным слухом и лисьим коварством, идеально угадывая день мести. Именно тогда, когда все жутко торопились, перед праздником, или когда намечался футбольный матч с параллельным классом, или когда ждали девчонки. Он умел наказывать, добряк Бенни.

Этим вечером наказали его самого.

Криминалисты установили, что пожилого коротышку вначале оглушили тупым предметом по затылку, затем толстой проволокой прикрутили за запястья к крючкам на фанерной стене. Стена рядом с классной доской представляла собой лист многослойной фанеры, от пола до потолка. Там, у Фернандеса висели по ранжиру лобзики, пилы, стамески ипрочий инструмент. Однако шутники не рассчитали, что крючки окажутся слишком слабыми для веса человека. Кроме того, Бенни очнулся и стал вырываться. Тогда ребята вторично угостили его обмотанной тряпками кувалдой, потом в рот ему затолкали рукав рубашки. Они притащили пистолет для забивания гвоздей и принялись по очереди упражняться в меткости. Гвозди легко проходили сквозь тело и втыкались в мягкую фанеру, всё крепче пришпиливая ненавистного старикана, точно жука или паука в гербарии.По мнению врача, Бенни умер после того, как два гвоздя, пущенные нетвёрдой рукой, перешибли ему трахею и артерию. Однако даже после его смерти мальчики не успокоились. Они перезарядили пистолет и вернулись. В общей сложности в теле Фернандеса насчитали восемьдесят два гвоздя.

Сомнений в том, кто учинил расправу, у полиции не возникло. Вытащенная из дома трясущаяся госпожа Вержу могла лично изучить многочисленные следы, оставленные детьми. Они здорово перепачкали ботинки в крови, хотя потом вытирали подошвы тряпками, чтобы не наследить в коридоре. Там же, возле трупа, они побросали пивные бутылки и мятые сигареты.

Они не скрывались.

По словам очевидцев, сторожа и преподавателей продлённого дня, сбежавшихся на шум в подвал, госпожа Вержу внимательно осмотрела то, во что превратился Бенни Фернандес. Особое внимание она якобы уделила гвоздям в его глазных яблоках. Затем госпожа директор стиснула зубы, хлебнула коньяка из крошечной фляжки и взялась за телефон. Во избежание огласки классным руководителям поручила обзвонить детей, отменила занятия, а на девять утра назначила общую явку педагогов.

Выслушав всю эту историю в красках от коллеги, историка Гржимека, Гризли представил себя на месте директрисы. Он представил, как стоит в луже крови в мастерской и под вспышками полицейских фотографов разглядывает гвозди в глазах старика Бенни…

— Леонид, что у вас с лицом?

— А что с моим лицом? — Гризли уставился в зеркало.

В большой учительской сонно шептал фонтанчик, изображающий кусок мраморной скалы с пещерами и беседками. Напротив фонтанчика раскинулся мини-оазис, в котором не хватало только баобаба и алтайского кедра. Две стены из четырех госпожа Вержу для солидности уставила застеклёнными шкафами с книгами. Случайно забредших сюда родителей полагалось ошеломить культурным уровнем гимназии. Сразу возле дверей, на уровне глаз, выпячивали корешки древние греки и прочие громкие авторы, которых никтоиз учителей, за исключением историков, после университета не читал. Кожаные стулья с высокими спинками казались похищенными из рыцарского замка. Между фигурно зарешечёнными окнами вольготно раскинулась плазменная панель. Кофеварка вливала тонкую ноту в оркестр телевизора и фонтана. И ещё одна пикантная деталь. Здесь разрешалось курить трубки. Ни в коем случае не сигареты. Трубки или, с особого благословения, сигары.

Большая учительская комната четвёртой гимназии дышала респектабельностью и сановным шиком. Собравшиеся в ней сорок человек дышали страхом. Мужчины принесли стулья и скамейки из соседнего класса, курящие сгрудились у форточек, не отрывая взглядов от чужеродной здесь унылой фигуры в форме. Полицейский чин потребовал, чтобы присутствующие на время отключили мобильные телефоны. Он опрашивал всех отдельно, по одному вызывая в кабинет завуча, а они переминались с ноги на ногу, превратившись вдруг в провинившихся учеников. Следует отдать должное, парень делал своё дело чётко и быстро, не превращая расследование в водевиль или драму. Когда с формальностями было покончено, он попросил общего внимания и выступил с кратким спичем. Полицейский говорил нарочито тихо, заставляя всех примолкнуть и слушать только себя…

Гризли думал о жене.

…Вчера он пытался с ней обсудить ситуацию. Снова и снова. Что она ответила? Рокси не удосужилась вступить с ним в полемику, это было ниже её достоинства. Эта её мерзкая привычка слушать его оправдания с презрительной усмешечкой, а потом спрашивать — ты всё сказал, дорогуша?

Так и хочется ей врезать!…

Боже мой… Гризли схватил себя за голову. Откуда такие мысли? Откуда такие ненормальные желания? Сколько они ссорились раньше — не сосчитать. И сколько раз после ссор, в минуты голубиного воркования, он спрашивал жену, отчего ей так нравится злить его. Этими усмешечками, этой вздёрнутой губой, прищуренным глазом. Самой позой, вызывающей хамской позой! О, Рокси, как никто другой, могла довести до белого каления без слов, одними только жестами…

— Это всё либеральная политика последних десятилетий… — шептал на ухо Гризли историк. Оказывается, он уже давно что-то бормотал. — Я постоянно кричу на всех углах, но кто слушает? Ситуация, при которой родитель не имеет права дать своему зарвавшемуся чаду оплеуху, ненормальна. Раньше чаще умирали, раньше было множество других проблем, но семья оставалась твердыней…

— До чего дожили? — шёпотом подхватила сухопарая англичанка Алевтина. — Семилетние наглецы заявляют мне, что я не имею права на них орать, и тем более — прикасаться! Им виднее, где сидеть в классе, им виднее, когда пора идти домой, а чуть что — они готовы звонить в полицию…