Чтение 16–й страницы книги ~Должность во вселенной~

- Что ж, пожалуйста! - Малюта поиграла пальцами: исчезла заданная модель на экране и сразу вслед за ней - планета над кабиной.- Какую вы теперь заказываете?

- Давайте... что-то между землеподобной и марсоподобной. Кстати, Люся, я вас спрашивал, куда летит Земля?

- Спрашивали, Александр Иванович.- Она посмотрела на Корнева с ироническим любопытством.- И я тоже срезалась. Кстати - куда?

- Вверх. Вперед - и выше.

- Кто б мог подумать!

(У Людмилы Сергеевны тоже было немало своего в мыслях и чувствах, в подтексте. Этот ее стиль "запросто"... Она не чувствовала себя здесь запросто, нет. Всякий раз при подъеме в Меняющуюся Вселенную душа ее съеживалась и трепетала; хотелось скорее обратно, вниз, в нормальный мир. Не такой он и там нормальный, тоже НПВ - но все-таки... И сейчас Люся старалась скомпенсировать эту, как она считала, бабью неполноценность не только демонстрацией наведенного ею в системе ГиМ электронного сервиса, но и кокетливой бойкостью. Звезды звездами, миры мирами, а она еще молода, хороша собой, женственна. Во Вселенной только тогда все в надлежащем порядке, когда мужчина - интересный, надо признать, мужчина! - это восчувствует. И оживет. И увлечется. И вообще...)

Теперь автоматический поиск планет в MB выглядел приличней. Скопление галактик - галактика - ее развертывание в звездное небо - протозвезда или звезда с планетами (и та, и другая имели характерные биения траектории) - все это появлялось и сменялось над куполом кабины хоть и быстро, подобно необязательным начальным кадрам в кинофильмах, идущим под титры, но все-таки наличествовало. Правда, придирчиво отметил про себя Корнев, импульсные основания кабины в пространстве-времени автомат подобрал настолько размашистые, настолько приближал наблюдателей ко времени объектов, что все они, от галактик до планет, приобретали привычный учебниковый вид: застывшие мертвые образы. Но говорить об этом Людмиле Сергеевне не имело смысла: повинен не автомат, а школярский взгляд на Вселенную ее и других разработчиков; перепрограммировать надо их. "Ладно, сообразим потом что-нибудь сами".

...Только в девятнадцатой попытке автомат нашел планету подходящего облика - четвертую от светила. Наверно, благоприятствовало то, что галактика вступила в своем развитии в экстремальную фазу, когда все космические образы приобретают наибольшую выразительность и устойчивость. Четкий, даже на взгляд плотный шар, слегка затуманенный по краям сизой пеленой атмосферы, повис над кабиной. По рельефу освещенной левой стороны он более походил на Марс и Луну, нежели на Землю: хребты с розово-белыми ребристыми спинами, серые плато все в округлых воронках "цирков"; их края отбрасывали неровные тени. Автомат сам изменил частоту синхронизации, прокрутил планету, показал шар со всех сторон: нигде не оказалось гладких пятен водоемов и белых циклонных вихрей в атмосфере. Только бело-розовые нашлепки на противоположных сторонах планеты стали понятней: это были приполярные области.

- Редки землеподобные-то,- разочарованно сказал Корнев,- а нам их более всего и надо.

- Надеюсь, это претензии не ко мне?

- Не к вам, Люся, не к вам. Ко Вселенной.

В режиме "кадр-год" планета выглядела неподвижной. Автомат сам переключился на "кадр-десятилетие" (эти слова так же с паузами говорил из динамиков Люсин голос): поверхность чуть оживилась, но снова застыла. "А какой у нее год?" - задумчиво спросил Александр Иванович. "Может, меньше земного, а может, и больше - кто знает. Оборот вокруг светила, и все... И про ее сутки мы знаем не больше". Застывание повторилось и в режиме "кадр-век". И только когда пришпорили время до "кадр-тысячелетие", ощутимы стали миллионы лет-оборотов планеты по орбите - они неоспоримо увидели живое тело в космосе MB: рельеф шара дышал, то вздыбливаясь горными странами, то опадая, шевелился, будто под кожей планеты напрягались и расслаблялись бугры и свивы мышц, пульсировали потоки-жилы протяженностями в материк.

Темп оживления нарастал, автомат вернулся к "кадрам в век", затем к "кадрам в десятилетие" и к "кадрам в год". Утолщалась и мутнела атмосфера планеты, твердь ходила ходуном, пузырилась, в теневой части возникли и множились блики света... Затем и в годовом темпе все смазалось. Автомат отдалил кабину: планетный шар съежился в освещенную серпиком горошинку, в искорку, показалось бело-голубое светило. Последнее, что они увидели до полного отката: как оно разбухает в сверхновую, охватывает всепожирающими выбросами ядерного огня орбиты планет.

И хоть далее снова пошли финальные "титровые" кадры звездного неба, удаляющейся галактики, но впечатление о виденной только что жизни и гибели большого мира-планеты ими не смазалось. Такое невозможно смазать, к такому невозможно привыкнуть.

