Чтение 53–й страницы книги ~В сердце моем~

смотрите на людей, они сияют при первом знаке внимания с вашей стороны;
проявите к ним уважение - и они станут вас презирать.

- В Австралии каждый поденщик воображает, будто он ничуть не хуже
своего хозяина. В Англии у меня никогда не было хлопот со слугами; здесь же
невозможно добиться, чтобы вас прилично обслуживали.

Некоторое время тому назад я дал в газете объявление, что ищу
секретаршу. Явилась девица. По ее словам, она была сущим кладом. Я решил
взять ее на испытательный срок. Не прошло и двух дней, как она прожгла мои
резиновые перчатки. Дело не в цене, но их нелегко достать. Затем девица эта
погубила весь мой запас редких медикаментов. А я выписываю их из Англии.
Девица оказалась нерасторопной, печатала плохо, к тому же неграмотно. Я
вызвал ее к себе.

"Я больна, - захныкала она. - Если бы вы знали, как я нездорова".

"Что с вами?" - спрашиваю.

"Вчера я три раза падала в обморок".

"Что-то я не видел, чтобы вы падали в обморок, - говорю. - Должно быть,
это происходило в мое отсутствие".

"Я очень плохо питаюсь", - заявляет девица.

"Как плохо? - удивляюсь я. - Я же заплатил вам вперед четыре фунта
десять шиллингов".

И, представьте себе, у нее хватило нахальства сказать:

"Мне этого мало".

"Сколько вы тратите в неделю на сигареты?" - спрашиваю ее.

"Пятнадцать шиллингов", - говорит девица.

"Раз вы позволяете себе тратить пятнадцать шиллингов в неделю на
сигареты, вместо того чтобы прилично питаться, будьте любезны падать в
обморок в свободное время, - заявляю я. - А в рабочее время - никаких
обмороков".

- С тех пор девица немного подтянулась, но, боюсь, все-таки придется
избавиться от нее.

То же самое и с моей служанкой. У меня диабет, и мне приходится ставить
на ночь у постели две больничные посудины. Я попросил служанку опорожнять их
каждое утро.

"Что? - возопила она. - Чтобы я выливала горшки?! Ну, знаете, это
слишком!"

"Моя милая, - возражаю я. - Носили ли вы когда-нибудь свою мочу в
больницу к доктору?"

"Как же, носила".

"Ему приходилось выливать бутылки, которые вы приносили. Так вот, я
тоже доктор. Если вы отказываетесь делать то, что я говорю, вам придется
взять расчет".

Служанка отправилась на кухню решать вопрос. Немного погодя она
вернулась и опорожнила посудины. Надеюсь, что она и впредь будет это делать
- мне очень не хотелось бы менять прислугу.

Закончив рассказ, он с видимым облегчением опустился в кресло.

Мои карманы были переполнены письмами от девушек. Я собирался обсудить
с ним эти письма, если он согласится помочь мне. Я достал письма и попросил
его высказать мнение о вопросах, затронутых в них; эти вопросы, - сказал я,
- больше по его части, чем по моей.

Он очень быстро, внимательно разобрался в каждом письме: все, что он
говорил, было дельно и справедливо.

Я заговорил о своем разделе в журнале и выразил удивление по поводу
того, что письма, затрагивающие одни и те же проблемы, поступают циклически.
Случается, что целыми неделями со всех концов Австралии все пишут мне чуть
ли не об одном и том же. Внезапно поток таких писем прекращается, с тем
чтобы через год-два опять возобновиться.

Создается впечатление, что по Австралии прокатывается волна
недовольства чем-то, заставляя женщин и девушек из разных концов страны
засыпать письмами журналиста, занимающегося этими вопросами. Потом волна
спадает, жизнь входит в обычное русло.

Колин Стрит слушал меня с некоторым интересом, но чуть иронически, как
человек, которому все это давно известно.

