Чтение 5–й страницы книги ~Все дороги ведут в Рим~

- Бред... - прошептал Философ. - Он совсем другой. И не похож ни капли. Я прожил свое. А он... - Запутался в местоимениях. Как мало они могут обозначить. Так же мало, как мало может человечек в огромном мире.

Он - это кто? Постум - или он сам, Философ? И нужно ли их различать? Один император сражался на арене, другой - шлялся в странной компании по улицам Рима, безобразничал и куролесил. Быть может, потому, что им не хватало друг друга?

Непреодолимо хотелось выйти из спальни в нимфею, побродить меж фонтанов. Звук падающих струй успокоит душу. Но он знал, что выходить нельзя. Он заперт в карцере спальни. Он не может выйти и найти себя. Надо постараться дожить до утра. Хотя это кажется почти невозможным.

"Я поздно встал, я был один", - процитировал он слова Цицерона.

Да, он пришел слишком поздно. Ничего теперь не вернешь. Не исправишь. Почему он решил, что Постум сможет все сделать без него, почему вообразил, что мальчик устоит там, где взрослые ломались, как тростинки? Потому что Постум на четверть гений? Но что это значит - быть гением? Разве это добавляет сил? Что мы знаем о собственных детях? Мы можем только фантазировать, выстраивая их судьбу, а они уже совершенно нам не подчинимы.

Едва поутру Хлоя приоткрыла дверь в комнату Философа, как тот приподнялся. Впрочем, она не уверена была, что он вообще спал. Лежал и рассматривал мозаику на стене: Психея тайком пробиралась в спальню Амура, сжимая в руке горящий светильник. Галльская мозаика. Они обожают такое - неопределенность, блеск красок, колебание света и тени. Застывший миг, только сейчас, не будет завтра, не было вчера. Или в Риме уже творят такое? Искусство, служащее не вечности, но мгновению.

- Что нужно? - спросил он. Его странный металлический голос не отражал никаких эмоций - ни раздражения, ни усталости. Нет, пожалуй, усталость была.

- Принесла завтрак: сок и булочки. Ветчину. - Она поставила поднос на столик. Философ отвернулся, но Хлоя не уходила.

- Не знаю, что на него нашло с этой девчонкой. Он не всегда таков. Хотя многие его порицают. Но он не так уж и плох. То есть...

- Зачем ты ему служишь? - спросил "раб".

- А куда мне идти? В лупанарий? Нет охоты. Папашка у меня был из тех, кто лишь рожает детей, а о том, чем их кормить, не думает. Настоящий пролетарий [Пролетарий - дословно - "производящий потомство". Свободный человек, ничего не имеющий, лишь рожающий детей.].

А тут меня никто не обидит. Накормлена, деньги есть. И Постум, когда не чудит, бывает такой милашка. Кстати, можешь взять потом на кухне жратвы да отнести девчонке в карцер. Карцер - это комнатка, на двери нарисована змея. Гета не зли. Он хоть старый и мудрый, но только сильный, как Орк, задушить может. Одного соглядатая Бенитова задушил, нам потом пришлось придумывать, как от тела избавляться, не скармливать же его Гету в конце концов. И не вздумай помочь девчонке бежать. Она неведомо что сейчас натворить может, попадет к исполнителям, а Макриновы скоты пустят ее по рукам, будут трахать и в рот, и в зад, и во все места, в какие только можно. С моей младшей сестренкой так было. А ведь Истра ничего такого не сделала. Загребли ее за то, что она одному этому паразиту в черном по морде дала, когда он к ней приставать начал. Пока мамашка мне сообщила, пока я до Постума добежала, пока мы до карцера домчались да ее отыскали, девку из камеры на руках неживую почти вынесли. В Эсквилинке ее откачали, да что толку - она умом тронулась, так до сих пор и сидит в третьем корпусе. Так что нашей красавице можешь эту историю рассказать, чтобы в другой раз тыковкой думала, прежде чем мысли свои умные в записной книжке писюкать.

У Хлои было румяное свежее личико, в белокурые волосы вплетены красные ленточки. Туника из дорогого шелка. Блеск шелка подчеркивает высокую грудь и округлость бедер. Простодушна, но не вульгарна, нет, не вульгарна.

- Ты хорошая, Хло, - сказал он и попытался улыбнуться. Но не очень-то у него это получилось.

