Чтение 5–й страницы книги ~Бытие наше дырчатое~

– Устарелые у тебя понятия о бизнесе, – упрекнул он. – А имидж? А честь фирмы? Представь: люди доверили тебе свои деньги, а ты их, получается, растратил. Как после этого вкладчикам в глаза смотреть?

– Да, – признал Андрон. – Неловко...

– А тут как раз газета со статьей вышла. Что этот твой Уаров нашел способ отправиться в прошлое...

– Он нашел! – фыркнул Андрон.

– ...и намерен уничтожить все человечество в зародыше, – невозмутимо закончил Прохор. – На корню.

– И что?

– И все... И никаких проблем. Нет человечества – нет «Ёксель-банка». А значит, и банкротства не будет.

– Застрелиться не проще? – с интересом спросил Андрон.

– А толку? Все равно совестно. Банк-то лопнул.

– Можно заранее...

– Какая разница? Хоть раньше застрелись, хоть позже, денег-то у вкладчиков от этого не появится! А так какой с тебя спрос? Раз человечества не было, то и банка не было.

– Да-а... – чуть ли не с уважением молвил шкипер, потирая двухдневную железную щетину на широком подбородке. – А тебе в этом во всем что за выгода?

– Заказ, – чуть ли не позевывая, напомнил Прохор.
* * *

Искусства, как известно, делятся на боевые и небоевые. К боевым относятся различные виды восточных единоборств, к небоевым – все прочее: литература, театр, ну и тому подобное. Бесполезность небоевых искусств очевидна. Попробуйте прочесть наехавшим на вас в темном переулке отморозкам что-нибудь из Иннокентия Анненского – и высами это поймете.

Иное дело боевые искусства. К ним, кстати, в последнее время причисляют пулевую стрельбу и гранатометание, поскольку и то, и другое, согласитесь, тоже представляет собой разновидность диалога. Обмен мнениями, если хотите, причем зачастую на интернациональном уровне. Не зря же международный язык ударов по печени в последнее время решительно вытесняет эсперанто.

На Востоке принято считать, что невозможно по-настоящему зверски убить противника, не достигнув предварительно вершин духовности. Походить на солдафона по нашим временам вообще романтично, а уж на японского солдафона – тем паче. И когда славянин принимается изучать какое-либо экзотическое душегубство, неминуемо срабатывает обратная связь: скажем, стоит освоить проламывание переносицы согнутым пальцем, как на тебя нисходит просветление.

Меняется отношение к миру, да и к самому себе. Если для европейца жизнь – это подарок, то для самурая – это долг, который надлежит вернуть по первому требованию, неизвестно, правда, кому. С юного возраста самурай ищет своего таинственного кредитора и, не найдя, как правило, расплачивается с кем попало. Обычно со старшим по званию. «Устав Вооруженных Сил» читали? Так вот у японцев это называется бусидо.

Словом, безразличие Прохора к себе как к части рода людского нисколько не удивило Андрона. За свою долгую жизнь встречался он и с такими. Но тему все же решил сменить.

– Что ж ты в белой робе по лесу шастаешь? Мог бы и что понеприметнее напялить...

– Понеприметнее – всякий дурак сможет, – с надменной ноткой откликнулся Прохор. Тут же, впрочем, сбавил тон, оглянулся на ванты, где сохла нижняя часть его амуниции. Опять мелькнула жуткая правая сторона лица. – Дурака свалял, – смущенно признался он. – Надо было что-нибудь на выброс, а я, видишь, новехонькие загубил... А с другой стороны, не голым же бегать...

Отношения явно налаживались. Каждый почуял в собеседнике родственную душу: профессионала, мастера своего дела – и теперь исподволь проникался к нему уважением.

– Охотой не увлекаешься? – как бы невзначай поинтересовался Андрон.

– Охотой?

– Ну, там... на крупного зверя... На медведя, скажем.

– Нет.

– А кто ж тебе так физию свез?

Андрон предчувствовал, что вопрос прозвучит несколько неделикатно, однако никак не предполагал, что до такой степени. Прохор дернулся и, по всему видать, с превеликим трудом заставил себя проглотить оскорбление.

– Несчастный случай, – соврал он через силу.

– Ага... – озадаченно молвил Андрон.

