Чтение 15–й страницы книги ~Доллары царя Гороха~

- Отец Сергея, - бубнила Якунина, совершенно не обращая внимания на мое состояние, - был художником.

- Какое странное имя, Леонардо, - невольно удивилась я, - он иностранец?

Клава хмыкнула:

- Ага, как же! Леонардо Иванович Якунин. Дед Сергея тоже был художником, совершенно ненормальным, вот и назвал сына в честь Леонардо да Винчи, решил, что он должен стать гениальным живописцем.

Я невольно заинтересовалась ее рассказом и стала вслушиваться в торопливую, нервную речь женщины, не умеющей ясно излагать свои мысли.

К сожалению, очень часто родители заставляют детей реализовывать свои собственные мечты. Когда я работала репетитором, то иногда советовала мамам:

- Вашему ребенку больше по душе история, чем иностранный язык. Может, ему лучше заниматься любимым предметом, а не готовиться в скучный иняз? Ну подумайте, он будет мучиться на занятиях.

Знаете, что слышала обычно в ответ?

- Мне не удалось выучить французский, а я всю жизнь мечтала говорить на языке Дюма, пусть теперь Ванечка осваивает всякие "бонжуры". Нечего ему об истории думать!

Спрашивается, если ты мечтала говорить на иностранном языке, то при чем тут бедный Ваня, желающий изучать быт рыцарей? Если даже он освоит французский, в твоей-то голове знаний не прибавится.

Иван Якунин задумал сделать из сына гениального рисовальщика. Судьба Леонардо была решена в момент его появления на свет. Мальчик не имел абсолютно никакого выбора. Он просто твердо знал: ему быть художником. Иван старался изо всех сил. Поняв, что у него нету таланта педагога, он нанял для Леонардо репетитора, потом отдал ребенка в художественную школу, затем в соответствующее училище. К двадцати двум годам Леонардо стал дипломированным живописцем. Он мог вполне грамотно, соблюдая каноны, нарисовать пейзаж, натюрморт, портрет. Работы получались профессиональными, но абсолютно неинтересными. Чего-то в них не хватало. Души, наверное. Леонардо, еще будучи студентом, не испытывал ни дрожи, ни восторга, берясь за кисть, просто рассудочно выстраивал композицию, заданную учителем. Подобная тактика принесла плоды. Училище Леонардо закончил с красным дипломом, педагоги любили тихого, старательного, никогда не спорящего с ними студента и щедро ставили ему пятерки. Но вот парадокс, картины Леонардо никого не удивляли. Толпа равнодушно проходила мимо них на выставках.

А вот работы двоечника Владимира Трошева "цепляли", хотя и композиция в них была неверной, и пропорции нарушены, и цветовое решение шокировало. Но почему-то около картин Володи зрители замирали, а мимо безукоризненных пейзажей Леонардо проходили, едва скользнув по ним взглядом.

Леонардо и Володя дружили с первого курса.

Трошев один раз попытался объяснить приятелю суть проблемы:

- Понимаешь, ты пишешь рукой, а надо сердцем.

Леонардо уставился на друга.

- Ну ты загнул! При чем тут сердце?

Володя тяжело вздохнул и поинтересовался:

- Скажи, тебя трясет у мольберта?

- В каком смысле? - удивился Леонардо.

- В прямом, - пояснил Трошев, - как в лихорадке.

- Зачем? - недоумевал тот. - Что-то я тебя не понимаю!

Володя замолчал и больше никогда не разговаривал с приятелем на эту тему. Впрочем, близкими друзьями они оставались всю жизнь, но судьба их оказалась очень разной. Отец помог Леонардо стать членом Союза художников. Якунин даже приобрел определенную известность в узких кругах, он писал портреты, пейзажи на заказ и весьма преуспевал.

Личная жизнь Леонардо тоже сложилась вполне удачно. Он женился на милой девочке Марфе Коконовой, дочери композитора, у них родился сын Сергей. Марфа работала в издательстве. Якунины вели вполне обеспеченную жизнь, имели хорошую квартиру, дачу, потом, уже в шестидесятых, купили "Волгу", бело-серую, с серебристым оленем на капоте.