- Да я знаю, что хорошая, - согласилась она. - И ты хороший. В тебя влюбиться можно до беспамятства - это точно. - Кажется, ее признание немного смутило Философа. - А где тебя так покалечили? Ты бывший легионер, да?

- Нет, я не солдат. Хотя всю жизнь сражаюсь. В молодости гладиатором был. Потом воевал. И всегда проигрывал. Вновь оказался на арене. И проиграл.

- А это ерунда. Главное - жив. Тот, кто всегда проигрывает, в конце выиграет - это закон. Точно знаю.

- Закон Хлои? - уточнил Философ. Б этот раз улыбнулся по-настоящему. И лицо у него сразу переменилось - сделалось молодым и обаятельным. Чуточку мальчишеским даже. Сколько же ему лет? Есть ли пятьдесят? Ну, полтинник, допустим, есть. Но мускулы у него на груди и руках такие, какие у мужчин и в тридцать не часто встречаются. Седые волосы, правда, его старят. Зато глаза ясные, как у молодого. И черты лица тонкие. Чем-то он похож на... тут только Хлоя сообразила, что Философ внешне походит на императора. Вот забавно. Может, они в дальнем родстве? Впрочем, такое и неудивительно, если он из патрициев, - в римской элите все друг другу родственники. Родственники и враги.

- Ага. Только мой закон почему-то еще не все знают.

Его губы расползались в улыбке, и он ничего не мог с этим поделать. Он не чувствовал себя стариком. Молодость Хлои его влекла. Молодость - она ценна сама по себе. Возможностью принадлежать к таинственному племени молодых дается лишь раз. Когда ты молод, ты смеешься без причины. Когда молод, влюбляешься каждый день. В двадцать ты уверен, что знаешь все истины на свете и можешь то, чего не может никто. Но ему пятьдесят. Нелепо. И все же. Неужто влюбился? Но ведь Летиция немногим старше Хлои. То есть старше, конечно, но, главное, легкости жизни уже нет. Пренебрежения жизнью, иллюзии всезнания - нет. Максимализма суждений, преувеличения чувств - нет. Теперь, в пятьдесят, ему захотелось бесшабашности и хмеля двадцатилетнего.

Гладиатор должен быть молодым. Старый гладиатор - это извращение.

А юность Хлои, ее смех, ее шутки, ее гладкая кожа - все это пропуск в мир молодости. Пусть на несколько часов. Но что в этом мире длится дольше?

Философ взял с серебряного подноса чашу с соком.

- Значит, я выиграю? - Он ей поверил. Будто она была авгуром и пророчила ему счастливую долю, власть, любовь и кучу сестерциев в придачу. А он верил.

- Непременно. Сразу видно, что ты отличный парень. Постум знаешь как дерется - ну просто зверь. И врукопашную, и на мечах. Крот его одолеть не может. А ты - бах и заехал ему! - Хло прыснула. - Недаром он в ярость пришел. Туллия сказала, что ночью он даже плакал. И потом, потом... - Она замолчала на полуслове, вспомнила: о том говорить запрещено.

Философ враз помрачнел, отставил чашу.

- Пойду-ка я нашу пленницу проведаю. Она, верно, извелась вся. Постум к ней... хм... не подъезжал больше?

- Ага, как же! Туллия так ему и позволит подъехать - она не только щеки, она ему глаза выцарапает.

- Туллия? - переспросил Философ. - А ты?

- А что я? Мне-то какое дело! - Она запнулась, поняла, что сболтнула лишнее и заторопилась уходить.

Однако ушла недалеко - осталась сторожить в галерее, чтобы никто не увидел нового гостя императора. А может, просто хотела лишний раз посмотреть ему вслед. Как он идет, хромая. Эта хромота нравилась ей куда больше твердой походки преторианца или вкрадчивого шага исполнителя.

VII

Философ остановился перед дверью с изображением золотой змеи. Отворил дверь и замер. Потому что всю проходную комнатку занимал огромный змей. Его коричневое тело сплелось немыслимыми кольцами, и где-то сбоку высовывалась огромная, как у мастифа, голова, возлежащая на вышитой шелковой подушке. Едва дверь отворилась, как башка вскинулась и два желтых прозрачных глаза с вертикальными зрачками уставились на гостя.

