охотников не нашлось.
по тому, что как раз в это время далеко внизу, едва различимая
отсюда, по шоссе шла огромная, правда, на совесть охраняемая
интендантская колонна, фронт был еще не близко.
минуты давно, он был готов к ней - в самом деле, не бездонные
же баки у этой машины; поэтому даже досады не почувствовал,
отрулил мотоцикл с тропинки в удобный просвет между двумя
смереками, ловко объехал торчавшие из мха гладкие гранитные
зубцы и, когда пружины под сиденьями в последний раз охнули и
затихли, сказал:
напороться на фашистов. Идти - не ехать. Не так сподручно,
зато верняк.
идея.
поочередно. Это показалось ему недостаточным, и он стал масси-
ровать икры. Здесь не было ни ветра, ни птиц, даже насекомые
молчали, может быть из-за полуденной жары. Только натужно
гудели далекие моторы да потрескивал бинт, когда Залогин
выдирал его из бурых пятен на груди Тимофея. Геркины руки
занемели от напряжения и начали дрожать. Чтобы скрыть это, он
отер рукавом гимнастерки свое взмокшее восковое личико, а
потом и совсем опустил их,
спускаемся к шоссе, нападаем на немецкую автоколонну и
разбиваем ее, захватываем канистру горючего, после чего
продолжаем путь на этой вот керосинке.
улегся на мох, заложив руки за голову. Но глаз не сводил с
груди Тимофея; очень ему было интересно, сколько же у сержанта
ран. - Как говорится: ум хорошо, а полтора лучше.
грузовик...
обочине одинокую канистру. Но для себя я решил, что если и
поеду дальше, так только на "опель-адмирале".
только прибудем в часть, напомните мне о них. Ясно?
но, ответил:
Тимофей Залогину. - А то вроде пар туда проникает. И дышать
вроде нечем.
том и комсомольский билет. Билет был проткнут штыком почти у
сгиба, и задние, еще не заполненные страницы склеила кровь.
Герке стало жалко своего билета, но он и виду не подал, обтер
грудь Тимофея влажным платком и начал накладывать новую
повязку, аккуратную и ловкую, словно сдавал экзамен на
санинструктора. Бинт не нравился Залогину, как и вообще весь
немецкий индивидуальный пакет. Что-то в нем было не такое.
Однако выбирать не приходилось. "Я уж наши-то бинты не буду
выбрасывать, отстираю, еще послужат, - решил он. Нужная вещь,
сгодится в деле. Не то что это немецкой дерьмо".
невозможности унести с собой всю снедь. Действительно, тащить
термосы было неразумно, груза хватало и без них, а какой
русский станет пить пустой кофе? - и не заметили за делом, как
от банки с колбасой и буханки хлеба даже крох не осталось.
перемотать портянки. Идти черт те куда, да все по камням, по
горкам - ноги в первую очередь беречь надо.
шутки плохи. Пришлось на портянку пустить кусок одеяла.
манипуляциями, - куда наши подевались?
добежал.
своими.
оправдание придумал. А те, кто не придумывал себе оправданий,
на раздолбанных позициях в последний раз под солнышком
греются. Пока не закопали. Ты хотел их встретить?
Чего на Герку зверишься? Если по совести, так я больше всего
опасался, что кто-нибудь из наших, из отбившихся, нас же и
шлепнет.
- обидно.
кинулся в спор, но не потому, что хотел доказать противное, а
только из чувства противоречия, из привычного желания делать в
говорить наоборот. А вообще-то он на минуту позавидовал
Залогину, потому что последняя реплика, по Ромкиным понятиям,
была оригинальной, и уже только поэтому ее должен был
произнести не кто иной, как он, Ромка Страшных, независимо от
того, правильно это суждение или нет; но раз уж случилось
иначе, он считал делом чести опровергнуть оппонента, пусть
даже для этого ему пришлось бы доказывать, что белое черно.
помогло - придумал им работу: заставил откатить мотоцикл
подальше в кусты, в укромное место. Они запомнили ориентиры,
не сомневаясь, что вскоре представится случай извлечь машину
из тайника; уничтожить ее было жалко да и бесхозяйственно.
Спор иссяк лишь после того, как они двинулись на восток.
Тимофей приказал Ромке идти в пятидесяти метрах впереди, в
дозоре. Договорились о звуковой сигнализации. Ромка взял
автомат, бинокль и скрылся в кустах.
10
сказал, но как-то невнятно, невыразительно, словно выполнил
формальность, и что бесполезно настаивать и быть
принципиальным - все равно не сейчас, так завтра он станет для
своих новых товарищей просто Чапой, как был Чапой всю жизнь, с
первых же лет, как был Чапой для каждого встречного, словно
это имя у него на лбу от рождения вырезали. Он был Чапа - и
этим сказано все. Он был не очень маленьким - вровень с Геркой
Залогиным - и уж куда сильнее Герки, здоровьем природа его не
обделила; но и силачом его нельзя было назвать. Он был
круглолиц и круглоглаз, с широким и добродушным
носом-бараболей; это было милое и немножко смешное лицо,
довольно приметное; уж во всяком случае, когда видел его перед
собой, не возникало сомнения, что легко узнаешь его среди
других. Но впечатление это было обманчивым. Стоило повернуться
к Чапе спиной, как он тотчас же выпадал из памяти, и, если
потом приходилось с ним сталкиваться, человек знакомился с ним
заново, и заново - узнав, что этого паренька зовут Ничипором
Драбыной, - нарекал его Чапой, и был очень доволен собой,
будто бы он первым до этого додумался. Ему и в голову не
приходило, что он уже знаком с Чапой, что вся процедура
повторяется в точности уже второй или третий раз. Уж такая
была у Чапы планида, на которую, впрочем, он никогда не
обижался. Иначе он бы сразу перестал быть Чапой!
гору; вышли к другой, покруче, уже настоящей горе - с
Конан-Дойль Артур
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия