Чтение 8–й страницы книги ~Кондуит и Швамбрания~

любопытство гостей.

Гимназисты как бы нечаянно оттесняют публику. Марфуша запахивается в
шубу, сани трогаются.

Витя вскочил на ходу. Они несутся по сонным улицам. У Марфуши смыкаются
веки. Фонари, как медузы, шевелят золотые нити. Золушка возвращается на
кухню.

Ночью на пустом сундуке тихо щелкают на своих маленьких счетах новые
часики.

Счастливая и уставшая, спит Марфуша. Разорванный конверт - шелуха
сказочного вечера - пустует у кровати. У порога несут почетный караул четыре
пары грязных штиблет. Утром их надо вычистить.

ЗОЛУШКА РАЗОБЛАЧЕНА

В газете "Саратовский вестник" в столбце покров-ской хроники было
напечатано:

"В среду в клубе Коммерческого собрания состоялся грандиозный
бал-маскарад. Было много интересных костюмов. Наибольший успех имела маска
"Анонимное письмо".

Костюм был прекрасно выполнен в форме почтового конверта с настоящими
марками, штемпелями и остроумным адресом.

Вполне справедливо присутствующие присудили костюму первый приз, который
и был выдан земским начальником г. Разудановым в виде золотых часов.
Несмотря на настойчивые просьбы гостей, маска отказалась открыться и была
увезена с маскарада неизвестным лицом. Предполагают, что это была приезжая
актриса".

А через два дня, когда город еще томился в догадках, отца вызвали к
замигренившей супруге земского. После осмотра пациентки отец пил с земским
чай. Разуданов корил папу:

- Что же это вы, батенька, на маскарад не заглянули? Много потеряли,
ей-богу. Там такая масочка была, доложу вам, ну-ну... Немножко, правда, меня
прокатили, но зато что за ножки! А руки! Порода, батенька мой, порода!
Вероятно, иностранка... Из головы не идет!

- Ну, что вы, - скромно сказал папа, - ничего особенного - это наша
горничная Марфуша.

- Ка-ак? - откинулся земский, побагровев, и лицо его вытянулось, так как
пухлые губы потянулись вниз, а глаза полезли наверх.

Отец, уже не сдержавшись, так загрохотал во все горло, что излеченная
было им мигрень у супруги земского снова вернулась на место.

ТУФЕЛЬКА САНДРИЛЬОНЫ

На этом, собственно, кончается рассказ о последней Золушке.

Паж не принес Марфуше на кухню туфельку.

Однако след знаменитой туфельки Сандрильоны отыскался на страницах
кондуитного журнала.

Голуби-сизяки, вытащившие для Марфуши из горшка золы золотую крупинку,
поплатились.

Через несколько дней на парадном крыльце земского начальника был
обнаружен резиновый, чудовищных размеров бот.

Бот был накрепко привинчен шурупами к ступенькам крыльца.

В то же утро на заборах были кем-то прикреплены следующие "приказы":

"Приказ

Приказываю всему женскому населению г. По-кровска явиться в кратчайший
срок к земскому начальнику для примерки на правую ногу туфельки, утерянной
анонимной посетительницей маскарада в Коммерческом собрании. Та, которой
туфелька придется впору, будет немедленно назначена земской начальницей.
Земский начальник обязуется вечно быть под каблуком этой туфли.

Земский начальник Разуданов".

Рассказывают, что утром, пока полиция еще не сняла бот с крыльца,
приезжала хуторянка - услышав о приказе, решила попытать счастья, но нога не
полезла.

- Трошки маловат, - с досадой сказала баба и плюнула в бот.

А Мите и еще троим товарищам "за неуместное, порочащее учебное заведение,
дерзкое озорство и недостойное поведение в публичном месте" был объявлен
выговор и сбавлены отметки в поведении. Таков эпилог, отличающий историю
Покровской Сандрильоны от старой сказки о Золушке.

ГОЛУБИНАЯ КНИГА

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ

Вступительный экзамен я сдавал весной. Дмитрий Алексеевич, домашний
учитель, пришел рано утром и заставил меня повторить "коренные слова на
ять". Папа перед отъездом в больницу положил свою большую руку мне на
макушку, откинул мою голову назад и спросил:

- Ну, как котелок? Варит?

С мамой мы пошли в гимназию. По дороге мама, волнуясь и заботливо
оглядывая меня, все говорила:

- Глазное, не волнуйся! Говори громче и не торопись. Прежде чем отвечать,
подумай как следует.