- Гет, - прошептал Философ.

- Ты-ы-ы, - выдохнул змей, поднимая голову еще выше, потом броском кидая ее вперед и замирая возле самого лица пришельца.

- Не ждал? - Философ усмехнулся.

- Да нет, ждал. Причем давно. Так давно, что и года устал считать.

- Ну вот я и пришел.

- Не поздновато ли?

- Путь далекий.

- Не близкий, - согласился Гет и посмотрел на поднос. - Девчонке поесть принес?

- Ну да, ей, не тебе же. Ты этого угощения и не распробуешь.

- Ага. Я теперь целого барана на обед съедаю, - похвастался Гет. - А через пятьдесят лет буду сжирать целого быка.

- Я, к сожалению, этого уже не увижу. Как девчонка?

- Да ничего вроде. Плакала ночью, сейчас спит, дуреха. Боится. Думает, в карцер отправят. Эх, кто бы мне объяснил: гениев на Земле теперь полным полно, а жизнь лучше не стала. Почему? Можешь не отвечать, потому что ты все равно не знаешь.

Гет подобрал несколько колец своего огромного тела, освобождая на полу проход. Философ прошел через комнатку и отворил вторую дверь. Если девушка и спала до его прихода, то сейчас он ее разбудил. Она вскочила на ноги. Потом, заметив, что явился Философ, облегченно вздохнула:

- Фу, ты меня напугал.

- Есть хочешь?

Он осмотрелся. Комната-карцер была пуста, если не считать маленького коврика в углу, на котором спала девушка, латрины с крышкой в другом углу и раковины с серебряным краном. Ставить поднос на крышку латрины было как-то неловко, и Философ протянул поднос девушке. Она тоже оглядела комнатку. Опять же посмотрела на крышку уборной. Потом фыркнула, рассмеялась и поставила поднос на пол. Она быстро пришла в себя. У молодых получается это вполне естественно: вчера плакал, сегодня смеешься. Маргарита села, скрестив ноги, и принялась с аппетитом есть. Сегодня она боялась уже куда меньше. Рассказать, что ее ждет в карцере? Нет, не стоит. Во всяком случае, пока. Философ почему-то надеялся, что подобного не случится. Он этого не допустит. Ни за что.

- У тебя кто-нибудь в семье попал в лапы исполнителям? - спросил Философ.

- Нет! - Она тряхнула головой. - Думаешь, только кто сам пострадал, о страдальцах может думать? Тут ничего личного. Просто опротивело все. Смотришь, как другие анус этим мерзавцам лижут или сидят тихонько, в уголок забившись, и страшно становится, что так всю жизнь просидишь. Вот и решила: не буду сидеть. Не буду. Я должна спасти этих парней. Глупо, конечно. У меня отец с матерью хорошие люди, честные. Отстранились от всего, не участвуют. "Мы друг другом живем", - заявляют. Но разве так можно? Сражаться надо. Я тайно мечом учусь владеть, чтобы сражаться. Честное слово. А ты? Как ты можешь служить этому подонку? А? Ты же честный человек.

- Постум - император.

- Ну и что - император? Это его обязывает - не нас. Он подонок. И все знают, что подонок. Все-все. Только молчат. Многие даже думают, что сын Бенита был бы лучше.

- Так думает Бенит, - перебил ее Философ. - А остальные лишь повторяют за ним. Я видел вчера сына Бенита в алеаториуме. Он задолжал всем, играет и не может остановиться. Он пьет по-гречески [Пить по-гречески - значит напиваться допьяна.] и нюхает кокаин.

- Да что ж это такое! - воскликнула девушка, спешно проглотила булочку и едва ею не подавилась. - Неужто в Риме и людей больше нет?! Ну хорошо, я знаю что делать, - она кому-то погрозила пальчиком.

