скрещены и спрятаны в длинных рукавах. Получалось, что Маша самое себя
связала, и не могла двинуться. При первой же попытке высвободить руки
лысый легонько уперся ножницами в ее шею и отрицательно помотал головой.
Ножницы медленно поползли от шеи вдоль щеки к глазам, длинные блестящие
лезвия раскрылись и тут же закрылись, выразительно щелкнув. Он продолжал
улыбаться. У него воняло изо рта. Не перегаром, он не был пьяным. Он был
даже слишком трезвым. От него исходил ни с чем не сравнимый смрад.
Наверное, именно так воняли зомби из ?Ночи живых мертвецов?. Маша
однажды сдуру посмотрела этот ужастик по видео, от начала до конца, и
сколько потом ни убеждала себя, что это всего лишь фильм, не могла спать
целую неделю.
ватнике ей снится. Просто в мозгах засело, как заноза, впечатление от
американского ужастика. Она вообще чрезвычайно впечатлительная, и впредь
с этим надо считаться, выбирая для себя фильмы и книги.
мертвечиной, адом, кошмаром. Ее затошнило. Она подумала, что, если
сейчас вырвет, она захлебнется насмерть, потому что рот у нее заклеен.
Левая рука лысого нырнула под подол рубашки. Прикосновение влажных
ледяных пальцев к бедру подействовало на Машу сильней, чем ножницы. Она
успела заметить, что дверь плотно закрыта и ключ торчит изнутри. Значит,
если Франкенштейн все-таки явится, какое-то время уйдет на то, чтобы
взломать дверь.
Я быстренько, не бойся...
очередной волной нестерпимой вони. Резким внезапным движением он задрал
Машину рубашку, продолжая внимательно смотреть ей в глаза. Это дало ей
возможность вскочить на ноги, не запутавшись в подоле и освободить руки
из рукавов. От неожиданности он выронил ножницы. Липкие пальцы проворно
впились в щиколотку. Маша развернулась, ухватилась за подоконник и,
почувствовав опору, оттолкнулась ногами, изо всех сил дернулась вверх,
словно пыталась выбраться из вонючей болотной трясины.
свежий озоновый запах снега. Это было хорошей подсказкой. Она не видела,
что происходило у нее за спиной, только слышала сухой грохот старых
плакатов, тихую одышливую брань и нестерпимую вонь. Через секунду она
взлетела на подоконник. Окно распахнулось легко, словно кто-то снаружи
услужливо потянул раму на себя.
черные, к ночи покрылись толстым пушистым снегом и приветливо кивали
Маше. Вьюга ластилась к ней, дышала в лицо мокрой свежестью, и
оставалось только переступить с подоконника на мягкий белоснежный
карниз.
содрать пластырь со рта, то, вероятно, закричала бы во всю глотку, падая
с высоты третьего этажа. Вьюга ослепила ее, перед глазами неслась
сплошная непроглядная белизна, ветер грохотал в голове. Рубашка
раздулась, как парашют, и падение получилось медленным, плавным. Она не
чувствовала ни холода, ни страха.
раскидистой яблони. Взрыв боли в правой кисти заставил ее опомниться. В
мозгу включился и спокойно заработал какой-то новый, четкий и надежный
механизм. Маша поняла, что сидит, скрючившись, на толстом яблоневом
суку. Ее не изнасиловал этот лысый, только пытался. Она выпрыгнула из
окна третьего этажа, но насмерть не разбилась, и уже не разобьется.
Самое страшное позади. Кожа на ногах и на спине ободрана, к свежим
ссадинам прилипла мокрая рубашка, рот все еще заклеен пластырем, холод
лютый, но это ерунда. Главное - рука. С правой рукой случилось нечто
очень плохое. Боль нарастала, от нее перехватило дыхание, и следовало
переждать, когда отхлынет эта первая, оглушительная волна, здоровой
левой рукой отодрать, наконец, пластырь и громко позвать на помощь.
гигантский пульсирующий сгусток боли. Маша заставила себя медленно
сосчитать до десяти, осторожно разжала закоченевшую, но невредимую левую
кисть, убедилась, что сидит достаточно надежно, стряхнула с лица снег,
нащупала пластырь. Он размок и отошел совсем легко. Она глубоко
вдохнула, чтобы крикнуть, но от холода все внутри у нее так сжалось, что
вместо крика получился сдавленный еле слышный стон.