Несколько минут они сидели молча, ошеломленные. Автомат продолжал отводить кабину, в ней становилось сумеречно; над куполом угасал очередной Шторм-цикл.

- Так-с...- Александр Иванович первым овладел собой.- Надо продумать автоматическую синхронизацию чаще кадра в год. Это сложно, я понимаю, планета меняет места на орбите. Но... иначе мы много интересного упустим, особенно в максимальных сближениях.

- Хорошо, Александр Иванович,- со вздохом сказала Люся.- Дождемся сейчас нового Шторма, попробуем. Ну, а вообще-то как?..

- Замечательно, Люся, о чем говорить! Если схватить первого попавшегося ученого-астронома, дважды лауреатного, трижды заслуженного... фамилию забыл, как говорит Райкин,- и поместить в нашу кабину, то он или умрет от черной зависти, или тронется рассудком. Только что пощупать звезды не можем, а так - почти все.

- Во-от!..- удовлетворенно сказала Малюта; голос ее повеселел.- А не намекнула, то и не похвалил бы, не догадался. Ох, какие вы все затурканные!.. Вот у нас час времени до нового Шторма - что нужно вам делать?

- Что, Люся?

- Ну, хоть поухаживать, что ли! Сидим, как неродные... Не мне же за вами! Ну, мужчины нынче пошли - головастики!

Главный инженер повернул кресло, с любопытством посмотрел на Малюту. Рядом сидела красивая - и к тому же прелестно разгорячившаяся от своей храбрости - женщина. Сумерки в кабине скрадывали морщинки и тени, которые могли бы повредить ее облику, но зато выигрышно выделили профиль с прямым четким носиком, капризным изгибом губ, высокую прическу над выпуклым лбом; во всем этом колеблющийся, зыбкий полусвет MB как-то усилил женственную воздушность, недосказанность, интим. Александр Иванович вспомнил, что не раз при встречах любовался фигуркой главкибернетика, всегда умеренно обтянутой джинсами, свитером или халатиком, ее походкой ("Идет, как пишет"), даже хотел подбить клинья, да все отвлекали дела. Вспомнил и про то, что с женой опять нелады, а замену ей - из-за той же предельной занятости, будь она неладна! - он не сыскал... короче, вспомнил и почувствовал, что он мужчина. Не головастик - или, точнее, не только головастик.

(Не в одном этом, если доискиваться до глубин, было дело. В кабине сейчас находился не прежний Корнев, научный флибустьер, хозяин жизни и всех дел в Шаре, а человек сомневающийся, несколько растерянный - ослабевший. Трудами, идеями и подвигами в освоении Меняющейся Вселенной Александр Иванович подсознательно стремился утвердить то же, что и в других делах,- свою исключительность. Не только, впрочем, свою, не такой он был эгоцентрист - и товарищей по работе, вообще умных, знающих и даровитых людей. Но получилось не так: Меняющаяся Вселенная в Шаре, заманив его сначала интересностью проблем и наблюдений, теперь больше отнимала, чем давала. Сокрушала - одну за другой - иллюзии обычного видения мира, обычной жизни; в том числе и такие, терять которые было больно и страшно... Поэтому утверждение себя - пусть самое простое - было ему позарез необходимо).

- Люся,- с добродушным изумлением промолвил главный инженер,- а ведь вы хорошенькая!

- Та-ак, уже теплее!..- Людмила Сергеевна тоже повернула кресло к нему.- Что дальше?

- Дальше?..

Что могло быть дальше? Корнев перегнулся, сгреб женщину в объятия, перетащил к себе; с удовольствием почувствовал, что свитер и джинсы не обманывали - тело действительно было упругое, теплое.

- Александр Иванович, вы что?! - Люся ошеломленно уперлась в его грудь ладонями.- Я вовсе не это имела в виду!..

- А я это.- Он запустил правую руку под свитер, лево притянул к себе Люсины плечи, искал губами ее губы - и нашел. Потом поднял и понес ее в угол кабины, где лежал застеленный матрас; пол слегка покачивался под ногами.

Людмила Сергеевна вела себя достойно - сопротивлялась, отнимала руки. Но поскольку, кроме их двоих, теперь здесь присутствовал и некто .третий по имени Взаимное Влечение, то получилось так, что ее суматошные отталкивания помогли Корневу быстрее и легче освободить ее от одежды, чем если бы она не противилась. Так бывает.

В черноте ядра тем временем голубовато накалился новый Вселенский Шторм. Персептрон-автомат прицельно и не спеша повел кабину вверх, выбрал среди множества новых вихриков-галактик одну, приблизился к ней - и она развернулась в обильное звездами небо.

...И под этим небом, под согласованно мерцающими, переливающимися звездами Меняющейся Вселенной послышалось то, что бесчисленное число раз слышали обычные звезды, луна, облака, кусты, деревья, берега рек, луга и поляны, слышали на всех языках человечьих, птичьих и звериных:

- Ну, Люся... ну, Люсь!..

- Ох, ну не нннадо... не надо, Александр Иваныч миленький, Саша, Сашенька! О... аххх!..