Дмитрий Алексеевич шел рядом и спрашивал таблицу умножения вразбивку и
подряд. До "девятью девять" и до гимназии мы дошли одновременно.

День был полон грамматики. На собирательном базаре сыпались
прилагательные, междометия и числительные. На амбарной ветке, проходившей
неподалеку от гимназии, неодушевленный паровоз старался сбить меня с толку.
Он кричал и двигался, как одушевленный.

Перед самыми дверьми Дмитрий Алексеевич сделался очень строгим, хотя
сквозь пенсне видны были его добрейшие, чудесные глаза.

- Ну, теперь руки по швам! - сказал он и внезапно спросил: - А ну,
быстро: гимназия - какая часть речи?

- Имя существительное, нарицательное, неодушевленное! - отчеканил я.

- А гимназист?

- Одушевленное...

В это время из двери гимназии выходил огромного роста детина в
гимназической форме. Он мрачно и презрительно оглядел мой матросский
костюмчик и так же мрачно сказал:

- Ошибаешься, юноша! Брешешь. Гимназист - существо неодушевленное.

Я, потрясенный рыком и ростом этого ученого мужа, почувствовал себя
совсем сбитым с панталыку.

В коридоре гимназии было холодно от волнения.

Потом была перекличка. Стол, накрытый зеленым сукном. Диктант: "Купи
поросенка за грошш, да посади его в рожж, так будет он хорошш!"

Сердце стучало на весь класс. В дверь класса глядели мамы. Мамы
волновались, беспокойно вглядывались в склонившиеся над партами лица:
поставят в слове "рожь" мягкий знак или нет?

Я поставил. Но зато от волнения забыл поставить мягкий знак в собственной
фамилии,

Потом была письменная по арифметике и устные экзамены.

На экзамене по русскому языку я делал разбор предложения: подлежащее,
сказуемое и всякое такое. Подошел священник, протянул мне какую-то книгу на
церковнославянском языке. Учитель русского языка, кудрявый, русый и
бородатый, неуверенно сказал:

- Батюшка! А ведь это им не требуется, кажется?.. Вообще иных
вероисповеданий...

И он почему-то очень смутился, как будто сказал что-то нехорошее. Я тоже
покраснел.

- Тем паче необходимо, - строго сказал батюшка. - Вот возьми и прочти.
Прочти.

Я прочел и перевел какую-то страницу. Через несколько дней уже было
известно, что меня приняли в гимназию.

ЗАБРИЛИ! ОБОЛВАНИЛИ!

Лето мы провели на даче в деревне Подлесное, Хва-лынского уезда, куда в
сосновые и липовые леса увез я казавшееся мне чрезвычайно почетным звание
гим-назиста. Это звание я гордо нес на вершины хвалын-ских меловых гор, в
ущелья Теремшаня и густые малинники, куда мы тихонько забирались.

В то время Россия, Европа, мир начинали войну.

Мы ехали из Хвалынска на пароходе. На пароход сажали мобилизованных. На
пристанях мальчишки-газетчики кричали:

- Последние телеграммы! Три тысячи пленных! Наши трофеи!

На пристанях бились у пароходных сходен плачущие, растрепанные женщины -
старухи и молодки: они провожали мобилизованных отцов, мужей, братьев,
сыновей. Отходные свистки заглушали плач, причитанья, нестройное "ура",
разнобой оркестра. Пароход разворачивал большую вспененную дугу по воде и
давал прощальные гудки. Долго-долго. Короткий перерыв - и опять тревожно...
протяжно.

В рубке первого класса звенели в такт машине хрустальные висюльки на
люстре. Гремело пианино. Пахло Волгой, ухой и духами. Смеялись дамы.

В окно салона был виден уплывавший крутой берег. По берегу вверх от
пристани тянулись тяжело и сиротливо деревенские таратайки.

Проводили...

В нашей каюте пахло по-солдатски от моего новенького ранца. Через день
начинались занятия в гимназии.

Дома меня уже ждал форменный костюм. Начиналась гимназическая пора.
Прощай, двор и уличные друзья! Я чувствовал себя почти мобилизованным. Дома
меня остригли наголо, "оболванили", как сказал отец.

- Совсем зольдат, - говорил портной Виркель, примеряя на мне готовую
форму.

ПУГОВИЦЫ

То были торжественные дни всеобщего признания моего величия и длинных