Трошев же, частенько приходивший к ним в гости, был неустроен и беден. Он никак не мог стать членом Союза художников. А в советской стране живописцами считались только "союзные" люди, остальных звали тунеядцами. Не имея в кармане заветного удостоверения, нельзя было весь день проводить у мольберта. Следовало где-то работать, а рисованием заниматься на досуге. Вот Трошеву и пришлось устроиться дворником. Утром и вечером он мел дворы, днем писал портреты. В те далекие годы среди уборщиков можно было найти поэтов, писателей, композиторов, короче говоря, всех представителей творческой интеллигенции, которых не признавали официальные власти. Жил Володя бедно, салоны не брали его картины. Впрочем, иногда Трошеву перепадали заказы. Но чаще всего клиент, увидев свой портрет, сначала замирал с открытым ртом, а потом отказывался от полотна. Непостижимым образом Трошев ухитрялся запечатлеть на холсте человеческую душу, причем внешнее сходство портрета и модели было минимальным. Голубоглазую хорошенькую блондиночку с по-детски наивным выражением лица Володя мог изобразить брюнеткой со злыми, "острыми" глазами и полным отсутствием рта. И тем не менее у всех моментально словно прояснялось в мозгах: вот она какая на самом деле, совсем не белая и пушистая, а злая, безжалостная. И кому, скажите, пожалуйста, захочется выставлять себя на показ голым? Вернее, с обнаженным телом предстали бы многие, но вот демонстрировать гостям полотно, на котором видно то, что всю жизнь скрывалось под маской, не желал никто. Поэтому работы Володи оседали мертвым грузом у него в комнате. Сами понимаете, что Трошев очень нуждался, и, если бы не Леонардо, то просто бы умер с голоду. Супруга Владимира была ему под стать, поэтесса, чьи стихи никто не собирался печатать. Люсенька писала такие вирши, что редкие люди могли их оценить лишь после трех бутылок: "Мармеладно-черное небо гвоздем воткнулось в мой левый глаз, если б душа вернулась, то мне никто не указ..." Ну и так далее. Всякий нормальный человек реагировал однозначно. Ну при чем тут мармелад? Да и бывает ли он черным? Поэтому Люсе нечего было и мечтать о том, чтобы выпустить книжку, соответственно, она не могла вступить в Союз писателей, а опубликовать свои произведения не получалось, потому что поэтесса не числилась ни в одном объединении литераторов. Вот такой замкнутый круг, из которого не было выхода.

Хорошо хоть Володе в конце концов дали крохотную квартирку, и Трошевы съехали из коммуналки.

Якунины, как могли, помогали Трошевым. Марфа пыталась объяснить Люсе, что нужно написать цикл стихов про партию, Ленина и комсомол.

- Выпусти два сборника, вступи в Союз, а потом кропай, что хочешь, - поучала она подругу.

Но Люсенька не умела прогибаться и предпочла мести на пару с супругом улицы.

Дети у Якуниных и Трошевых родились почти одновременно: Сережа и Настя.

И Леонардо поступил с сыном так же, как с ним Иван. С младых ногтей он начал убеждать Сережу в том, что ему быть художником. Казалось, Леонардо, которого отец насильно сделал живописцем, должен был разрешить своему ребенку самостоятельно выбрать жизненный путь. В подростковом возрасте сам Леонардо пытался бунтовать. Вообще говоря, ему хотелось шить, мальчик с огромным удовольствием кроил, а потом мастерил для кукол одежду. Но тогда такой профессии, как модельер, не знали.

В СССР существовали только портные, и Иван, перепугавшись, что сын станет закройщиком, моментально выбросил из дома все иголки и нитки вкупе со швейной машинкой.

- Ты художник, - категорично заявил он Леонардо, - ясно? И думать забудь о чем-то другом.

Пришлось сыну покориться. Представьте себе: потом молодой человек напрочь забыл о том, что Иван силой приставил его к мольберту. Более того, он не уставал повторять, что безумно благодарен отцу за то, что тот направил его на нужный путь, не дав совершить опрометчивый выбор. Леонардо не помнил о ночах, проведенных в слезах, и об активном нежелании заниматься живописью. На каждый свой день рождения он поднимал первый тост за отца.

- Моя жизнь удалась, - говорил художник, - я получил то, чего хотел. А все благодаря папе, который со свойственной умным людям прозорливостью сразу понял, куда направить сына.

И Сереже вложили в руку кисть и поставили за мольберт. Леонардо поступил, как в свое время Иван: нанял сыну хорошего педагога, записал в художественную школу и стал готовить его в соответствующий вуз. Одного он не учел - характера мальчика.