Не было более главного инженера и главкибернетика, отмелись вместе с одеждами имена и различия. Осталось главное: Мужчина и Женщина, Он и Она - что было, есть и да пребудет во веки веков. И было хорошо весьма.

Во втором заходе Люся научилась (Саша научил) нежно оплетать ногами его мускулистые ноги.

Автомат между тем начал поиск планеты, целевая модель которой осталась в его памяти: приближал звезду, она увеличивалась до диска, в кабине ночь сменялась минутным днем. Звезда уплывала в сторону - опять сумерки, ночь - возникала над куполом планета и светила, как ущербная луна. Но мир сей не подходил под заданный образец, автомат браковал его, а затем, просмотрев и показав всю звездную систему, устремлял кабину к иной... Они, отдыхая, лежали, смотрели: Люсина голова на плече Александра Ивановича.

- Нет, это не то! - Она поднялась, подошла к пульту, нажала несколько клавишей. Звездное небо сгустилось в галактику - теперь весь косо накренившийся вихрь из миллиардов сверкающих точек помещался над куполом. Свет его - слабее дневного, но ярче лунного - волшебно лился на нагое стройное тело Люси.

Корнев глядел, любовался: нет, эта женщина не с Земли сюда поднялась - опустилась из Меняющейся Вселенной. Сгустилась из света звезд.

Она вернулась, легла к нему. Он склонился над ней:

- Ты чудесная женщина, Люсь. Девушка со звезды. И как мы подходим друг к другу!

...они все не могли насытиться. Чем-то их простое и радостное занятие, действие ради чувствования, было родственно делающемуся в MB. Корнев это ощущал спиной. И шорох их движений, звуки поцелуев, негромкие стоны Люси как-то очень естественно сплетались с ниспадающим на них из динамиков многоголосым ритмичным шумом вселенских процессов, временами переходящим в симфонические аккорды,- как первичное с первичным.

"Действие ради чувствования...- думал затем Александр Иванович, лежа на спине и глядя на галактику, которая все набирала накал и блеск выразительности, сворачивалась в ярчайший эллиптический диск.- А что, если и там все так? Ведь невозможно оспорить, что этот мир - живой, что жизнь-активность лежит в начале всех причин. Но раз так, то чувство существует в природе наравне с действием, это две стороны чего-то изначального. И мир, сам себя делая, выпячиваясь из небытия, сам себя и чувствует - с непредставимой силой воспринимает всю полноту бытия, созидания и разрушения, разделения и смещения... Поэтому и получается в нем такая выразительность: пустота - и огненные точки звезд. Сама материя-действие необъективна, поэтому каждое образование в ней стремится к долгому устойчивому бытию, к действию-существованию ради чувства своей жизни. Своей! Свет звезд - это и радость их, тысячеградусный накал ядерной страсти. И планеты они рождают-выделяют из себя в счастье и муке. И космический холод суть ужас, и вспышки сверхновых, происходят в экстазе самоотдачи... Но если эти чувства соразмерны объемам, массам, давлениям, скоростям и температурам, всем происходящим в звездах и галактиках процессам, какова же их мощь, глубина самопоглощения, масштабы, сила?! И что против них наше комариное чувствованьице - хоть плотью своей, хоть посредством приборов? Что есть наши попытки выдавать самих себя за единственных чувствующих и познающих объективный мир существ?

Но если так... как же мы заблудились!"

Мысль была страшная. Она осела на другие трудные мысли, которые последнее время все больше одолевали Корнева, мешали работать и жить. Он вдруг почувствовал себя маленьким, слабым, напуганным - ребенком. И, как ребенок, приник лицом к груди Люси.

Та почувствовала перемену, погладила, спросила тревожно:

- Что, Александр Иванович?

- Ох, Люсь, знаешь... я вроде перестаю понимать все. И если бы только я!.. Мы стремимся сюда, исследуем... Ну, ученье - свет, знание, стало быть, тоже. А если не свет - огонь? И мы бабочки, летящие на него?.. Ведь дело не в том, что почти никто не знает, куда мчит Земля и Солнце, а - никому дела нет до этого. И мне еще недавно не было дела...

Он говорил не столько ей - себе. Люся не все и поняла из его бормотанья, но - обняла, гладила, целовала:

- Ну, Саша... вы просто устали. Нельзя так влезать в дела - всеми печенками. Нужно уметь отвлечься. А то ведь даже о том, что он мужчина, забыл, бедненький, пока я не напомнила. Мой славный, хороший мужчина!..

И голос у Людмилы Сергеевны был не такой, как обычно,- резкий, с командными интонациями, а тонкий и немного детский от нежности. Она очень любила сейчас и хотела, чтобы ему - прежде всего ему, Сашеньке,- было хорошо и покойно.

И он снова воспрял, и утвердил себя, и почувствовал покой и уверенность.

А галактика над куполом плыла во тьме, упруго подрагивая краями. Колебания яркости цвета звезд распространялись по ней от ядра согласованными переливами. Она снова раскручивалась из эллипса в вихрь - только звездные рукава теперь простирались в другую сторону. И кто знает, шло ли это от несущего ее потока материи-действия, или образ сам выбирал свою форму и изменения, чтобы наилучше выразить себя и насладиться бытием; наверное, не без того и не без другого.

И по краям галактики, в рукавах, все чаще вспыхивали и растекались светящимся туманом сверхновые.

- Послушай, я кое-что понял,- Александр Иванович лежал, закинув руки за голову.- Четвертая координата не время, а ускорение времени. И необъективность нашего взгляда на мир начинается с того, что мы видим все в своем темпе изменений... а что он для вселенских событий! Понимаешь, если так видеть в пространстве, то нам были бы доступны только предметы наших размеров. По вертикали этаж, а не все здание, по горизонтали опять-таки один балкон. Или окно. Не лес и не деревья в нем, а ствол одного дерева. Или ветка. А на далеких дистанциях и вовсе ничего: камень неразличим, гора необозрима... Во времени мы слепее кротов, понимаешь?

- Понимаю...- Люся приподнялась на локте, посмотрела на Корнева, вздохнула.- Я так понимаю, что нам пора вставать. Петушок пропел давно...- Она вдруг приникла к нему, обвила теплыми руками, целовала грудь, шею, лицо, глаза.- Послушай, почему мне так жаль тебя? Вот ты сильный, умный, а жалко до слез!

И верно, в голосе ее чувствовались слезы.

- Баба, вот и жалко,- отстранился Александр Иванович.- Так вы, женщины, устроены: чтоб вы жалели и чтоб вас тоже. Подъем!

Опустившись на крышу и выйдя из кабины, они сдержанно (поскольку на людях) распрощались. Корнев направился в профилакторий, Люся в координатор - и больше между ними ничего не было. Людмила Сергеевна была не шибко везучим в любви человеком, Александр же Иванович, пожалуй, напротив; но оба понимали, что с ними случилось самое сильное любовное переживание в их жизни: любовь, слившаяся с познанием мира. Повторить такое, уединяясь где-то для жалкого счастья физического обладания, невозможно; а подниматься снова в MB ради этого было бы и вовсе пошло. Не такие они люди.

Только встречаясь на совещаниях или по делам, они иногда обменивались короткими взглядами - и чувствовали вдруг такую близость, что на секунды исчезало вокруг все.

III

Хроника Шара

1) Б. Б. Мендельзон сделал открытие. Поднялся с папкой в лабораторию MB, начал спрашивать:

- Кабина в импульсном режиме сближения с планетами вибрирует?

- Уже нет,- ответил Буров.- Отрегулировали полями.

- А почему это было, поняли?

- Тяготение планет, чего ж не понять.

- На пальцах,- или считали? - Бор Борыч попыхивал сигарой и с высоты своей эрудиции и нового знания глядел на сотрудников лаборатории (присутствовали еще Толюня, Любарский и Панкратов), как на насекомых.

- А что считать, и так ясно!

- Считать всегда полезно...- Мендельзон раскрыл папку, разложил на столе рисунки и листки с расчетами.- Сами по себе планеты так кабину не могли тревожить. А вибрации и потряхивания, любезные, были оттого, что ваши пространственные линзы концентрируют гравитационные поля наравне с оптическими! - И он с удовольствием посмотрел на раскисшие лица собеседников.

Действительно, могли бы и догадаться: что пространственные линзы - не стекла, не зеркала, просто области сильно деформированного полями пространства - не могут обращаться с силовыми линиями поля тяготения иначе, чем с идущими от планет световыми лучами. Но естественно и то, что первым смекнул это давно изучавший гравитационные искажения Мендельзон, а не "эмвэшники", для которых данный факт был лишь помехой в основных исследованиях.

Далее у Бориса Борисовича получалось, что можно подобрать такие поля и импульсные режимы, что зона гравитационного равновесия: ниже ее тянет Земля, а выше исследуемая планета - окажется очень близко от кабины ГиМ. "Из рогатки можно в MB запулить!"

Это было приближение к тому, о чем мечталось в перекурах, в саунном трепе; фантастика подсказала возможность своей реализации. Необязательно, конечно, забрасывать на планеты MB Толю-ню и Любарского, а потом зачищать контакт - но зонды-то можно! Тем более что планетные зонды имелись, их испытывали на надежность в хозяйстве полковника Волкова; заполучить их в обмен на дополнительные комнаты наверху не представило труда.

И как дружно, охотно, рьяно включились в это дело сотрудники лаборатории MB! Здесь было над чем поломать головы: как запускать? - не рогатками, конечно, даже и не теми, что применяют для планеров; лучше электромагнитную катапульту соорудить над куполом - "электричество может все". Как программировать зонды: что им в атмосфере планеты "щупать", что на тверди, в жидкости? Как кодировать радиосигналы, как принимать их, если будут - а будут! - сдвиги темпа времени? Как тянуть импульс сближения с планетой?.. Как программировать датчики и анализаторы?.. Как?.. Как?..

И соорудили вчерне катапульту, запустили через спирали ее на марсоподобную планету пробный зондик с парашютиком, с простейшей установкой искрового анализа и средневолновым радиопередатчиком. И приняли от него морзянку радиосигналов (сместившихся в УКВ), по коей поняли, что упал зонд довольно мягко на почву кремнисто-глинистую, но без воды... Сам факт, что от них, с Земли, ушел в Меняющуюся Вселенную весомый предмет и там вместе с планетой сгинул, но перед тем известил, что и в MB справедлива таблица Менделеева, произвел сильное действие на умы. Идеи, замыслы, проекты у "эмвэшников" понеслись вскачь:

- измерять химический и электронно-ионный состав атмосфер планет, их плотности, влажности, температуры, движение ветров;

- изучить магнитные поля, радиационные, электрические... все, какие обнаружатся;

- обнаружить радиоактивность пород, сейсмические колебания на разных стадиях эволюции планет;

- поискать азотосоединения, бактерии, споры, микрофлору...

...и все требовало новых ухищрений, новых зондов, новых инженерных решений, методик, расчетов, программ. А результаты, буде их получат, тоже потребуют интерпретаций, обсуждений, графических и табличных иллюстраций, теоретических обобщений, дискуссий, возражений, а затем проверочных зондов и замеров, новых обработок результатов, уточнения или ниспровержения теорий. Словом, впереди намечалось нечто необъятное и на всю жизнь. (Миша Панкратов в далеких закидонах мысли все-таки задумчиво посматривал на Васюка и Любарского: как их в случае чего возвращать-то? Реле, конечно, всюду поставим бесконтактные, электронные...)

В считанные дни (впрочем, равные месяцам) это увлечение настолько овладело умами и настроениями, что вытеснило из памяти сотрудников лаборатории первичную, охватывающую несчитанные миллиарды лет, все масштабы, образы, эпохи и эры Реальность вихревого волнения, от которой робела душа и которая в силу наглядности не допускала двух толкований. Забыли, что исследуют так - копируя обычные космические изыскания - микроскопическую часть Единого.

Первым опомнился Васюк-Басистов.

- Послуш-те,- сказал он задумчиво-удивленно,- послуш-те... а ведь мы, похоже, подменили проблему "понять" проблемой "сделать". Ну, намеряем зондами тысячи чисел давлений, температур, концентраций, напряженностей, влажностей, активностей... и что из этого?

На него сначала окрысились: как - что? как - подменили?! Более других неистовствовал, выдвигал контрдоводы увлекшийся новым направлением Любарский. Анатолий Андреевич посмотрел на него удивленно и с сожалением:

- Ну... от вас, Бармалеич, я не ждал. Такие широкие взгляды. Неужели непонятно, что это и есть тот случай, когда посредством грамматики исследуют фразу "убейте брата моего"?

Присутствовавшие при споре не слышали тот монолог астрофизика и не поняли что к чему. Но зато все смогли наблюдать, как умеет краснеть их славный зав Варфоломей Дормидонтович: от шеи и по самую лысину - ровненько. Буров даже сказал: "Ого!"

И к зондированию охладели. От него осталось знание, что вещества, квантовая пена Любарского, в мирах MB такие же; да еще более точное, ювелирное владение системой ГиМ. Теперь они могли приближать к себе планеты до "спутниковых" дистанций - до таких, на которых участки земной поверхности фотографируют со спутников и околоземных космических кораблей.

2) Под это дело в лаборатории MB возникла проблема дешифровки того, что можно увидеть при подобном сближении с землеподобными планетами Меняющейся Вселенной. Натаскивали себя с помощью атласов фотографий, сделанных со спутников серии "Космос", орбитальных станций "Салют", пилотируемых кораблей "Союз". Заметнее всего отличались от суши моря-океаны, крупные водоемы - темные ровные пятна. Выразительно выделялись горные кряжи и массивы; даже рельефно ветвистые очертания ледников на их спинах невозможно было спутать с облачными грядами. Легко узнавались серо-желтые пятна пустынь, сизо-зеленые лесов; ветвистыми прожилками, как в древесном листке, выделялись на равнинах долины рек - а на самых отчетливых снимках и крупные реки виднелись темными тонкими линиями; местами они разделялись на рукава, затем сходились.

Но вот самое-то самое, ради чего и вникали: объекты и особые признаки цивилизации, разумной деятельности - почти все оказывались за пределом различения. То ли они есть, то ли их нет. Это было даже обидно. Ну, хорошо: Камчатка, Средне-Сибирское плоскогорье, район Байкала - относительно дикие места, претензий нет. Но вот юго-западная часть Крыма, участок сто на сто километров этого обжитого полуострова на снимке с масштабом 5 км/см - тот именно участок, где и стольный град Симферополь, и героический Севастополь, и Евпатория, и Ялта, и Алушта, весь берег в санаториях, домах отдыха, портах, виллах с военизированной охраной, миллионы отдыхающих и миллионы жиреющих на них местных жителей... и ничего! Севастопольская бухта есть - Севастополя нет. Крымские горы вдоль ЮБК есть, а ни Ялты по одну сторону, ни Симферополя по другую не видать. Облака же над Ай-Петри и по обе стороны от него, напротив, хорошо заметны.

Только в степной части Крыма цивилизация обнаружила себя километровыми прямоугольниками сельскохозяйственных угодий - подобные таким же на снимках Кулундинской степи и Киевской области (где сам Киев, мать городов русских незаметен).

