Чтение 6–й страницы книги ~Чушь собачья~

Что Лев Львович задержится с Ратмиром на прогулке, сомнению не подлежало. Сотрудники скалили зубы, прикидывали, сколько времени хитрый пес промурыжит на поводке слабовольного замдиректора, даже заключали пари. Однако на втором часу ожидания веселье сменилось недоумением, недоумение – тревогой. Когда же Рогдай Сергеевич, утратив присущую ему обычно царственную неторопливость, с окаменевшим как попало лицом стремительно сбежал по лестнице, фирма испуганно притихла. Последовало полчаса напряженного ожидания. Ляля сидела в приемной бледная, выпрямив спину, и глаза у секретарши были припухшие.

Лишь возвращение директора с вызволенным у «гицелей» Ратмиром вернуло всем голоса, причем с избытком.

– Ну и на кой пес нам такая собака! – бушевала мордастая сука бухгалтерша. И всё-то у нее было выпучено: глаза, щеки, бюст. – Только на своих рычать может! А на чужихнарвался – и хвост поджал!

– Ну неправда ваша! – обиделся охранник (дело происходило в холле). – Если бы не Ратмир Петрович, Льва Львовича еще бы вчера увезли!

– Вчера! Мало ли что вчера! А сегодня?

– А сегодня Лев Львович Ратмира Петровича к скамейке привязал! Сам слышал! При мне Рогдай Сергеевич Гарри Федоровичу говорил…

– Да сам он себя привязал! Чтоб отмазаться потом! Привлеченный шумом, в холл заглянул только что помянутый Гарри Федорович. Проще говоря, Гарик. Ухмыльнулся глумливо.

– Зря вы, Пальма Героевна, – заметил он с ласковой кроткой язвительностью. – Не дай бог дойдет до Общества охраны домашних животных… Не расплатитесь. Обвинение-то – серьезное.

Мордастая подавилась и, приняв пунцовый окрас, ушла к себе на второй этаж. Ободренный поддержкой начальства охранник распрямил грудь, победно оглядел опустевший холл, затем вновь раскрыл тоненький «Проект Устава Вооруженных Сил Суслова» и, гордый собою, углубился в чтение. Странный он был мужичок, с химерами. То псом возмечтает служить, то в армию его потянет. Ну, псом еще ладно, но вот армии в Суслове, что бы там ни придумывала оппозиция, не было, нет и не будет. Какой смысл? Если уж татары стороной обошли…

Тем не менее романтически настроенный охранник, склонясь над «Проектом», морщил лоб, вникал, бормоча:

– Предпосылкой недоверия часового к посторонним людям… служит безразличное отношение людей к нему… запрещение подкормки и ласки часового посторонними… кормление часового только начальником караула… и заменяющим его лицом…

Тем временем за плотно закрытыми дверями директорского кабинета шел серьезный разговор с глазу на глаз. Каноническая пара хрустальных наперсточков вкупе с бутылкой чумахлинского коньяка заступила на боевое дежурство с самого начала беседы.

– Получается, он еще вчера с ними снюхался… – с недоброй задумчивостью проговорил директор.

– Получается, так… Привел, привязал, а потом и они подъехали… На что ж он рассчитывал? – Ратмир озадаченно надул щеки, и Рогдай Сергеевич, глядя на него, не выдержал – усмехнулся. Порода сказывалась во всем. Видимо, не зря отдельные источники утверждают, будто наименование ее возникло благодаря сходству собачьей головы с боксерской перчаткой.

– Ну, допустим, украли меня, – звучно разомкнув губы и перестав походить на упомянутый спортивный инвентарь, с недоумением продолжал Ратмир. – Допустим, наплел он вам, что сорвался я, убежал… А дальше? Рано или поздно меня бы вернули. Официально я свидетелем не считаюсь, поскольку был на четырех. Но вам-то я бы так и так обо всем рассказал… приватно…

– А пес его знает, на что он там рассчитывал, – ворчливо отозвался Рогдай Сергеевич. – Может, вообще ни на что… С перепугу чего не сделаешь!

– Хорошо хоть веревку не догадался на шею накинуть, – угрюмо присовокупил Ратмир. – Вот тогда бы они меня точно увезли. Рычи, не рычи! Взяли бы за два конца…

– Сука… – равнодушно изронил Рогдай Сергеевич. – Что тут еще сказать! Но вот от «Каниса» я такой подляни не ожидал…

– От «Каниса»?

Вместо ответа директор оделил Ратмира долгим загадочным взглядом.