Зашедший в тупик разговор был удачно прерван призывным криком Димитрия Уарова.

– Неужто навел? – оживился шкипер, оборачиваясь. Но нет, похоже, новость с настройкой машинки связана не была.

Вскочивший на ноги Димитрий взволнованно указывал на что-то замеченное им за бортом. Андрон с Прохором, переглянувшись, поспешили на зов.

Несомненно, парусник уже вплотную приблизился к землям садового товарищества «Экосистема». В неглубокой ложбинке лежал навзничь изувеченный труп мародера с грушей-скороспелкой во рту. Путешественники молча проводили его глазами: Андрон – скорбно, Димитрий – испуганно. Прохор остался невозмутим, лишь пренебрежительно дернул левой щекой, как бы давая понять, что, будь он на месте дачников и застань мерзавца на месте преступления, применил бы совсем другие приемы.

Специалисты вообще ревнивы к чужим успехам.
* * *

К пяти часам достигли развилки. Безлюдные окрестности выглядели настолько идиллически, что мысль о засаде возникала сама собой. Андрону несколько раз чудилось, будто из-за наглухо оплетенного декоративным виноградом штакетника за ними наблюдают. Возможно, так оно и было. Наблюдали, держа наготове нелицензионные грабли и складывая особым образом смертоносные витки поливного шланга. Нападения однако не последовало. Скорее всего, дачники вовремя уразумели, что платформа вторглась на их территорию исключительно с тем, чтобы как можно скорее ее покинуть, – и, смирив инстинкты, решили не делать резких, а тем паче гибельных движений.

Не без труда переведя ржавые стрелки, перебрались на соседнюю ветку. Пролегала она стороной от водных угодий, поэтому Андрон, подрабатывавший, в основном, доставкой рыбаков к местам обильного клева, пользовался ею редко. Тем не менее рельсы и шпалы были и здесь вполне исправны. Мало того, чем дальше, тем исправнее они становились – то ли и впрямь попечением нечистой силы, то ли правы были эзотерики, утверждавшие, будто в глубине аномальных зон память металла заметно улучшается вплоть до полного излечения склероза, ведущего в обычных условиях к ржавению и деформации.

День клонился к вечеру, в рощах уже залегла ночь. На борту всяк занимался своим делом: Андрон разбирался со снастями, Димитрий крутил что было велено, Прохор чинил просохшие штаны, причем чувствовалось, что делает он это не впервые. Игла сновала бойко, сноровисто. Так и поблескивала, так и поблескивала...

– Черт... – тоскливо произнес Димитрий, отрываясь от линзочки своей дальнобойной машинки. – Она или не она?

Игла застыла, не завершив стежка. Прохор отложил рукоделие и медленно повернулся к Уарову.

– Ты что, бабу в прошлом ищешь? – Вопрос прозвучал то ли укоризненно, то ли угрожающе.

– Ну да...

– Зачем? Уаров замялся.

– Пристрелить, – ответил за него Андрон. Иногда он бывал удивительно циничен.

– Это правда?

– Ну почему обязательно пристрелить? – жалобно вскричал Димитрий. – Усыпить, перебросить в другое время...

Прохор недоверчиво посмотрел на него, понял, что собеседник не шутит, и, презрительно фыркнув, принялся шить дальше.

– Как? – мрачнея, спросил Андрон Уарова.

– Что «как»?

– Как перебросить?

– Ну... с помощью вашей машинки, разумеется...

– Ты ж мне ее одноразовую заказывал! Уаров со страхом посмотрел на умельца.

– Баламут... – безнадежно определил тот. – Ладно. Вы двое тогда поморячьте, а я посмотрю, что там в ней еще можно сделать.

Сходил принес газетку, чтобы было на чем раскладывать запчасти, и отодвинул Димитрия от агрегата. Тот потоптался немного за плечом мастера, а потом платформа пошлав поворот – и пассажир с телохранителем, бросив все, занялись парусом.

– Так почему не пристрелить? – сердито поинтересовался Прохор сразу по завершении маневра. – Оно и надежнее. У меня тут, кстати, недалеко ствол прихоронен.

– Женщина... – с укоризной напомнил Уаров. – Да и негуманно...

– А они с нами гуманно поступают?! – просипел Прохор и стал даже страшнее, чем был.

Димитрий отшатнулся.