квадрате окна на третьем этаже силуэт лысого ублюдка. Он перевесился по
пояс через подоконник. Он смотрел вниз и искал Машу. Сердце у нее дико
заколотилось, ей показалось, что сейчас он увидит ее, прыгнет вниз,
вслед за ней, и все продолжится. Маша не стала звать на помощь.
Наоборот, она зажала рот здоровой левой рукой, чтобы не крикнуть.
притупляя боль и все прочие невыносимые чувства. Механизм работал в
ритме дикого стука сердца и отбивал только одно слово: беги!
снег босиком и удивилась, что ногам совсем не холодно. В последний раз
взглянув вверх, она увидела пустой светящийся квадрат окна на третьем
этаже.
казалось, что она бежит, почти летит, не касаясь белой призрачной земли.
Ей стало тепло и ужасно захотелось спать. Если можно летать во сне, то
почему нельзя спать на лету? Она бы заснула, но мешал тяжелый противный
топот поблизости и грубый страшный голос:
открой глаза, сейчас же ответь, ты слышишь меня?
и спала. Ей снилась Франкенштейн с башенкой на макушке. Соседка по
палате говорила, что Франкенштейн запихивает в свой пучок скрученные
капроновые чулки, чтобы прическа казалась объемней, и закрепляет
шпильками с пластмассовыми блестящими бусинами. Эти бусины сверкали, как
живые глаза в темноте. Из прически выбилась длинная тонкая прядь, ее
шевелил ветер. Маше показалось, что на голове у воспитательницы сидит
небольшая сумасшедшая крыса, злобно смотрит и машет хвостом. Конечно,
такое могло быть только во сне.
куда-то, мешала спать. Это было ужасно, поскольку во сне раненая рука
успокаивалась, становилось тепло, уютно и совсем хорошо. Но Франкенштейн
была неумолима.
Машу, тревожила ее руку и добилась своего. Рука взорвалась новой,
нестерпимой болью. Свет полоснул по глазам. В диком вихре закружились
какие-то фигуры, загудели голоса. Маша то проваливалась в метельную
мглу, то выныривала на поверхность и, хватая ртом сухой шершавый воздух,
шептала:
***
глюкозы и анальгина, зафиксировала сломанную руку, обработала
многочисленные ссадины.
пробку резиновой грелки с горячей водой и избегая смотреть в глаза Раисе
Федоровне Штейн.
наказать, я отвела ее на третий этаж, закрыла в комнате, отошла минут на
двадцать, а она, видите, что натворила? Взяла и выпрыгнула из окна. Надо
сообщить родителям, пусть покажут ее психиатру, - Раиса Федоровна
потрогала рыжую башню на голове, заправила длинную выбившуюся прядь,
похожую на крысиный хвост, облизнула сухие губы и добавила, - я уже
пыталась им дозвониться, там никто не подходит.
словно увидела ее впервые. В лесной школе все, и врачи, и педагоги,
знали, что у новенькой девочки Маши Григорьевой мать и отчим погибли в
автокатастрофе. От девочки это пока скрывали. Из родственников у нее
осталась бабушка с больным сердцем, и больше никого. Существовал родной
отец, но где он и как с ним связаться - неизвестно.
Глава 2
и к майским праздникам город выглядел немного пьяным, провинциальным. В
центре и на окраинах во дворах орала вразнобой дешевая эстрада.
Обитатели панельных бараков высыпали на солнце во всем своем домашнем
великолепии, в байковых тапках, в трикотажных шароварах и майках,
нечесаные, опухшие, они расположились на сломанных скамейках, на
бортиках песочниц или прямо на свежей майской траве. Они пили теплое, с
привкусом пластика, пиво, чистили влажную серебристую воблу, хрустели
чипсами, жмурились на солнце, незлобно матерились, травили анекдоты.
возиться в огородах, перетряхивать и чистить нутро осиротевших за зиму
дачных домиков.
город благородным сиянием выхоленных иномарок, наполняет мягкой музыкой
мобильников залы ресторанов, бутиков и косметических салонов, предпочли
Флинт Эрик
Маккарти Кормак
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Контровский Владимир
Лондон Джек