– А-а… – наконец сообразил тот. – А я, главное, никак не въеду: какой же, думаю, дурак собаку после «Кинокефала» крадет?..

Вот теперь картина прояснилась окончательно. Давние соперники опять собирались забить стрелку из-за очередного госзаказа – иными словами, стравить Ратмира с Джерри. Кстати сказать, далеко не всякая фирма соглашалась рисковать здоровьем своего четвероногого любимца – большинство предпочитало традиционные, проверенные временем способы разборки. Однако в данном случае уклониться от поединка «Канису» было весьма затруднительно, поскольку прецедент уже имелся, а после той трепки, что Ратмир задал в прошлый раз их рыжему ублюдку, на реванш рассчитывать не приходилось.

Да, при таком раскладе кража пса имела прямой смысл. Стало быть, «Канис» заказал Ратмира шариковской группировке, а та как раз выбивала долги из Льва Львовича… Удачное совпадение!

– Ты выпей, – посоветовал директор. – Напряжение сними…

Ратмир очнулся.

– Мне еще работать сегодня…

– Не бери в голову. Оформим тебе с обеда отгул… Завтра, между прочим, тоже можешь отдыхать. Успокойся, приди в себя…

– Спасибо, я в себе.

– Ты-то в себе… А вот «охранка» в последнее время наезжает почем зря… Попытка кражи была? Была. Перенервничал пес? Перенервничал. Значит, два отгула на реабилитацию – вынь да положь… Кстати! – Что-то, видать, припомнив, директор с подозрением уставился на Ратмира. – А чего это ты тогда в кусты рвался? Я уж при ищейках туда не полез… Что там? Не труп, надеюсь?

Ратмир замялся.

– Не знаю, – сказал он. – Ничего, наверное… Может, обратный путь хотел показать… до площадки…

– Ой, темнишь…

Ратмир с достоинством выпрямился.

– Рогдай Сергеевич! – укоризненно одернул он. – Ну я же не прикидываюсь… Поймите: когда я на службе, я действительно пес. Вы что же, думаете, все так просто? Встал с четверенек – и пошел? Это как пробуждение. Я вам сейчас вроде бы сон свой рассказываю. Кое-чего словами даже и не передашь…

Деликатно приоткрылась дверь, в образовавшейся щели возникло приведенное в порядок личико рыженькой секретарши Ляли.

– Рогдай Сергеевич, там Ратмира Петровича к телефону. Переключить… или?..

– Ну, иди поговори… – сказал директор Ратмиру. – А я тут пока тоже кой-кому звякну…

Никого из сотрудников в приемной не было, поэтому, стоило Ратмиру прикрыть за собой тяжелую дверь, как Ляля повисла на нем со стоном и ожгла долгим влажным поцелуем.

– Я так за тебя боялась… – жалобно шепнула она.

У Ратмира даже вылетело из головы, зачем он оказался в приемной. Наконец секретарша, сделав над сабой усилие, отстранилась и указала глазами на телефонный аппарат.

– Да… – сказал Ратмир в трубку. – Да, я… Кто говорит? Бонна? А это кличка или фамилия?.. Ах, классный руководитель… Простите, не узнал… Да, слушаю вас, Дина Григорьевна…

Слушал он долго. По мере слушания лицо его тяжелело, собиралось суровыми складками. Лиля смотрела на Ратмира и не могла насмотреться. Говорят, что боксер обладает «самым очаровательным уродством». Истинно так! Мужчине это даже более пристало, чем красота.

– Вы можете мне прямо сказать, что она там натворила? – прервал он довольно резко незримую собеседницу. – Опять огрызается?.. Ах, уже не огрызается… – Ратмир зажал микрофон ладонью и повернулся к Ляле. – Знаешь, – обессиленно попросил он. – Ты меня в следующий раз к телефону только в рабочее время зови. Словами тут бесполезно… – Снова приклонил ухо к трубке. Вскоре выражение лица его стало несколько оторопелым. – Как это «речь не о ней»? А о ком?.. Обо мне?! – В наступившей тишине стало слышно, как дребезжит в наушнике настойчивый женский голос. Пес ее знает, о чем она говорила, но интонации убеждали. – Нет, труда не составит… Да хоть сегодня… Ну, раз говорю, значит, есть возможность… Пока не за что…

Положив трубку, с комичной свирепостью выпучил глаза, раздул ноздри.

– Дочка? – понимающе спросила Ляля.

Ратмир вздохнул. Гримаса разгладилась, разбежалась, и лицо его стало просто усталым.