Сережа рос свободолюбивым и настойчивым.

Бог знает, как это вышло. Может, в мальчике доминировали гены Марфы, которая всю жизнь смело отстаивала свои позиции, может, время было иным.

Леонардо родился в самый разгар тотального страха. Детство его пришлось на конец тридцатых, отрочество на войну, юность на пятидесятые. В те годы трудно было сформироваться свободной личности, сталинский режим мгновенно давил тех, кто проявлял своенравие. А Сережа явился на свет в середине шестидесятых, позади уже была хрущевская "оттепель", "железный занавес" слегка истончился, в Москве проводили международные кинофестивали, многие знакомые Якуниных, да и сам Леонардо ездили за границу: в ГДР, Болгарию, Венгрию. Одним словом, страна изменилась, и дети хоть и носили, как в свое время их отцы, октябрятские значки, пионерские галстуки и комсомольские билеты, росли другими.

Сергей объявил отцу войну. Краски выбрасывались в окно, кисти ломались, бумага раздиралась в мелкие клочья. На занятия живописью мальчик категорически отказывался ходить, требовал перевести его в обычную школу.

Леонардо попытался сломать сына, как в свое время перелопатили его самого. Впрочем, методы давления на детей применяют многие родители: ремень, лишение сладкого, прогулок, кино...

Но Сергей отреагировал на это иначе, чем многие. Он не стал плакать, просить пощады и давать обещания хорошо себя вести. Мальчик просто лег в кровать и повернулся лицом к стене. Отец мог сколько угодно лупить его ремнем, сын даже не шевелился.

Поняв, что силой тут ничего не сделать, Леонардо сменил тактику. Начал увещевать мальчишку:

- Я в твоем возрасте тоже считал отца идиотом, но потом всю жизнь был ему благодарен. Одумайся, сынок, скоро же в институт поступать!

- Не хочу получать высшее образование, - коротко отвечал Сергей.

- Это как? - оторопел Леонардо. - Надо же профессию получить, вот станешь художником, мы с мамой тебя пристроим, у меня имя, положение, вступишь в Союз...

- Я пойду в ПТУ.

- Куда? - побагровел отец.

- Стану шофером.

У Леонардо от злости пропал голос. Но тут вмешалась Марфа. Она сказала мужу:

- Не трогай его пока, а то только хуже удила закусит. Все уладится.

Глава 16

Леонардо послушался жену, дело было в мае, в августе супруги уехали отдыхать в Сочи. Сергея отправили в лагерь. Когда родители третьего сентября вернулись домой, сын огорошил их сообщением:

- Я хожу на занятия в ПТУ, осваиваю профессию водителя.

В доме поднялась буря. Марфа и Леонардо кинулись в училище, требуя, чтобы их сына немедленно перевели назад, в школу. Но директор, предварительно поговорив с Сергеем, спросил: "С какой стати?"

Сгоряча Леонардо пообещал ему кучу неприятностей, но директор даже бровью не повел, а когда художник замолчал, чтобы перевести дух, спокойно заявил:

- Сейчас позвоню в газету "Правда" и расскажу, как представители творческой интеллигенции бесятся, узнав, что их ребенок выбрал себе рабочую профессию.

Леонардо прикусил язык. Стать героем фельетона в "Правде" означало в те годы конец карьере.

Пришлось смириться. В квартире Якуниных восстановилось внешнее спокойствие, на посторонний взгляд, там было все нормально, но на самом деле родители не общались с Сергеем, а тот делал все, чтобы досадить Леонардо и Марфе. Можно сказать, смыслом жизни парня стало причинять боль родителям. Он мстил им, вот только непонятно, за что?

Неужели за детство, проведенное у мольберта? Обычно подобное поведение свойственно подросткам, потом, где-то лет в восемнадцать, гормональный статус тинейджера стабилизируется, и ребенок перестает конфликтовать с родителями. Изредка встречаются люди, всю жизнь отстаивающие собственное "я" перед отцом и матерью. Сережа оказался из таких. Увидев, что Марфе не нравятся его друзья, он начал активно зазывать в гости одногруппников.

Поняв, что отца коробит грубая речь, стал материться, и так во всем. Доходило до смешного. Стоило Марфе один раз обмолвиться, что от запаха одеколона "Шипр" ее тошнит, как Сергей моментально купил его и начал усиленно поливаться именно им.