Вообще в ней было много детского. Она казалась младше своих лет. Не глупее, а именно - младше. По ее манере говорить и держаться ей можно было дать максимум шестнадцать. А ведь ей двадцать. Да, ей двадцать, если это та самая Руфина, и она на несколько месяцев старше Постума. А между тем Постум рядом с нею выглядел как взрослый рядом с ребенком. Философ пытался определить, похожа ли девушка на покойного императора или на свою мать Криспину. Что-то, может, и было. Но рядом с Криспиной Маргарита показалась бы дурнушкой. Оба - и Руфин, и Криспина - не отличались романтическим складом души. Склонность к мечтаниям - а девица явно была склонна к мечтаниям - явилась у нее от каких-то давних предков - быть может, от императора Корнелия. Говорят, он был большой фантазер. Может быть, поэтому его застрелили в Колизее. Впрочем, никто так и не узнал, почему убили Корнелия. Это так и осталось тайной Рима - одной из многих его тайн.

- Я знаю, что делать, - продолжала Маргарита. - Надо пригласить Элия. Пусть вернется и станет Августом. А сыночка его, того, что родился в изгнании, сделать Цезарем. А Постума отправить в Северную Пальмиру - поменять местами этих двоих. Здорово, да?

- Неплохая мысль, - согласился Философ. - Только ничего не выйдет. Элий - перегрин. И его младший сын - всего лишь всадник по социальному положению, так как получил статус своей матери, а не отца.

- Но Элию можно вернуть гражданство.

- Гражданство - да. И даже вновь включить его в патрицианские списки. Но он не может стать Цезарем вновь.

- Какое свинство! Но Постум подонок. Его надо осудить и выслать. Он хотел тебя ударить! Тебя, старика! О Боги, я готова была его задушить.

Философ не стал больше возражать, лишь сказал сухо:

- Тебе лучше побыть здесь. Это относительно безопасное место. Во дворце никто тебя искать не будет. Палатин, - добавил он многозначительно: оказывается, и своему металлическому голосу он мог придавать интонации, если хотел. - Как только Бенит получит твое письмо, тебя тут же кинутся искать. А исполнителям... - он кашлянул. Поискал подходящее слово и не нашел, - лучше не попадаться, - сказал неопределенно.

Девушка покраснела - запылали и щеки, и уши, и даже шея.

- Я об этом не подумала, - призналась она. - Это правда? - Она в ярости швырнула в стену вторую булочку. Слезы брызнули из глаз. - Терпеть не могу эти фекалии!

- Почему она плачет? - спросил Постум. Он стоял в дверях, прислонившись к косяку. Маргарита не заметила, как он появился. Философ же услышал шаги, но не обернулся, позволив Августу подкрасться и подслушать их разговор. - Я, признаться, терпеть не могу свежих соплей.

Девушка отвернулась и принялась спешно размазывать слезы по лицу, а Постум за ней наблюдал с насмешливой улыбкой. Казалось, его забавляет вид слез и ее смущение. И гнев Философа - тоже. Он ожидал, что Философ начнет обличать. Но тот молчал. Секунду, две, три... Пришлось Постуму говорить.

- А наш Философ навещает юную пленницу! - Голос Постума звучал издевательски. - Будь с ним поосторожней, детка. Философ добродетелен и смел. Такие могут соблазнить, не прилагая усилий. А ты, детка, хочешь быть соблазненной - я это вижу по твоим злым глазкам.

- Не надо так разговаривать с Философом! - воскликнула девушка гневно, слезы ее мгновенно высохли.

- Не надо? - Постум шутовски склонил голову набок. - Она мне приказывает. Кстати, Философ, ты объяснил этой дурехе, что ее ждет, если она попадет к исполнителям?

- Я намекнул.

- Нет, в таких случаях нельзя намекать. Все надо говорить открытым текстом. Исполнители обожают юных красоток. У них в области Венериных забав отличная фантазия. Ночь длинная. От заката до рассвета - непрерывный трах. И там не будет благородного Философа, который за тебя заступится. И если ты не хочешь попасться в лапы к этим фантазерам, то советую вести себя потише.

Девушка хотела что-то ответить - но не могла. Губы ее дрожали.

- Все надо рассчитывать до начала войны. Тот, кто не умеет этого делать, проигрывает, - с усмешкой сказал Постум. При этом он смотрел не на Маргариту - на Философа.

Верно, он добавил бы еще пару фраз, но тут дверь отворилась и в карцер заглянула Туллия.

- Ты здесь? Плохая новость: арестовали Кумия.

- За что? За дебош?

- Если бы! - вздохнула девушка. - За сочинения против ВОЖДЯ.

- Да что за ерунда! Кумий уж много лет ничего не сочиняет. От стихов его тошнит.