– Нет, – сказал он. – Выступить просят… Поведать юному выводку, как я дошел до жизни такой… Слушай, Ляль! Может, отпросишься пораньше?

– Попробую… – без особой надежды сказала она.

– Попробуй! – ободрил он и вернулся в кабинет. Рогдай Сергеевич, очевидно, переговорив уже с кем

надо, заносил что-то в память компьютера. Взглянул на Ратмира поверх очков, поджал губы.

– Помаду сотри, – брюзгливо заметил он. Ратмир смутился. Неслышно чертыхнувшись, стер следы Лялиного лобзания, сел. Директор захлопнул крышку ноутбука.

– Значит, так, – сказал он. – В «охранку» я сообщил. А к тебе вот какая просьба: сейчас корреспондент придет… Надо, надо это дело раздуть! Пусть неудачное, но все-таки похищение. Какая-никакая реклама…

– Из «суслика» корреспондент?

– Нет, из «Парфорса». Гони все как есть, имен только не называй. Некий сотрудник, некая фирма…

– Понял, Рогдай Сергеевич. Я могу идти?

– Нет, – бросил директор. – Не можешь… – Снял очки, насупился, покряхтел. – Ты мне вот что скажи… Как ты теперь относишься ко Льву Львовичу? По-человечески.

– А как я могу к нему относиться? Полностью согласен с вашим мнением. Сука.

– А по-собачьи? Ты куда бежал, когда поводок перегрыз? Тебя ж чуть ли не у памятника Бианки перехватили! Фирма-то совсем в другой стороне… Это что же выходит? Он тебя сдать хотел, а ты его – выручать?

У Ратмира был вид уличенного в шалости школьника. Странно: то, что казалось естественным в собачьей ипостаси, в человеческой воспринималось как несусветная глупость. Даже вспоминать неловко.

– Ты одно пойми, – тихо, проникновенно сказал директор. – Лев Львович для меня теперь фигура конченая. А вот тебя, Ратмир, мне бы терять не хотелось… Я чего боюсь: заступишь ты послезавтра на службу, войдешь в образ – и снова помчишься спасать этого… – Рогдай Сергеевич с омерзением пожевал губами. – Короче, возьми себя в руки, в зубы – во что хочешь… Ты мне нужен, понял?

– Понял… – глухо отозвался Ратмир, по-прежнему не поднимая глаз.

Директор долго смотрел на него и качал головой.

– Хороший ты пес, – со сдержанной грустью произнес он наконец. – Был бы чуть похуже – цены б тебе не было.

Глава 8.

Щенячье счастье

Странно было сознавать, что рабочий день в самом разгаре, а ты идешь по тротуару одетый, на двух ногах – и ничего тебе за это не будет. С высоты человеческого роста мир представлялся совершенно в ином ракурсе. Возможно, стоило даже говорить о двух мирах: верхнем и нижнем, поскольку с переходом из одного в другой, что подтвердит вам любая собака, меняются не только ощущения – меняется система ценностей, логика, мораль, законы. В верхнем мире, например, следует остерегаться легавых, зато можнопренебречь «гицелями». В нижнем – наоборот.

Прямоходящие сотрудники предпочитают различать не миры, а служебное и свободное время, но как эти понятия ни именуй, суть их остается прежней.

Прогулочным шагом Ратмир миновал знакомое до слез здание Госпитомника и, оставив слева кинотеатр «Пират», специализирующийся на показе старых фильмов («Бешеные псы», «Хвост виляет собакой»), двинулся вдоль парковой ограды, одобрительно разглядывая попадающихся навстречу нудисточек и хмурясь при виде нудистов. Спешить ему особенно было некуда. Корреспондент «Парфорса» ограничился тремя-четырьмя вопросами и отбыл, а Ляля, к сожалению, отпроситься пораньше не смогла. Стало быть, успеем и в школу зайти, и в «Собачьей радости» посидеть. Кстати, о «Собачьей радости»! В прошлый раз миляга Боб любезно разрешил воспользоваться своей квартирой в интимных целях. Будем надеяться, что он не откажет и сегодня. Но это всё потом… Ратмир приостановился, затем как бы невзначай свернул в Сеченовский переулок. Видимо, не только преступника, но и жертву тянет иногда на место преступления. Хотя почему жертву? Вы это бросьте! Жертву нашли!

Переступив бетонный порожек подстенка, развороченный неизвестными злоумышленниками при изъятии звена парковой решетки, Ратмир постоял немного со склоненной головой перед усыпанным визитными карточками пепелищем. Должно быть, осознавал, что именно здесь каких-нибудь несколько часов назад его собирались похитить – и, сложись всё по-другому, скулил бы он теперь в подвале на краю Булгакове, не смея встать и заговорить, не ведая, кончилось рабочее время или же еще длится…

Со стороны это напоминало минуту молчания.

Наконец Ратмир вздохнул и, осторожно ступая, дабы не испачкать в золе белые кроссовки, обогнул пепелище. Вот руины скамьи, к которой он был привязан. Вот заросли, куда он… Внезапно лицо его выразило тревогу, быстро перешедшую в смятение. Ратмир раздвинул один прогал между кустами, другой. Выпрямился, озадаченный. Огляделся. Присутствия людей в этой части парка не чувствовалось. Подошел к пролому, выглянул. Сеченовский переулок оживленностью также не отличался. Вдалеке, правда, кто-то кого-то выгуливал, но и эта парочка удалялась с каждым шагом.

Не теряя времени, Ратмир решительно вернулся к кустам, где, еще раз оглядевшись, опустился на четвереньки. Закрыл глаза, постоял так немного, потом открыл их вновь. Однако это были уже не те глаза. Светилась в них живая собачья смышленость, но ни в коем случае не угроза, свойственная представителям некоторых других пород. Чутко тронул широкими ноздрями воздух – и, тихонько взвизгнув от радости, кинулся к третьему, такому неприметному на человеческий взгляд прогалу. На полдороге спохватился, замер, сделал над собой усилие – и, поднявшись с четверенек, шагнул в заросли. Наклонился, скрывшись в зелени почти целиком, долго хрустел ветками. Наконец разогнул спину и полез обратно. Выбравшись на поляну, тщательно отряхнул ладони и удовлетворенно огладил правый оттопырившийся карман джинсов, словно бы пытаясь оттопыренность эту несколько заровнять.

Помнится, давным-давно некий ученый обнародовал предположение, будто каждый человек пользуется на службе одним полушарием мозга, а в быту – другим. Трудно судить, насколько он был в этом прав, но факт остается фактом: в собачьей ипостаси Ратмир прекрасно ориентировался на местности, однако стоило ему принять вертикальное положение, как его немедленно поражал топографический идиотизм. Стыд головушке– не смог найти учительскую. На том месте, где, по его воспоминаниям, ей надлежало располагаться, почему-то оказался туалет.

И Ратмир неуверенно двинулся по влажному линолеуму пустого школьного коридора. Направление роли не играло. Куда бы он ни пошел, все равно заранее известно, что придет не туда.

Белые плотно прикрытые двери классных комнат с виду были массивны, однако звук пропускали, как фанера.

– Записываем условие, – повелевал неумолимый женский голос. – Если собачью ногу считать хвостом… то сколько ног будет у собаки? Опустите руки! Задача придумана Авраамом Линкольном. Поэтому не все так просто…

– Покатились глаза собачьи золотыми звездами в снег… – декламировал кто-то на пятерку.

– …вот этот выдающийся эдикт, – язвительно скрипел занудливый преподавательский теноришко. – «Ежели адвокат, или прокуратор, или нечто тому подобное осмелитсясам или будет просить другого подать их королевскому величеству какую-нибудь докладную записку, то их королевскому величеству благоугодно, чтобы такое лицо было повешено без всякого милосердия и (обратите внимание!) чтобы рядом с ним была повешена собака…» Спрашивается: собаку-то за что?

Миновав стендик с примерными темами выпускных сочинений, из которых глаз успел ухватить лишь «Писатель-утопист И.С. Тургенев», Ратмир почти уже дошел до конца коридора, когда, заставив его вздрогнуть, оглушительно грянул звонок. Дальнейшее было подобно обвалу. Или селевому потоку. Гомон, топот, грохот и даже, как ему показалось, лай. Свернув за угол, Ратмир остолбенел. Навстречу ему с тявканьем неслась на четвереньках свора крохотных первоклашек. Нет, пожалуй, не первоклашек – те еще шуметь на переменах не осмеливаются, – чуть постарше. Невольно посторонился – и выводок, теряя отстреливающиеся пуговки, промчался мимо. Настолько были увлечены, что даже не заметили взрослого. Один споткнулся и кубарем покатился в ноги Ратмиру.

– Тубо! – сказал тот, нагибаясь и ставя на ноги ошалевшего песика – Где у вас тут учительская?

В учительской было немного потише.

– Вы к кому? – сурово поинтересовалась старая дама с выщипанными вздернутыми бровками.

Ратмир объяснил.