Единственный человек, который не уставал повторять ему: "Ты дурак", - была Настя, дочь Володи и Люси. Кстати, к тому времени Трошев уже умер.

Дети дружили с детства, Марфа очень надеялась на то, что Сережа в конце концов женится на Насте.

Но, увы, никакой любовью там и не пахло, зато дружба была самая настоящая. Настя знала про Сережу все и имела на него огромное влияние. Марфа могла сколько угодно вздыхать, глядя на размалеванных сине-зеленой краской девушек, приходивших к Сереже; сын, не обращая внимания на недовольство мамы, демонстративно на глазах у нее щупал хихикающих девчонок. Но стоило Насте слегка сдвинуть красивые брови, как очередная любовь Сергея испарялась без следа.

Потом Якунин угодил на военную службу. Когда он вернулся домой, родители встретили парня радостно, Леонардо и Марфа простили сыну все и очень надеялись, что отныне их жизнь потечет иначе, ведь Сергей уже совсем взрослый мужчина.

Но тот моментально расставил точки над i. Он пойдет работать шофером, женится, в общем, станет жить так, как хочет.

И тут Леонардо, что говорится, слетел в катушек.

- С ума сошел! - заорал он, швыряя на пол купленный по случаю возвращения сына торт. - Только посмей! Жениться! Да кого ты найдешь?

Шофер! Поломойку? Или лимитчицу?

Сергей молча смотрел на отца, а тот, откричавшись, схватился за сердце. Марфа бросилась к мужу, а сын спокойно ушел.

На следующий день он устроился водителем автобуса, а через три месяца равнодушно бросил:

- Я женился. Ее зовут Клава, сегодня переедет в мою комнату.

Теперь уже за сердце схватилась Марфа, но было поздно, Сергей продемонстрировал матери штамп в паспорте.

На беду, в то лето в Москве не было Насти. Она устроилась пионервожатой и с конца мая укатила в лагерь "Орленок" на Черное море. Может, не реши Настя подработать, ситуация повернулась бы иначе, но дочь Володи и Люси находилась далеко и никак не могла повлиять на стремительно разворачивающиеся события.

Клава замолчала, потом тихо продолжила:

- Я-то ведь ничего не знала. Думала, Сергей меня любит, иначе зачем замуж зовет? Да и о родителях он ничего не рассказывал, обронил вскользь, что живет с отцом и матерью, и все...

Чем больше я слушала рассказ Клавы, тем менее симпатичным казался мне Якунин-младший.

Невеста не расспрашивала жениха о его родителях. Сама она имела дома крепко зашибающего отца и охотно прикладывающуюся к бутылке мать, потому и решила, что Сережа тоже из семьи алкоголиков.

Но потом, оказавшись уже законной женой в квартире мужа, она просто обалдела. Такой красоты Клава до сих пор не видывала. Повсюду картины в бронзовых рамах, хрусталь, ковры. Бедная девушка боялась мыться в ванной и ходить в туалет, настолько белоснежным был там кафель, а унитаз походил на незабудку, весь нежно-голубой. Впрочем, в комнате Сергея было очень просто: старенькая софа, поцарапанный гардероб и пара продавленных кресел. Ни ковров, ни хрустальных люстр.

Поймав удивленный взгляд Клавы, Сергей объяснил:

- Мне от родителей ничего не надо, сам пробьюсь.

Но Клаве Леонардо и Марфа показались милыми. Они вежливо раскланивались при встрече с невесткой. Девушка вначале хотела им угодить: почистить картошку, постирать бельишко. На следующий день после появления в доме Якуниных она взяла пылесос и принялась за уборку, но была остановлена Марфой:

- Спасибо, деточка, но к нам в час дня приходит домработница, это ее обязанность.

Ни в какие дружеские отношения свекор и свекровь с невесткой вступать не собирались. Бесхитростные рассказы Клавы о рабочем дне на хлебозаводе воспринимались ими молча, но Сергей постоянно провоцировал жену на подобные беседы. В особенности охотно он это делал, когда у старших Якуниных собирались гости. Сергей выводил Клаву в гостиную, усаживал за длинный стол, дожидался, пока публика перестанет обсуждать импрессионистов, и громко спрашивал:

- Слышь, Клавк, а че на месткоме решили? Ждать нам шесть соток под картошку?