Логически (и даже математически) все было понятно: предметы городской и промышленной цивилизации, в которых мы обитаем, работаем, среди которых мечемся с портфелями и хозяйственными сумками, имеют размеры в десятки, в крайних случаях немногие сотни метров; да и сделаны они из материалов, коих полно в природе. Но в плане психическом это выглядело издевательством.

- Послушайте, как же так? - волновался Витя Буров,- Вот я инопланетянин, я прилетел. Ищу место, где бы сесть и вступить в контакт. Я же в Кулундинскую степь сяду! На поле кукурузы, которую посеяли, чтобы отрапортовать, а потом забыли убрать...

- А если там еще не победил совхозно-колхозный строй? - поддавал Миша Панкратов.

- Где - там? - поворачивался к нему Буров.- Где это, по-твоему, мог не победить колхозный строй?!

- На планете, откуда ты прилетел,- Панкратов указывал вверх, в MB.- Или проще: у тех разумных существ Эвклидова геометрия не в чести, поля они разграничивают по естественным извивам рельефа - как у нас границы государств. Как тогда опознать их цивилизацию?

- Черт знает...- Варфоломей Дормидонтович задумчиво тер лысину ладонью.- Достигли такого могущества, что сто раз можем уничтожить самих себя и все живое. Грозим всей планете экологическим кризисом, потопом от таяния Антарктиды... А с минимальной космической высоты, с двухсот километров - и поглядеть не на что. Существует ли наша цивилизация? Существуем ли мы?!

- Существовать-то она существует,- Толюня смотрел куда-то вдаль и вбок,- просто - не выделяется.

...Они были разные люди: с разными характерами и жизненными обстоятельствами, знаниями, опытом, убеждениями; и дела они исполняли различные, взаимно дополняющие одно другое. Но при всем том чем далее, тем более работники Шара - если и не все, то по крайней мере ведущие - становились именно они. Люди в крайних обстоятельствах, в которых, как известно, то, что отличает одного от другого и разделяет, отступает на задний план по сравнению с общим, объединяющим всех. Двойственность НПВ и системы ГиМ, где только километры пронизанной полями тьмы отделяют от мечущихся в непокое материи-действия вселенных, где легкие повороты ручек и касания клавишей на пульте равны путешествиям через мегапарсеки и миллиарды лет, интервалы вечности... и не пустые мегапарсеки и интервалы, а содержащие все акты мировой драмы: возникновение, жизнь и распад миров,- двойственность эта равняла и смешивала то, что равнять и смешивать нельзя: обычных людей - и вселенные, рассчитанный на тысячелетия путь познания с одним актом наблюдения. Да, они наловчились мять неоднородное пространство-время, как пластилин, как глину. Но и Меняющаяся Вселенная силой своих впечатлений давила на их психику и интеллект, деформировала, испытывала, как ответственные узлы и детали ракет.

Они возвращались из трехчасового путешествия к ядру с остекленевшими глазами, осунувшиеся, психически напряженные - и отходили с трудом. У одних повышалась раздражительность; другие, наоборот, впадали в отрешенность, в транс. Впечатления от видеопленок, заснятых в автоматическом поиске и прокручиваемых потом в просмотровом зале, были не столь сокрушительны (спасибо вам, кино и телевидение!), но и после них требовалось время и покой, чтобы прийти в себя.

И зыбок был мир, когда возвращались в город, домой. С сомнением глядели они на ровную степь за рекой, на застывшие на краю ее горы: не застыли горы-волны, катимые штормовым ветром времени, да и гладь степи может возмутиться в любой момент.

И неправдоподобно выглядело ночное небо над Катаганью - скупое звездами, к тому же в большинстве тусклыми, в рисунках созвездий, не сверкающее радиозвездами, новыми и сверхновыми.

А поверни рукоятку - и все оживет, заходит ходуном, заблистает, проявятся держащие наш мир мощные силы. А потом рукоятку обратно - и все застынет в новой обычной реальности.

Обычная реальность была теперь для них не только одной из многих - но и неглавной. Она не могла казаться им главной.

У Валерьяна Вениаминовича, бывалого человека, в те редкие минуты, когда удавалось смотреть на все отстраненно, их положение в этой стадии исследования MB ассоциировалось с июнем 41 года, с началом войны, которое для многих сразу и начисто отсекло проблемы обычной жизни, попятило неповторимые индивидуальности, объединило в одной цели: воевать и победить.

Только здесь было серьезней, чем на войне. Там люди противостоят людям - они столкнулись со сверхчеловеческим, беспощадным к иллюзиям Знанием. На войне ясно, как добиться успеха:

числом, уменьем, техникой, умом, отвагой, выносливостью, трудами, наконец; здесь же неясно было, в чем окончательный успех их исследований, не к поражению ли ведет каждый новый результат, вывод и факт? На войне известно, что может потерять сражающийся: кровь, здоровье, жизнь,- здесь не было известно что, но уже ясно становилось, что гораздо больше.

Укрепи свой дух, читатель! Ты будешь сражаться вместе с ними.