Надо полагать, у Прохора от бешенства перемкнуло голосовые связки. Пару раз он беззвучно открывал и закрывал рот, потом молча повернулся и пошел дошивать.

– А я вот читал у одного четвертолога[1], – как ни в чем не бывало подал голос Андрон, сосредоточенно разгребая узловатым пальцем разложенные на газетке детали, – будто Бог женщину вовсе не из ребра сотворил. Это только из приличия говорят, что из ребра, мол. Ребра-то у нас все на месте, хоть справа, хоть слева. Не веришь – пересчитай... В мужском организме есть только один-единственный орган без кости...

– Язык? – машинально спросил еще не отошедший от испуга Димитрий.

– Нет. Язык – это орган внутренний, он во рту живет.

– А что же тогда? Ухо?

– В ухе – хрящ. И потом уши-то и у баб есть.

– Гос-споди Боже мой!..

– Вот именно, – подтвердил Андрон. – И сразу все становится ясно. Думаешь, почему он так себя ведет, орган-то? А мы почему так себя ведем? Тоска по утраченной косточке, понял? Причем каждый свою ищет...

– Ну, мне эта тоска не грозит, – перекусывая нитку, невнятно заверил Прохор.
* * *

Беседу продолжили за ужином.

– Давай колись, раз начал, – добродушно предложил Андрон Димитрию. – Как ты это конкретно думаешь провернуть?

За бортом стелились длинные тени, плыли травянистые бугорки, перелетали какие-то пернатые пепельных оттенков, иногда попадалась поросшая высоким камышом, не пересохшая еще баклужина с корягой и диким утенком.

– Вы, конечно, слышали, что человечество когда-то прошло через бутылочное горлышко... – поколебавшись, начал Димитрий.

– Слышали, – сказал Андрон. – Дальше.

– А я не слышал, – сказал Прохор. – Что за горлышко?

– Образное выражение... Понимаете, было время, когда на земле обитало всего несколько человек... Правда-правда! Генетики установили, что все мы произошли от трех мужчин и одной женщины...

– От Евы, что ли?

– Ученые ее так и окрестили, – подтвердил Уаров. – Настоящее имя, разумеется, неизвестно... А ведь, если вдуматься, очень точный термин! – горестно перебил он сам себя. – Бутылочное горлышко. То есть человечество, по сути, джинн, вырвавшийся из бутылки. И зря... Рано или поздно оно само себя погубит. Отравит, взорвет...

– Ни хрена! – возразил Андрон. – Думаешь, почему до сих пор ядерной зимы нет? Да потому что навара с нее никакого! Невыгодна она, гибель человечества, можешь ты этопонять?

– Тем более, – твердо сказал Димитрий. – Видите ли, я много думал... нет, не откуда в мире зло – с этим пусть богословы разбираются. Я думал, как это исправить... Принято считать, что во всем всегда виноват кто-нибудь один...

– Или одна, – не преминул уточнить Прохор, давно уже высматривая что-то в вечереющей лесостепи.

– Или одна... – не стал спорить Уаров. – Сталин, Чубайс, Портнягин... А потом, когда вник чуть поглубже, оказалось, что свято место и вправду пусто не бывает. Все нишизаполнены. Скажем, устранишь какую-нибудь историческую личность... Мысленно, конечно, мысленно, – поспешил уточнить он, обращаясь в основном к Прохору. – Глядишь, а на трон уже очередь в затылок выстроилась. Начнешь убирать по одному человечку, – с несчастным видом продолжал Димитрий, – уберешь всех до единого... Вот я и подумал: а что если одним и ограничиться? То есть не одним – одной... Если мы действительно все от нее произошли...

– Стоп! – неожиданно встрепенулся Прохор и, прервав трапезу, поднялся на ноги. – Я сейчас...

И канул за борт.

Андрон с Димитрием обеспокоенно привстали. Хотя беспокоиться было особо не о чем: ветер ослабел настолько, что догнать парусник пешком труда не составляло. Человек за бортом уверенным шагом направлялся к одинокому корявому дереву – полуживому, почти без листвы. Анчар этакий.

Алый шар коснулся горизонта, белая дзюдогама вновь казалась розовой. Кажется, Прохор что-то доставал из дупла.