– Сейчас подойдет, – заверила она. – Вы присядьте пока…

Рагмир присел, огляделся. Взгляд его упал на раскрытое методическое пособие. От нечего делать пододвинул брошюру поближе, без особого интереса пробежал глазами первый длиннющий абзац:

«Огромное значение имеет свободное содержание детей, физическое развитие их на прогулках и играх. Выходя на прогулку, воспитатель берет лакомство и игрушки – небольшую палку, чурку, мячик и т. п. На прогулке он вместе с детьми преодолевает небольшие препятствия: сухие канавы, ручейки, бугры и неглубокие ямы, мелкую поросль, высокую траву. Во время прогулки воспитатель терпеливо и постепенно знакомит ребенка с окружающей средой. Некоторых явлений окружающей среды ребенок боится: неожиданный злой и резкий окрик человека, толчок или удар, подъем ребенка за шиворот, за ноги или под живот, появление крупных животных, повозок, машин. Воспитатель оберегает ребенка от них, ободряет, дает ему лакомство, уводит в тихое место…»

Ратмир отвлекся, вздохнул. Вспомнились недавние безмятежные годы, когда Регина еще не пила запоем, да и сам он ей не изменял ни разу (служба – не в счет). Втроем с пятилетней Ладой они, точь-в-точь как описано в методичке, прихватив игрушки и лакомство, отправлялись на прогулку, преодолевали сухие канавы, ручейки, бугры…

– Вот это, я понимаю, точность! Чувствуется выучка. Здравствуйте, Ратмир Петрович!

Он поднялся, поздоровался. В его понимании классный руководитель Дина Григорьевна представляла собой эталон педагога, а эталоны Ратмир уважал. Красавицей не назовешь, да и не надо. Несмотря на короткие по отношению к длинному корпусу ноги, неуклюжей Дина Григорьевна не выглядела – напротив, горделивая задорная осанка придавала ее фигуре определенное изящество. Прямая спина, незаметно переходящая в слегка выпуклую поясницу, круп – длинный, широкий, округлый, с хорошо развитой мускулатурой. Грудная клетка при осмотре спереди – овальная, при осмотре сбоку – просторная, хорошо развитая.

– Выручили вы меня, выручили… – Подвижная, проворная, она выкладывала на стол пачки тетрадей, переставляла учебные пособия, открывала ящик письменного стола, не умолкая при этом ни на секунду. – Расписание поехало, предпоследний урок пустой. А вам ведь так и так на классном часе выступать…

– И что от меня требуется?

– Значит, что мне от вас требуется… – Дина Григорьевна вновь усадила Ратмира и, сев напротив, с умным энергичным выражением устремила на него овальные, косо поставленные, средней величины глаза. Плотно натянутые губы, как положено, образовывали в углах рта четко выраженную складку. – От вас требуется рассказать о вашей замечательной профессии. Почему она необходима, как возникла, о вашей победе на «Кинокефале». ну и так далее…

– И как долго это будет продолжаться?

– Значит, как долго это будет продолжаться… Это будет продолжаться сорок пять минут. Но лучше, конечно, уложиться в полчаса. Могут возникнуть вопросы… ну и так далее…

– И в каком ключе излагать?

– Значит, в каком ключе излагать… Желательно в патриотическом…

Невменяемое буйство перемены сменилось параличной тишиной урока.

Представленный бонной классу, Ратмир позволил детям сесть, сам же, оставшись на ногах, приветливо оглядел весь выводок. Один к одному: подвижные, смышленые, в меру упитанные. За исключением двух оболтусов на последнем ряду. Оба покрупнее прочих, долговязые, рукастые, нескладные. О таких в народе говорят – «щенок о пяти ног».

Лада восседала на второй парте – надменная, как медалистка на мундиале. Иногда лишь снисходила до пояснений шепотом.

– Учителя, вероятно, не раз говорили вам о том, что вы живете в самой свободной стране, – с подкупающей простотой начал Ратмир. – Для вас это уже наверняка стало скучной расхожей истиной. А я вот помню еще времена произвола, когда людям, представьте, запрещали работать собаками. Сейчас трудно в это поверить, но тогда, стоило кому-нибудь тявкнуть (я уже не говорю о том, чтобы стать на четвереньки и завыть), его отправляли в психушку. Там ему ставили диагноз: цинантроп. То есть сумасшедший, которому кажется, что он – собака…

Ратмиру самому нравилось, как гладко и округло выпекается у него за фразой фраза. Он выдержал паузу и продолжал:

– Только что, на перемене, я наблюдал за тем, как малышня с лаем гоняет по коридору на четырех. И, знаете, завидовал… Когда я был школьником, за такие проделки запросто могли упечь в интернат для дефективных. Я не шучу! Но наконец народ не выдержал и, образно говоря, порвал цепь. Тирания была свергнута. Суслов обрел независимость, то есть освободился от Баклужино, Сызново, Лыцка и прочих своих бывших районов. Сами районы, правда, называют это крушением колониальной системы, но тут они… как бы помягче выразиться…

– Брешут! – в восторге выпалил кто-то.