ЧАСТЬ IV

ОСОБЕННОСТЬ ЧЕЛОВЕКА

ГЛАВА 21 НАСТРОЙКА НА "НАШ МИР"

Мы готовы согласиться с существованием во Вселенной разумных ящеров, рыб, гадов, пауков, если они занимаются тем, чем и мы: зарабатывают на жизнь, делают карьеру, борются за успех и блага... Это куда легче, нежели, признать разумным человека, который раздает свое имущество или жертвует собой ради истины.

К. Прутков-инженер. Мысль ‘ 175.

Многоствольные деревья с не то сросшимися, не то сплетшимися ветвями и извитыми, будто пиявки в судорогах, листьями сиреневого цвета. Слева сизый полумрак зарослей, справа - опушка, за ней одинаковой формы холмы уходят в перспективу.

Перемена плана, вид сверху:

- деревья слились в массив с черной полоской тени. Далее волнистая сизая степь, длинное озеро, по берегу какие-то предметы размытых очертаний.

Приближение, наводка на резкость:

- грубо сделанная (но несомненно сделанная) изгородь из жердей и суковатых столбов; она охватывает изрядный пятиугольник степи между озером и лесом. В нем пятна сооружений - их равно можно принять и за оранжереи с двускатными крышами, и за погреба. Расположены они не без намека на планировку.

От крайнего "погреба" удалялось в глубину кадра существо.

Возврат, замедленная прокрутка: существо шествовало на двух толстых тумбообразных ногах с впивающимися в почву темными когтями, волочило мощный, сходящийся на клин серый хвост; бочонкообразное туловище с острым хребтом наклонено чуть вперед и без плеч переходит в длинную шею, которую венчает приплюснутая голова.

Существо удалилось не обернувшись.

Пауза за время которой порыв ветра там, провел вмятину по сплетшимся кронам их деревьев.

Из леса появились трое существ, похожих на первое: двое крупных, до половины роста деревьев, третье поменьше и поюрчее. Они, плавно шагая на когтистых лапах-тумбах, направились к изгороди. Меньшее опередило, возле ограды огляделось, вытягивая жирафью шею и поводя сплюснутой головой с выпуклыми глазами и вытянутыми вперед треугольными челюстями...

- Ящер! - сказал Любарский.

...Затем обернулось, коротко и изящно мотнуло головой.

У смотревших сильнее забились сердца: в изяществе этого движения чувствовалась высокая организация, не как у животных. Это был явный жест, сигнал тем двоим.

Двое других существ ускорили шаги, выступили из длинной тени деревьев. Небольшими верхними конечностями они тащили нечто похожее на волокушу с двумя оглоблями: одно за правую, другое за левую.

Эти двое направились за левый угол изгороди. Там одно существо, ловко оттолкнувшись ногами и хвостом, прыгнуло через жерди и, пригнувшись так, что шея оказалась на уровне длинных крыш, двинулось к ближнему сооружению, исчезло в нем - и тотчас вернулось, прижимая к чешуистой груди что-то светлое, похожее и на большую каплю, и на мешок...

Шел сеанс в просмотровом зале. Присутствовали Корнев, Любарский, Васюк-Басистов, Миша Панкратов, Буров - и даже Герман Иванович Ястребов, который наконец уверовал, что светящие из глубин Шара живчики - настоящие галактики и звезды, хотя так и не понял: зачем?.. Поскольку почти все помногу раз внедрялись в кабине ГиМ в Меняющуюся Вселенную, то для них все происходило как бы в натуре, на висящей над куполом, головокружительно приблизившейся пятой планете белого карлика в рукаве галактики типа Рыб ‘ 89 562 на спаде ее второй пульсации. И казалось, что застыла Меняющаяся Вселенная, затаила порождающее звезды и сдвигающее материки дыхание, пока у леса, у изгороди эти существа совершали исполненные особого значения действия.

Смотрели пленку, снятую в замедлении почти один к одному (и от этого "почти" не было уверенности, что синее там действительно синее, а сиреневое - сиреневое), редкую по отчетливости картины. В натуре, из кабины, следует оговорить сразу, такое никто не наблюдал: для съемок в режиме максимального сближения кабину ГиМ запускали без людей, в автоматический персептронный поиск. Потому что режим этот, придуманный суперэлектриками Корневым и Буровым, сильно отдавал - это еще если оценивать деликатно - техническим авантюризмом: поля, импульсами выносившие кабину в MB, к звезде, к планете, к намеченной области ее и к намеченному малому участку этой области,- были запредельными для материалов системы ГиМ. От них во всех изоляторах и воздушных промежутках мог развиться электрический пробой - с грозовыми сокрушительными последствиями. Такие же поля подавали на "пространственные линзы", гладко и круто выгибая их в максимальном увеличении. Единственное, что не давало развиться необратимому электропробою,- это краткость импульсов внизу, в устройствах на крыше и генераторной галерее; чем короче они, тем дальше за миллион вольт в каждом каскаде можно перехлестнуть. Вверху же, вблизи MB, они оказывались достаточно долгими для синхронизованного с движением светил и миров поиска автомата, даже для прямых натуральных съемок.