- Все журналисты, пишущие о том, что волнует женщин, сталкиваются с
этим явлением, - сказал он. - Мне не раз приходилось беседовать на эту тему
с журналистами в Англии и в Америке. И сам я тоже сталкивался с этим, - как
и вы, очевидно. Истерия заразительна - вот возможное объяснение... Впрочем,
никто в точности не знает, в чем тут дело. Да и вопросы, затрагиваемые в
письмах, ничего не разъясняют. Вариантов много. То речь идет о грубом муже,
то о девушке, притесняемой суровым отцом, о несчастной любви, о бегстве из
дома - и так далее и тому подобное. Такого рода письма приходят всегда, но
иногда они вдруг начинают идти потоком. Ваши корреспондентки, по всей
вероятности, гораздо больше подвержены таким эпидемиям, чем мои. Ведь вы
имеете дело с молодежью.

Меня не удовлетворили его слова, поскольку они ничего не объясняли.
Причина этих эпидемий мне стала ясна лишь спустя два года, в течение которых
я составлял своеобразные таблицы, пытаясь с их помощью проследить, в какой
мере наплыв однотипных писем зависит от ряда факторов, оказывающих влияние
на всю страну.

Скажем, в Австралии приобретала популярность песенка о неразделенной
любви ("Я хотела б, чтоб кто-нибудь меня полюбил") или песенка о суровом
отце, запретившем встречи с любимым ("Остались мне одни воспоминания"), и
тотчас же на меня обрушивался поток писем, в которых речь шла именно о
подобных вещах. И так до тех пор, пока эти песни не вытеснялись новыми.

Такой же поток писем вызывали и кинофильмы о проблемах молодежи,
демонстрировавшиеся по всей Австралии.

Колин Стрит не стремился к новым открытиям в мире, который он однажды
уже подверг исследованию; этого человека вполне устраивала тихая гавань,
обретенная ценой прежних усилий.

- Существуют явления, которых мы не можем понять, - заключил он,
вставая с кресла, и добавил: - А теперь пойдемте, я покажу вам свою
коллекцию столового серебра.

Мы прошли в ту комнату, где шпалерами стояли буфеты, и тут он, как
истинный знаток, стал говорить о своем увлечении.

- Почему вы питаете такую слабость к судкам? - спросил я.

- Потому, что из всего, что когда-либо украшало обеденный стол, они -
наиболее интересны и наиболее полезны. К тому же, они красивы. Очень жаль,
что время их проходит. Вместе с ними уходит и изящная, красивая жизнь.
Теперь соль у нас подается в солонках, перец в дешевых перечницах, горчицу
мы покупаем в готовом виде - отвратительно!

Провожая меня к выходу, Колин Стрит сказал:

- Пожалуй, вы стоите больше, чем три фунта десять шиллингов в неделю.
Потребуйте-ка семь фунтов...

На следующее утро я отправился к редактору Эдварду Рэмкину и получил
свои семь фунтов; впрочем, он долго колебался, прежде чем согласиться на
это.

- И все-таки я сомневаюсь, стоят ли ваши статьи таких денег, - угрюмо
заметил он. - Я плачу деньги в зависимости от того, какую ценность статьи
представляют для моего журнала; и тут мнение автора ни при чем. Я не допущу,
чтобы мне навязывали свое мнение и диктовали, что ценно и что нет. Говорю
это вам, чтоб вы не вздумали снова обращаться ко мне с просьбами о прибавке.
Будь вы столь же благоразумны, как Колин Стрит, я был бы спокойнее за ваше
будущее в моем журнале.

Слушая его, я испытывал странное чувство нереальности. Эдвард Рэмкин,
Колин Стрит, я сам... Все мы были только марионетками, хотя и воображали
себя независимыми, свободными людьми.

Мы все притворялись, все видели друг в друге врага, все были жертвами
истории, которой сами же помогали повторяться. Освободиться, стать
настоящими людьми мы могли, лишь избавившись от чего-то, что унижало каждого
из нас.

И мне вдруг представилось, как я ползаю на коленях, бок о бок с
другими, себе подобными, - ползаю, собирая монеты в комнате, за дверью
которой слышится детский плач...

Любой ценой я должен вырваться из этой мрачной комнаты. Прочь отсюда,
прочь!