– Я смотрю, он тут не первый раз шлындрает, – раздумчиво заметил Андрон, присаживаясь. – Тертый...

Вскоре Прохор вновь перемахнул борт – и уже не с пустыми руками. В левой у него теперь был средних размеров сверток.

– Вот, – удовлетворенно сказал Прохор, выпутывая из промасленных тряпок тупорылый пистолетище. Полюбовавшись, повернулся к Димитрию. – Обращаться умеешь или показать?

Глава 6. По шпалам, брат...

Солнце вставало, как с похмелья, багровое, мутное. Проснувшись, Андрон первым делом удостоверился, что за ночь никто из экипажа не пропал. Димитрий еще посапывал, свернувшись крендельком под старым ватником. Прохор, расположившись на корме, шлифовал и оттачивал свои смертоносные приемы. В чем мать родила. Ранняя пташка... Андронустроился поудобнее и стал наблюдать. В следующий миг Прохор кинулся на палубу плашмя – и, не долетев до нее сантиметров пятнадцать, завис звездообразно. Руки и ноги раскинуты, подбородок устремлен вперед наподобие тарана триеры.

Левитация? Не может быть! Андрон передвинулся, чтобы посмотреть, чем это он там поддомкрачен – и в следующий миг все понял. Вот оно, оказывается, в чем дело! Не ногой уложил вчера Прохор кого-то из «херувимов», ох, не ногой...

Году этак в двухтысячном, будучи еще пацаном, Андрон раскопал выложенную в интернете анонимную статью некоего израильтянина по фамилии Рабинович (согласитесь, что подписать в Израиле таким манером газетный материал – все равно что никак его не подписать).[2]Речь шла о запрещенном во всех цивилизованных странах, исключительно мужском и безусловно изуверском виде восточных единоборств вин-дао-ян – единственном, где разрешены удары гениталиями. К сожалению, автор статьи не мог удержаться от скабрезности: цитировал лже-Баркова, вообще всячески веселил почтеннейшую публику. Тем не менее суть он изложил верно.

Давным-давно монахи одного из монастырей Шаолинь научились усилием воли подавать кровь в пещеристую плоть под таким напором, что детородный орган мгновенно достигал прочности закаленной стали. Собственно, детородным его уже назвать было невозможно – после первого месяца упражнений мужчина становился бесплоден до конца своих дней.

Если руку обычно сравнивают с мечом, то данную часть тела следует уподобить кинжалу.

О тайной философии вин-дао-ян практически ничего не известно (кстати, после первой публикации на эту тему пресса онемела, да и журналист Рабинович как в воду канул),однако есть причины считать духовную подоплеку учения абсолютно бесчеловечной. Уже то, что представители ее искренне убеждены, будто страшное оружие ближнего бояс древнейших времен использовалось нами не по назначению, так сказать, чревато выводами: равнодушие к женщинам, отказ от потомства и, естественно, от наслаждений. Какое уж тут наслаждение, если фаллосом пробивают стены и ломают об него бамбуковые палки! Здесь вин-дао-ян отчасти смыкает ряды с нашим Львом Толстым, чью «Крейцерову сонату» многие современники восприняли как прямой призыв против дальнейшего размножения рода людского.

В древнем Китае бытовали две (разумеется, тайные) разновидности упомянутого боевого искусства: южная и северная. Чем-то они друг от друга отличались, но чем именно, Андрон подзабыл. Кажется, южная школа применяла в бою постоянную эрекцию, а северная практиковала ее только в момент нанесения удара... Или наоборот?..

Тем временем Прохор закончил свои упражнения и, облачась в дзюдогаму, направился к мачте, под которой, как он полагал, еще почивали остальные члены экипажа.

Помня о загадочной судьбе израильского журналиста, Андрон счел за лучшее притвориться спящим.
* * *

С погодой на этот раз не заладилось. Над округой нехотя собирались комковатые, словно бы плохо процеженные облака, воздух остолбенел.

Димитрий и Прохор, предчувствуя недоброе, смотрели, как Андрон достает из дальнего загашника буксирный фал и вяжет на нем узлы.

– Ну не торчать же здесь на виду, – невозмутимо объяснил шкипер и, мурлыча народную песенку «По шпалам, брат, по шпалам, брат, по шпалам...», сошел с корабля. Свернутая на манер лассо бечева с узлами висела у него на плече.