- Как же! Это он тебе заливал. А сам тайком накропал какой-то памфлет да еще показал своему дружку, который оказался фрументарием Макрина. Уже старик, а ничуть не поумнел.

- Чтоб его Орк сожрал, старого пердуна!

Император вышел из комнаты, и Философ последовал за ним. Постум резко обернулся:

- А ты зачем идешь за мной? Что тебе надо?

- Хочу быть с тобой рядом.

- Зачем?

Философ не ответил.

- Зря тратишь время. Мне жить-то осталось чуть-чуть. Едва мне исполнится двадцать, Бенит прикончит меня. Власть он мне не вернет. Так не все ли равно, как я живу и что творю? Я хотя бы веселюсь, в отличие от трусливых обывателей.

- О тебе останется дурная память.

- Обо мне в любом случае останется дурная память - Бенит постарается.

- Кумий напишет правду.

- Кумий? - Постум расхохотался, так расхохотался, что слезы брызнули из глаз. - Кумий напишет правду... - повторил он сквозь смех. - Кумий не умеет писать правду. Он только врет и фантазирует.

- И в результате получается правда.

Постум внезапно перестал смеяться.

- Да, может быть. Только надо сначала спасти анус этого дурака Кумия. Хотя бы это я успею.

- Ты успеешь все, - сказал Философ.

- И я должен сам все решать... - прошептал Постум и запнулся. Он, казалось, еще чего-то ждал. Какой-то фразы, подсказки. Но Философ не произнес ее. - А может быть, не стоит спасать Кумия? Пусть погибнет на арене, а? Что скажешь, Философ?

- Тебе будет приятно смотреть, как он умирает?

Император вновь расхохотался. Почти натурально.

- Я всегда об этом мечтал.

VIII

Каждое утро Бенит требовал, чтобы секретарь рассказывал ему обо всех событиях с подробностями. Все до мелочей. Пока он сидел за своим огромным столом, необъятным, как трирема, и перекладывал бумаги из одной пачки в другую, секретарь болтал без умолку. Секретарь уверял, что про вождя говорят только хорошее.

- И что - ни одного анекдота? - усомнился Бенит.

- Анекдот есть.

- Какой? Ну-ка, рассказывай.

Секретарь был мастер рассказывать анекдоты.

- "Сегодня надо зарезать сто человек, - говорит один исполнитель другому. - Таковы желания римлян". - "Слава богам, что они задают нам такие простые желания. А что если бы они попросили создать сто человек"? - "Ну, это еще проще. Мы бы изнасиловали сто телок".

Бенит захохотал и хлопнул в восторге по столу ладонью. Бумаги полетели на пол. В ту минуту доложили о том, что пришел император. Диктатор совсем позабыл, что Август обещал заглянуть на завтрак. Бенит любил завтракать с Постумом. Тот рассказывал о своих похождениях так, что диктатор умирал от смеха. Способный, мерзавец. Куда способнее, чем его собственный сын Александр. Да, Бенит умеет быть объективным. И пусть все критики заткнутся. Александр - слабак. Подчиненные будут вертеть им, как куклой: мерзейшее качество для правителя. Если Постум будет вести себя хорошо, то парень, пожалуй, получит в награду Рим. Но не стоит обнадеживать пройдоху заранее.

Бенит перешел в триклиний. Здесь все уже было готово: повсюду пурпур, один только пурпур, все остальные краски поглощены его блеском. Даже беломраморные колонны казались розоватыми. Даже салфетка, которой Бенит вытирал губы, - пурпурная. И Бенит в пурпурной тунике, и император - тоже. Они как бы часть интерьера. И даже их лица в отсвете пурпура казались иными, выкрашенными розовым, как у кукол.

"А что если его лишить пурпура? - подумал Постум. - Бенит наверняка окочурится".

Посуда была только золотая. Самому Постуму подавали на серебре. Помнится, когда в детстве он первый раз это заметил, оскорбился до глубины души. С тех пор он научился скрывать обиды.

- Как поживаешь, мой мальчик? - В голосе Бенита послышалась вполне искренняя нежность. По-своему он любил воспитанника: ведь ему удалось сделать из императора законченного подонка. Неважно, что отец Постума Элий, - воспитал-то его Бенит.