Наивная жена мигом покупалась и отвечала:

- Да не, оне Маньке участок дали из цеха булок.

- Говнюки!

- Сволочи, - соглашалась Клава, - я ведь пашу, как зверь, у печки, а земля другой досталась.

Как правило, после подобного диалога гости начинали озираться, а Марфа быстро начинала предлагать:

- Пирожки берите, наша Лена мастерица.

- Барахло, - прерывал мать Сергей, - вот у Клавки на хлебозаводе вкуснятину пекут, она нам принесет, правда, Клань?

- Знамо дело, - соглашалась та, - разве ж для своих жалко.

Клава была простодушна и одно время искренне считала, что муж ее любит. Вон как при гостях хвалит. Прозрение наступило внезапно. Один раз такой спектакль Сергей разыграл при Насте и Люсе.

Настенька вспыхнула, но молча допила чай. Потом Клава пошла в туалет, закрылась и через пару минут услыхала знакомые голоса. В ванной комнате разговаривали Сергей и Настя.

- Как тебе не стыдно?! - кипятилась Настя.

- Так им и надо, - ответил Сережа, - ненавижу их.

- Пожалей хотя бы свою жену, - сердито заявила Настя, - ведь ты выставляешь ее перед всеми дурой.

Сергей ехидно засмеялся.

- Ловко я придумал! Ну похвали меня. Ведь очень здорово вышло, сам шофер, баба пекарь, славная пара, горшок нашел крышку.

- Она тебя любит, - тихо сказала Настя, - и верит тебе, так нельзя поступать с человеком. А если у вас дети родятся?

- Никаких наследников не будет!

- Но вдруг?

- Милая, ты еще маленькая, - ласково отмахнулся Сережа, - ребята случайно рождаются лишь у безголовых. Не волнуйся, я принимаю все меры.

Впрочем, если что, Клава на аборт сходит.

- Ты ее совсем не любишь, - ужаснулась Настя.

- Она всего лишь средство для достижения цели, - ответил Сергей.

- Что вы тут делаете? - раздался голос Люси. - Заперлись в ванной, это неприлично.

- Уже идем, - отозвалась Настя.

Клава просидела в туалете долго. В голове у нее помутилось. Потом, кое-как придя в себя, она вышла и убежала в свою комнату, сославшись на дурноту. Больше всего Клаву поразило не известие о том, что муж не любит ее, а то, каким голосом Сергей разговаривал с Настей. Он беседовал, как Леонардо, без всяких там "че", "шо", не повторял постоянно слова на букву "б"... До Клавы только сейчас дошло: ее муж птица из иной стаи. Он орел, который пока по непонятным для нее причинам вынужден прикидываться облезлой вороной. А она, Клава, пешка в неизвестной игре.

С тех пор она перестала принимать участие в семейных посиделках. Если в доме намечались гости, Клава моментально ссылалась на занятость.

Как бы ни злился муж, она больше не хотела играть на предложенных условиях. Ей все яснее становилось: Сергей повел ее в загс лишь по одной причине - чтобы досадить своим родителям. Он не испытывал к девушке никаких чувств, никогда не делился с ней своими мыслями, а потом даже перестал спать с Клавой. По некоторым признакам она поняла, что у мужа есть любовница. Детей у Якуниных не было.

Потом умер Леонардо. Марфа, прожив некоторое время вдовой, тоже скончалась. Квартира, набитая мебелью, антиквариатом, картинами, должна была достаться Сергею и Клаве. Но, когда вскрыли завещание, ее словно током шарахнуло.

Марфа все свое немалое имущество, включая Драгоценности и машину, завещала Насте. Вот только квартиру она отдать ей не могла. Сергей и Клава были там прописаны. Но к завещанию прилагалось письмо, в нем Марфа писала: "Сергей! Люся и Настя должны жить у нас, а вам с Клавой следует перебраться к ним. Оформи обмен". Подписи не было, всяких слов типа "любимый сыночек", "родной мальчик" тоже.

Клава, хорошо знавшая, что Сергей ни за какие пряники не выполнит волю матери, не слишком испугалась, но неожиданно случилось такое!

Спустя месяц после вскрытия завещания Клава, вернувшись домой с работы, обнаружила в квартире молодую, симпатичную женщину в халате. Вся кровь бросилась Якуниной в лицо.