Все четыре девальватора были отлажены. Вскоре платформа уже весила не больше тонны.

– А инерция? – с тревогой осведомился Димитрий.

– Не бери в голову, – посоветовал Андрон.

Беда с этими дилетантами. Кто им внушил, что девальваторы обесценивают один только вес, а масса-де остается прежней? Тем-то и отличается девальватор от антиграва. Любого продавца спроси – он подтвердит: уменьшаешь вес – уменьшаешь массу.

Нехотя, но впряглись.

– Картина Репина, – осклабился Андрон. – Ну-ка... «Эй, ухнем»... За-пе... вай!

Петь не стали. С натужным кряхтением наклонились вперед, едва не коснувшись лбами шпал, и кое-как стронули махину с места. Впрочем, потом платформа раскатилась, возникла возможность малость разогнуть хребты, даже начать беседу.

– Какой у тебя вообще арсенал? – сурово допрашивал Димитрия Прохор, воистину репинским жестом поправляя лямку на плече.

– Какой у него арсенал! – усмехался Андрон. – Носовой платок да зубная щетка...

– Хорош, нечего сказать, – покручивал головой Прохор. – В одних трусах – к саблезубым тиграм?

– Почему к саблезубым?

– Ну к саблезубой...

Нет, воля ваша, а что-то здесь не так. Пусть он даже исповедует свой дурацкий вин-дао-ян! Одно дело – чураться женщин в силу убеждений, но тут-то явно другое – тут застарелая личная ненависть к каждой представительнице слабого пола.

Черт его знает, что у него там приключилось с дамами. Отзанимаешься, бывало, в тренажерном зале, ну и заговоришь в душевой о бабах – так он так на тебя здоровым глазом зыркнет, что анекдот поперек горла станет...

Часам к десяти ветер очнулся, засуетился, не зная, куда метнуться, потом дунул зачем-то в направлении дачных участков. Одолеть его смогли бы разве что поморские шхуны, которые так когда-то и звались – «с Богом супротивницы». А железнодорожная платформа, оснасти ты ее, хоть двумя мачтами, хоть тремя, намертво привязана к колее – как лавировать? Впрочем, нет худа без добра: не будь колеи – пришлось бы кому-нибудь торчать на корме и править.

– Ничего, ребята, – хрипел Андрон. – До того бугорочка, а там уж под уклон...

Слава Богу, не обманул. Действительно, за обещанным бугорочком платформа пошла самосплавом, то ныряя в одичавшие лесопосадки, то выскакивая из оных, то замедляясь чуть ли не до полного останова, то, напротив, разгоняясь так, что стыки стрекотали и дух захватывало. Вес, конечно, пришлось увеличить, поскольку ветер сегодня, по всему видать, твердо решил дуть только в лоб.

Команда, естественно, сразу поднялась на борт, стоило представиться такой возможности, и долго отдыхивалась. Тяжела ты, доля бурлацкая... Андрон передал Уарова в руки инструктора Прохора, а сам опять занялся машинкой. К тому времени, когда последняя деталька (не считая тех, что остались лишними) заняла свое место в бредовой конструкции, Димитрий тоже успел кое-чему обучиться. Вовсю уже собирал, разбирал, заряжал, разряжал и звонко спускал курок вхолостую.

В углу заныла, завибрировала двуручная пила.

– Да?.. – сказал Андрон, щелкнув по зубцу и припав ухом к выгнутому полотну. – Здоровей видали!.. Новостей, надеюсь, нет?.. Есть?.. – Шкипер нахмурился. – Уволил?.. Что, правда?.. Это уже хуже... А когда? Сегодня утром?.. Н-ну ладно... Спасибо, что звякнул... – Закончив разговор, застыл в тревожном раздумье.

– Что там? – спросил Прохор.

– Министра обороны сняли.

– Кто снял?

– Кто еще может снять? Президент, конечно.

– Может, совпадение?

– Да нет. Именно в связи со вчерашним. За провал антитеррористической операции... Так, говорят, и передали.