Ратмир улыбнулся. Дина Григорьевна, напротив, нахмурилась и чуть подалась вперед, высматривая, кто это там без команды подал голос.

– Преувеличивают, – мягко поправил Ратмир. – Но суть не в этом. Главное, что сусловчане в результате завоевали все мыслимые права, в том числе и право на собачью жизнь. Однако возникает вопрос… – Он вновь приостановился, оглядел серьезные внимательные мордочки. – Почему именно собаки? Есть же ведь и другие домашние питомцы:канарейки… бурундучки…

Вкрадчиво произнесенная фраза была заготовлена заранее и сработала безотказно. Класс обезумел. Хохотали с завизгом. Мысль о том, что кто-то может работать бурундучком, показалась нестерпимо смешной. Толстячок на передней парте раздвинул щеки, округлил глазенки и, втянув голову в плечи, мелко застриг выставленными напоказ передними зубами. Получилось довольно похоже.

Чувствуя, что овладел аудиторией, Ратмир покосился на строгий и, как сказали бы в девятнадцатом веке, длинночутоватый профиль Дины Григорьевны. Кажется, та была довольна.

– Собака, – переждав заливистый ребячий смех, проникновенно пояснил он, – не просто первое животное, прирученное человеком. Рискну сказать, что собака – лучшее из человеческих творений. Вы спросите: «А как же ракеты? Компьютеры?» Да, конечно. Ракеты. Компьютеры. Но они ведь, согласитесь, не живые. Бездушные. А в собаке человек хотел видеть не просто помощника, он хотел видеть прежде всего друга и поэтому стремился вложить в нее все лучшее, что было – или чего не было – в нем самом: верность, преданность, честность… – Ратмир насупился, крякнул и зачем-то огладил оттопыренный правый карман джинсов.

– А кошкой работать можно? – прозвенел жалобный голосочек.

– Руку, руку поднимать надо, если хочешь спросить! – немедленно одернула Дина Григорьевна.

Слово «кошка» Ратмира покоробило, но внешне на нем это не отразилось никак.

– Нет, – несколько отрывисто ответил он. – Кошкой работать нельзя. Это животное лишено понятия дисциплины, оно по природе своей не может ни служить, ни работать…Поймите меня правильно: лично я ничего против них не имею. Экстремалы наподобие булгаковского Шарикова с их незабвенным «душили-душили» симпатии у меня не вызывали и не вызывают. Да, я преследую кошку, но исключительно из охотничьего азарта. Без азарта в нашем ремесле – запомните это накрепко! – вообще ничего не достигнешь. Как, наверное, и во всяком другом… Взять исследователя или еще лучше – следователя. Вот он раскручивает уголовное дело, реализует, так сказать, свой охотничий инстинкт. И конечная цель его – отправить виновного за решетку. Дальше он теряет к нему интерес – во всяком случае, до следующего преступления. А моя задача – загнать кошку на дерево. Что с ней будет дальше – уже ее забота… Но я даже не о том. Кошка – это совершенно иная, а самое главное, чуждая нам психология. Не могу не вспомнить мой любимый анекдот. Старый-престарый…

Заскучавшие было детишки встрепенулись, уставились, предвкушая. Дина Григорьевна занервничала, тревожно повела длинным хрящеватым носом. Лада почему-то сидела, надув губешки.

– А анекдот такой. Пес лежит, думает: «Хозяин меня кормит, поит, лечит… Наверное, он – Бог. Кот лежит и думает: „Хозяин меня кормит, поит, лечит… Наверное, я – Бог…“

Снова засмеялись: бонна – с облегчением, детишки – несколько разочарованно. Лада не засмеялась вообще. Ратмир повысил голос:

– Кошка – эгоист, не имеющий ничего святого. В отличие от собак. Не знаю, правда это или нет, но мне говорили, будто в Советском Союзе спецслужбы брали на карандаш каждого кошковладельца, справедливо полагая, что такой человек просто не может не набраться от своего… м-м… любимца… подрывных антигосударственных идей. И, видимо,не случайно на значках легионов Спартака, едва не погубившего своим восстанием Римскую империю, была изображена именно кошка, а не какой-либо другой зверь… Однаковернемся к нашим барбосам. (Смех в классе.) В принципе любое животное может совершить подвиг, если речь идет о дележе добычи или о сохранении потомства. Та же, скажем, кошка проявляет чудеса героизма, защищая своих детенышей. Но пожертвовать жизнью из чувства долга, то есть из принципа – на такое способны только люди и псы! Причем чаще псы, чем люди. Почему? Да потому что человек, повторяю, постарался вложить в собаку лучшие свои качества. Лучшие! Проделайте простой опыт: читая о чьем-либо самоотверженном поступке, мысленно замените фамилию героя собачьей кличкой – и вы увидите, что подвиг как будто слегка потускнел. И это вполне понятно, поскольку собаке, в нашем понимании, вообще свойственно совершать подвиги. Для нее это в порядке вещей… А теперь для сравнения возьмите историю о преданном верном псе, погибшем, защищая своего хозяина, и произведите в ней точно такую же перестановку, только наоборот. Замените кличку фамилией! Вы поразитесь: какой исключительный был человек!..Ратмир передохнул и взял на полтона ниже: – И, естественно, на каком-то этапе истории люди обратили внимание, что собаки, которых они сами и вывели, превосходят своих создателей в моральном плане. Начался обратный процесс: человек начал подражать псу… Ваша школа носит имя Диогена Синопского. Не зря же этот удивительный древнегреческий мудрец называл себя собакой и жил в конуре. Большинство источников, правда, утверждают, что в бочке, но, честно сказать, оба перевода неточны. На самом деле Диоген жил в пифосе – большом глиняном сосуде. И логично предположить, что старые пифосы вполне могли использоваться древними греками в качестве собачьей конуры… Далее! О благородном человеке без страха и упрека мы обычно говорим: «Вот настоящий рыцарь» А в древности таких людей называли «псы-рыцари». Впоследствии этому выражению стараниями Карла Маркса был придан отрицательный окрас, что вполне естественно, поскольку вождь мирового пролетариата, как говорят, недолюбливал собак, видя вних защитников отживающего, по его мнению, строя…

Как и предвидела Дина Григорьевна, ни в полчаса, ни даже в сорок пять минут оратор не уложился. Звонок прервал его на полуслове. К счастью, вопросов почти не было – получив разрешение идти на перемену, притомившийся, чтобы не сказать – одуревший, выводок ринулся к дверям. В помещении остались только Лада и двое дежурных.

– Ну и почему песики такие сердитые? – осведомился порядком измочаленный Ратмир, возлагая руку на капризно дернувшееся плечико дочери.

– Конечно! – разобиженно буркнула она. – Со всеми – как со взрослыми, а дома со мной – как с маленькой…

Фыркнула – и припустила со всех ног за остальными. Да. Постаралась Регина. Как говорят собаководы: в себя потомство отпечатала.

– Большое вам спасибо, Ратмир Петрович, – сердечно поблагодарила бонна. – Было очень, оч-чень интересно. Всё-таки одно дело, когда рассказывает преподаватель, и совсем другое, когда специалист… А что, Карл Маркс действительно недолюбливал собак?

– Пес его знает… – рассеянно отвечал бронзовый призер. – Наверное…

Городским транспортом Ратмир предпочитал не пользоваться. Окраины его не интересовали, а до любого объекта в центре проще добраться на своих двоих. Тем более что после публичного выступления он чувствовал себя усталым, как собака. Пешая прогулка и сто пятьдесят граммов хорошего коньяка в подвальчике Адмирала были ему теперь просто необходимы.

До конца рабочего дня оставалось еще прилично. В сводчатом каменном зале находился всего один посетитель, при виде которого у Ратмира шевельнулась шкура на загривке. Рыжий Джерри. Надо полагать, упросил хозяев сдвинуть ему время обеденного перерыва на пару-тройку часов. Что ж, мудро… При появлении коллеги ублюдок уткнулся в тарелку и, не поднимая глаз, торопливо заработал вилкой. Разумеется, не поздоровавшись, вошедший миновал рыжее ничтожество и, отойдя как можно дальше, обосновался за столиком в каменной нише.

Заказ делал неторопливо, обстоятельно. Отпустив официанта, окинул рассеянным взглядом обеденный зал и с удовлетворением отметил, что понятливый Джерри не стал искушать судьбу – убрался восвояси. «Собакою потек, собацки и пропадет…» Откуда бы это? Кажется, из наказа о Курбском…

Далее Ратмир впал в оцепенелую задумчивость, из которой его не смогло вывести даже возникновение перед ним коньяка и закуски.

«Собственно, что меня смущает? – хмуро мыслил он, разглядывая рюмку. – Тимур на моем месте не колебался бы ни секунды. Рогдай – тоже…»

Пригубил, задумался вновь. Затем высвободил из тесного бокового кармана тугой бумажник, положил на колени. Над хитрыми агрегатами, венчающими стойку, виднелась лишь макушка бармена. Официанта вообще не наблюдалось. А первый посетитель должен был, по расчетам Ратмира, заглянуть сюда через полчаса, не раньше.

Увы, расчеты оказались ошибочными. Уже пару минут спустя обслуга за стойкой подала признаки жизни – и под каменные своды зала по широким деревянным ступеням торопливой побежкой скатился взъерошенный маленький Боб. Косматые бровки вздернуты выше обычного, в руке, как всегда, свежая пресса. Изделие из натуральной кожи со всем его неисследованным содержимым пришлось снова отправить в карман. Очень вовремя, поскольку Боб уже углядел Ратмира и устремился прямиком к нему. Шлепнул газеты о столешницу, сам же упал на табурет.

– Опять Америка нашкодила? – сочувственно осведомился Ратмир.

Боб лишь отмахнулся с досадой.

– Ты тоже считаешь, что я вел себя по-человечески? – с места кинулся он в атаку.

– Когда? – опешил Ратмир.

– Утром. На площадке.

Сегодня утром? Да-да, сегодня утром… Когда терьерчик гонял безответного беднягу ризеншнауцера и в итоге нарвался на лютого боксера. Сбеситься можно! Такое чувство, будто несчастливая прогулка со Львом Львовичем приключилась как минимум недели полторы назад…

Надо полагать, на лице Ратмира отразилось столь сильное удивление, что Боб посчитал это ответом.

– Так вот ты это Тамерлану скажи! – завопил он. – Два дня как с гор слез, а туда же! Что он вообще понимает в скотч-терьерах? Нэнатурално… – весьма похоже скопировал он недовольное ворчание Тимура.

Ага. Видимо, в отсутствие Ратмира между приятелями состоялся жаркий спор на узкоспециальные темы.

– Ну! Чего молчишь?

– Да как тебе сказать… – замялся бронзовый медалист. Более всего на свете он ненавидел два занятия: врать в глаза и говорить в глаза правду. – С одной стороны, тебя, конечно, куда-то в гротеск занесло… А с другой… Гротеск, он ведь тоже, знаешь, имеет право на существование… – Тут Ратмир вспомнил о своем намерении попросить на пару часов ключи от холостяцкой квартиры Боба и, мигом избавившись от комплексов, с бесстыдной искренностью вскинул глаза на разобиженного терьерчика. – Да не слушай ты Тимура! – вскричал он. – Пес, не спорю, хороший, но… Овчар. Кавказец. Он же не притворяется. Он же в самом деле полагает, что все породы обязаны вести себя одинаково. А скотч-терьер – это врожденная неугомонность, это…

Ратмир говорил долго и убедительно. Боб слушал, завороженно уставив на единомышленника увлажнившиеся вишенки глаз. Когда речь зашла о ключах, отдал без ропота.

Публика собиралась быстро. Возникли в середине зала обесцвеченные кудряшки Мадлен и пепельная гривка Артамона Аполлоновича. Спустился по лестнице слегка перекормленный Макс со своим дружком Борманом. Потом показался Тимур. Углядев в нише обоих приятелей, подошел. Молча обменялись рукопожатием, после чего угрюмый горец извлек из наплечной сумки и установил на столе ноутбук. Достал витой проводок со штекерами, оглядел стены в поисках гнезда.

– Телевизор смотреть будешь? – полюбопытствовал Ратмир.

– Брат выступает, – важно пояснил Тимур. – В Капитолии.

– Депутат? – жадно спросил Боб, мигом позабыв о мелких разногласиях.

– Депутат.

– От Гильдии?

– Зачем от Гильдии? От национальных меньшинств… – Тимур подсоединил устройство, включил, поколдовал с программой. На экранчике соткался разобиженный морщинистый субъект, тычущий себя кулаком в грудь.

– Я же с хвостом, с хвостом родился! – восклицал он. – Да если бы не родители, мне бы сейчас цены не было! Под корешок купировали! Загубили карьеру…

– Не то, – хмуро сообщил Тимур, переходя на следующий канал.