- Ах ты, стерва! - заорала она и пошла на незнакомку с явным желанием выдрать у любовницы мужа из головы все кудри.

- С ума сошла! - закричала та. - Это совсем не то, что ты подумала! Я вещи пакую.

- Какие? - вытаращила глаза Клава.

- Так меня ваш муж нанял, - объяснила незнакомка, - Сергей Леонардович, он сказал, что вы переезжаете.

Клава бросилась к супругу.

- Куда мы едем? Зачем? Что случилось?

- Сделай одолжение, замолчи, - сказал Сергей.

Но Клара не собиралась затыкаться.

- Немедленно объясни, в чем дело!

- Я выполняю последнюю волю матери, - сухо сообщил муж. - Сюда въедут Настя с Люсей, а мы отправимся к ним.

На пару минут Клава примолкла, но потом прошептала:

- Что?

Было отчего прийти в изумление. До смерти Марфы Сергей ни разу не выполнил ни одной ее просьбы, а теперь вдруг решил послушаться мать. И потом, Якунины жили в роскошной пятикомнатной квартире в центре Москвы, в тихом переулке. Может, вам это покажется странным, но в столице, в пределах Садового кольца, есть совершенно замечательные места, зеленые, малошумные и очень престижные. А Настя с Люсей обитали в квартиренке, которая гордо именовалась двухкомнатной, но общий метраж ее не превышал сорока метров: совмещенный санузел, сидячая ванна, а вместо кухни просто ниша у входа, где стояли плита и мойка. Находились апартаменты в спальном районе, до метро следовало добираться на автобусе около двадцати минут...

Клава впервые за всю жизнь устроила мужу грандиозный скандал и в пылу припомнила Сергею все.

- Ты меня никогда не любил, - кричала она, - женился, чтобы досадить Леонардо! Знаю, знаю, ты всегда о Настеньке мечтал, только в загс ее не повел из-за Марфы. Не хотел матушке приятное сделать.

А теперь решил свою хахальницу в комфортные условия поселить, а меня на помойку? Ну уж нет! Я в суд подам! Так и знай! Заберу свое, по закону положенное!

Сергей ухмыльнулся:

- Кто бы мог подумать, что ты так здорово во всем разберешься! Ладно, будь по-твоему, давай разводиться.

Клава мигом прикусила язык. В ее планы не входило лишаться мужа, даже такого виртуального, как Сергей. И потом, в душе ее жила надежда на то, что супруг перебесится, прекратит таскаться по бабам, осядет дома, в их семье наконец-то появится ребенок. Конечно, Клаве уже не двадцать лет, но сейчас многие рожают и на излете тридцати...

Увидев испуг Клавы, Сергей спросил:

- Ну что, по поводу суда? Давай определимся сразу, кто в доме хозяин! Ему и решать, как жить дальше! Так я у нас главный?

Клава молча кивнула.

- Вот и хорошо, - похвалил ее Сергей, - с милым рай и в шалаше.

Последняя фраза звучала явно издевательски, но Клава сделала вид, что приняла ее за чистую монету. Вечером, лежа в своей комнате, она пыталась успокоить себя.

"Ничего, - думала женщина, - что ни делается, все к лучшему. Здесь мы спим в разных спальнях, а на новом месте придется Сергею со мной ложиться, там-то лишней площади нет!"

Но уже через секунду по щекам Клавы потекли горькие слезы. Ей было безумно жаль покидать роскошную квартиру, набитую красивыми вещами. За годы брака Клава кое-чему научилась и стала ценить окружающие ее раритеты. А теперь предстояло жить в трущобе.

Но события вновь приняли неожиданный оборот. Люся и Настя наотрез отказались меняться.

После долгих разговоров они согласились на такой вариант: Сергей просто улучшает их жилищные условия, не слишком изменяя свои.

Однако Якунин словно с цепи сорвался. Роскошные апартаменты он мигом разменял. Насте и Люсе достались трехкомнатные хоромы в Крылатском, а Клава с мужем перебрались в самую простую квартирку. Ни одной вещи, напоминающей ему о родителях, Сергей не взял. Коллекция картин, фарфор восемнадцатого века, мебель времен Павла, тяжелые, расшитые вручную портьеры - все исчезло неизвестно куда. На вопрос Клавы: "Где же нажитое?" - муж преспокойно заявил:

- Продал.

- А деньги? - не успокоилась она.

Сергей мрачно посмотрел на жену.