- Дерьмово. Вчера трахал одну девку, а она расцарапала мне щеку. Видишь? - Император тронул изуродованную скулу, замазанную мазью и припудренную. Кровавые дорожки на коже все равно заметны. Если учесть, что другой глаз изрядно заплыл, несмотря на прикладывание льда, то вид у Августа был не слишком величественный.

- Да, ты выглядишь неважно. Может, ты трахал кошку?

- Кошку? - задумчиво переспросил Постум. - Эта дрянь походила скорее на пантеру.

- Хочешь, пришлю тебе одну козочку? У меня есть на примете. Пишет мне письма с признаниями.

- Да у меня три на примете. Но хочется приручить ту, что царапается.

- Понимаю, сам такой, - благосклонно ухмыльнулся Бенит. - Будь с ней потверже. Тогда она вцепится в тебя коготками и не отпустит. Бабы обожают грубость, ты уж поверь мне.

Бенит пил сильно разбавленное вино и закусывал фруктами. С годами он стал почти вегетарианцем и скромничал в еде. Постум смотрел на его пальцы, хватающие куски с золотых блюд. Раньше при виде этих пальцев у Августа пропадал аппетит. А теперь - нет. Теперь он видит пальцы человека, который двадцать лет держал в узде Империю. Многие считают, что Бенит был лучшей кандидатурой, нежели Элий. Может, это и правда, но, скорее всего, - бессовестное вранье. Однако истину не узнать: Элий уже не станет императором.

- Я поймал твоего стихоплета с поличным, - самодовольно ухмыльнулся Бенит.

- Опять будешь поить касторкой?

- Нет. Придумал забаву получше. Завтра выставлю его на арене вместе с двумя парнями, что разбили статую, против моих исполнителей. Пожалуй, добавлю еще одного, который орал на улице всякие пакости. Получится хорошая потеха.

- Они же не бойцы. Можно ли их выпускать на арену?

- Разумеется, можно. Против врагов позволено все - так говорили наши предки. А я уважаю древних.

- Смотреть на такие поединки неинтересно. Отправь их в школу гладиаторов.

- Напротив, очень интересно! Безумно интересно - они будут трусить и умолять о снисхождении. Может быть, будут плакать.

- Что по этому поводу напишет "Акта диурна"?

- Она напишет то, что прикажу я, - самодовольно отвечал Бенит.

- А если она напишет то, что прикажу я? - с улыбкой спросил Постум.

- Разве это не одно и то же? - Бенит насторожился.

- О, конечно! - Постум сделал вид, что занят устрицами.

- Ты не пытаешься спасти Кумия? Ведь он столько лет был твоим учителем.

- А ты любил своих учителей?

Бенит одобрительно хмыкнул.

- Впрочем, я бы мог попросить за него. Старый прохвост порой меня забавляет, - небрежно добавил Постум.

- Ладно, я буду милостив. Поставлю против него какого-нибудь слабака. Победит - может вернуться к тебе. Я сегодня добрый.

- Ты начал переговоры о возвращении Пятого легиона? - как бы между прочим спросил Постум.

- Никаких переговоров, - заявил Бенит, - я их верну силой оружия. Только так и должна действовать Империя. Быть сильной - вот мечта каждой Империи.

- Ты знаешь, что означает мечта Империи?

- Конечно. Любая Империя мечтает включить в себя весь мир.

- А мир мечтает ее уничтожить.

- А ты умный мальчик, - он знал, что Постума, как и любого римлянина, злит это обращение "мальчик" к нему, уже взрослому. Но Август не показал виду, что обижен.

- И ты отдашь мне Империю назад, когда мне исполнится двадцать?

- Разумеется, не отдам, - сказал Бенит. - Когда тебе исполнится двадцать - нет. Ты получишь ее, когда я умру. Если будешь вести себя хорошо. Не так, как Александр. Ты - законный император. И ты - это я.

"Неужели он не убьет меня?" Постуму хотелось в это верить. Может, только-то и надо, что дождаться смерти Бенита. И все образуется. Все встанет на свои места. Да, Бенит еще не стар. Но у него язва желудка, хотя он и скрывает это тщательно. Может, в самом деле подождать? Какой соблазн! Как все просто: жить и ждать, ждать и жить... и... Не дождаться? То есть дождешься, но будет ли к тому моменту существовать Империя? Или останется одна мечта?