Передали, понятное дело, далеко не все. Вчерашним утром, когда сброшенная на поврежденные пути десантура мирно собирала парашюты, возле насыпи невесть откуда взялся репортер столичной газеты с фотокамерой. Сержант Очипок перекрыл утечку информации, но слишком энергично. Возник вопрос, куда девать труп. К тому времени со стороны Слиянки подкатила моторная дрезина с правозащитниками. Как водится, борцов за справедливость волновала не столько судьба Андрона, сколько судьба Димитрия. Заложнику-то любой дурак посочувствует, а ты попробуй террористу посочувствуй! Не зная, как быть в данном случае, лейтенант Миулин приказал дрезину обстрелять. Поскольку с правозащитниками увязался иностранец, дело запахло дипломатическим скандалом. Полковник Филозопов, которому немедленно обо всем доложили, схватился за голову и распорядился накрыть то, что осталось от дрезины, залпом реактивных минометов. Но тут Чумахлинская станция слежения сообщила, что над Слиянкой проходит китайский спутник-шпион, наверняка запечатлевший в подробностях заключительный этап операции. Генерал Белоснегов велел привести в боевую готовность располагавшийся в окрестностях Колдобышей единственный противокосмический комплекс Баклужино, и только вмешательство Президента спасло мир от крупного международного конфликта.

Обо всем об этом Андрон с Прохором узнали позже, а Уаров вообще не узнал.

– А-а!.. – с несвойственной ему доселе злорадной напевностью протянул он. – Засуетился муравейничек? Спохватились? Поняли?

С большим пистолетом в руке Димитрий стоял у мачты и демонически ликовал. Удивительно, какие подвижки в характере производит получасовое общение с оружием, хотя бы и незаряженным.

– Слышь... – с досадой сказал ему Андрон. – Ты сильно-то не гордись! Понадобилось Глебу министра снять – ну и снял. А мы с тобой только повод.

– То есть... – Уаров хотел было оскорбиться, но быстро сообразил, что версия Андрона тоже кое в чем привлекательна. – Вы хотите сказать, что... сняли – и ладно? Что бомбить нас уже не будут?

– Будут, – заверил Андрон. – Одно другому не мешает. Как раз тот, кого назначат, и начнет сейчас рвение свое показывать... Так что готовьтесь.

Телохранитель Прохор, не принимавший участия в этом, прямо скажем, не слишком содержательном для него разговоре, поглядывал по сторонам, предъявляя спутникам то миловидную, то страхолюдную половину своего лица.

– Может, прямо сейчас остановиться? – предложил он. – Там дальше опять пустоши пойдут, а здесь все-таки посадки.

– Да мы и так скоро остановимся, – успокоил Андрон. – Не век же нам под уклон катиться...

А с этим побоищем на шпалах, как хотите, все равно история загадочная. Полковник Филозопов, допустим, никогда особым умом не отличался, но Олежку-то Миулина как угораздило скомандовать огонь на поражение? В учебке, помнится, самый дисциплинированный был курсант, без приказа пальцем не шевельнет, всегда его нам, бывало, в пример ставили...
* * *

Парусник тормознули на самом дремучем участке лесопосадок. Вернее, он сам себя тормознул, зацепившись мачтой за сомкнутые аркой кроны. Будь у платформы полный вес и скорость побольше, сломило бы снасть, как спичку.

Взаимопожиралово, именуемое природой, выглядело здесь особенно красиво. Трясогузки гоняли ястреба. Видя, что со всей их бандой ему не сладить, хищник в конце концов улетел, но одна самая отчаянная трясогузка долго еще не могла уняться: воинственно взмывала, хорохорилась, свиристела, обещала при встрече клюв порвать...

Прохор, по своему обыкновению, сразу же сгинул с глаз. Сию секунду стоял на корме – и уже нет его там. И нигде нет. Надо думать, решил обойти дозором окрестности.

– Готова твоя машинка, – обрадовал Димитрия Андрон. – Садись и наводи.

Уаров мялся.

– Что не так? – прямо спросил умелец.

– Понимаете, Андрон, – смущенно сказал Димитрий. – Вы из-за меня попали в передрягу... платформу, наверное, придется ремонтировать...

– Да уж, – согласился тот. – Попали, так попали...

– Короче, вот. – На свет появилась сложенная вдвое бумажка. – Здесь номер счета. Немного, но на ремонт, я думаю, хватит... Мне-то уже не пригодится... Вам, впрочем, тоже, но вдруг промахнусь или с машинкой не слажу...