С учетом опасности этого дела Валерьян Вениаминович отобрал у всех причастных к исследованию MB подписку: не подниматься в таком режиме в кабине и не разрешать делать это другим. Только автомат мог искать в MB размыто заданные на экране его дисплея образы. "Пойди туда - не знаю куда, найди то - не знаю что",- определял эту программу Любарский. "Автоматизированная рыбная ловля",-высказывался о данном методе Буров; Миша Панкратов уточнял: "... и не всех рыб, а только пескарей от пяти до шести сантиметров, и только самцов". Аналогия с уженьем рыбы действительно позволяла понять изъяны способа: можно обучить автомат насаживать червяка на крючок, забрасывать удочку, следить за поплавком и даже дергать, когда клюет, но чтобы бездушная машина могла угадать место, где стоит забрасывать, или уловить момент, когда рыба повела, и подсечь ее... это уж извините! Человеческая интуиция неавтоматизируема, у кибернетиков на этот счет никаких идей нет и не предвидится.

Трудность была еще и в том, что в максимальном сближении не только поля - все управляющие схемы работали на пределе возможного, на том пределе, когда сказываются (и, что хуже, складываются) их погрешности: неточности частот и потенциалов, даже "шум электронов". Поэтому близкие съемки, как правило, оказывались размытыми. Между тем, даже при полной отчетливости угадать в чуждом мире что есть что - задача непростая; а уж коли | нечетко... Человек в кабине смог бы, руководствуясь чутьем, точнее, ювелирной, прецезионней все подстроить - уловить миг отчетливой ясности. А автомат - хоть и самый сложный, обучаемый, универсальный - электронная скотина, не умнее лошади.

И наконец, где - в пространстве и во времени - стоило на планетах-событиях выделять точечные, с булавочный укол, участочки, перспективные насчет того самого... ну, эдакого. Нашенского. То есть, конечно, не то чтобы людей узреть, об этом и мечтать не имело смысла (не фантасты, слава богу),- но все-таки чтоб живое чего-нибудь копошилось, с конечностями. А хорошо бы и с головой. А еще лучше, если высокоорганизованное. С предметами, с действиями, иллюстрирующими разумность. Так - где?

В наблюдениях более крупного плана, их обобщениях "эмвэшники" пришли к тому, что во времени это должно быть на спаде выразительности в преддверии конца жизни планеты. Либо - для планет, кои многими волнами-ступеньками набирают свой наиболее красивый и устойчивый (т. н. экстремальный) облик и так же волнами, с частичными возвратами его утрачивают,- на стадиях смешения: когда на тверди все оживляется, мельтешит и надо от режима "кадр-век" переходить к кадру в год. В пространстве же наиболее перспективными для поиска оказались участки вблизи свищей.

"Вы еще чирьями их назовите!" - брезгливо поморщился Пец, когда услышал впервые на семинаре это название. "На чирьи, уважаемый Валерьян Вениаминович, более всего похожи вулканы,- парировал Любарский.- В частности, и на Земле тоже, это видно на спутниковых снимках - Камчатки нашей, например. А их извержения с истечением лавы - на то, как чирей прорывается. Свищи же подобны немного им, немного пузырям... И то, и другое - ни то, ни другое".

Если быть точным, то эти планетные образы-события заметили сначала на стадиях формирования тверди; даже еще точнее - сразу после этого: когда очертания и рельеф материков уже определились и застыли, только в отдельных местах что-то еще вспучивается, вихрится, колышется... и наконец опадает, застывает. Только на начальных стадиях эти свищи-вспучивания со временем все мельчали и редели, сходили на нет - на конечной же они, возникнув, росли числом и в размерах, соединялись какими-то трещинами (явно повышенной активности), пока все не завершалось общим смешением.

Что же выхватывал автомат ГиМ при максимальном сближении, когда побоку и галактики на всех стадиях своего закручивания-раскручивания, и звезды, и планеты в их цельной сложной жизни, а есть только чутошное, с булавочный укол, под наш масштаб "здесь-сейчас"?

...Материк, контурами похожий на спящую кошку,- зафиксированный вблизи перекрестия телеобъектива по повышенной активности (размытость в режиме "кадр-десятилетие", изменение цветов, тепловые излучения) свищ. Стремительное, как падение, приближение (полевая наводка пространственных линз) к бугристому плато, которое попутно меняет окраску от серебристо-голубого до серо-зеленого,- настройка на перспективу: поверхность и желтое небо над ней скошены градусов на сорок, горизонт затуманен, длинные закатные (восходные?) тени от холмов - но сориентироваться можно.

И блуждают, кружат между холмов и друг возле друга размытые фиолетовые смерчи - внизу пошире, вверху поуже - в форме гиперболоидов вращения. Одни вырастают, другие оседают, растекаются, затем снова набирают размеры, уносятся вдаль между холмов... Что это: существа? Атмосферное явление? Сами ли они размыты - или недотянул в резкости автомат? Какие масштабы, каково сближение по времени?.. Ничего нельзя определить в длившемся считанные секунды видении.

В персептрон ввели целевое уточнение, что туманно-пылевые смерчи "не то", что искать их не надо.