землю, он поплыл по воде мягко и сладко, утонул в дали, в светлеющей
восточной части неба и речки, куда доставал глаз; они увидели этого оленя,
он гордо вышел на тропу, а потом появился другой олень, такой же красавец,
такой же чистый и напряженный. Они сошлись рога в рога, лоб в лоб...
Бились, дурашки, долго. Один, первый, не выдержал и побежал. Второй
победно вскинул голову и, когда тот скрылся из виду, упал на колени,
теплая морда его, видно, достала воду, он весь трепетал, это было видно и
отсюда... Нюша, приподнявшись, во все глаза глядела на гордо вынесшегося
на бугор оленя.
что в газетках пишут: не девки пошли, а черти с рогами, - дерутся,
курят... А ты боисся? - Он расхохотался.
на следующий год, она Сашку хлестнула по щеке: "Вот тебе, вот тебе!"
Метляев осклабился и припомнил: "Во, бабы! Я же говорю, разбойницы! Хуже
мужиков дерутся!"
пожаром и облаков, и речной глади; немного позже там, в западной стороне
неба, облака заиграли другими красками: от дымчатого до зеленого, от
розового до полупрозрачного; то шел цвет темного угля, с вкраплениями
васильковой сини, то нежно-голубая незабудка причудливо образовывалась
узором и, умирая, уже не могла никогда повториться.
небесными красками, как в огромном мавзолее, на тысячу верст стянутом
северным небом, все менявшим цвет, как растения перед грозой; как
мать-и-мачеха, гусиный лук, ветреница; менялась окраска
цветков-горизонтов, листьев-куполов...
по пять раз одно и то же: "Отпустить - это счастье сильных, взаперти
держать - мука слабых!" Или: "не любила свою находку, полюбишь - потерю!"
Они шли вдвоем, давно все разошлись по домам, поселок укладывался на
боковую.
собралось у Иннокентия Григорьева. Чуть ли не вся артель. Не хватало лишь
самого Сашки, Нюши и куда-то запропастился Метляев. Сашку, как известно,
час назад похоронили в другой раз, Нюшу увела к себе сердобольная
учительша, которая мимо кутенка хворого не проходила равнодушной.
головой; ведь был же он у них до Сашки вожаком, не больно-то и больше с
Сашкой зашибли. Во-вторых, кому-кому, а вновь, на лето глядя, возглавлять
коллектив надо Григорьеву. В-третьих, собрались сомкнутыми рядами, потому
что у него всегда можно было организовать знатный выпивон - не наспех, а
солидно, по чести и достоинству.
- зверь! - в район и привез ящик охотничьей водки. Где он достал, одному
богу известно. Приволок из погребушки _м_а_р_а_с_о_л_ - рыбу, правда,
прошлогоднюю, но сохранилась, стервя (так Иннокентий обычно выражал высшую
похвалу всякому товару - вместо слова "стерва"), аж тает на губах.
зря суетиться не станет (и то - возвращается на место старшого, одно это
чего стоит!), металась из кухни в столовую. Было где ей развернуться!
Григорьев занимал четырехкомнатную квартиру со всеми, как говорят,
коммунальными выгодами. Таких комнат даже в таком видном поселке было
немного. Здесь - простор, отличная высота стен. И все хорошо устроено.
Стол был тоже большой, сбит из дубовых досок, выскоблен добела, а на
стульях понавешены фартучки и разная другая мишура - чтобы стулья
оставались чистыми. В общем, все свежо, широко, все уютно. И люди здесь
расставлены - вроде тут вечно и жили. И даже волосатый громадный Мокрушин
не глядится в этой квартире, как что-то гигантское и пещерное.
простудился. Зябко кутался в теплую вязаную кофту. У него было
заостренное, гладко выбритое лицо. Был он, конечно, расстроен, да опять же
- Сашка, Сашка... Что губит-то нас? По-прежнему, как в старину, - водка,
карты и бабы. Скажем, до водки - умеренно, карты - лишь в дурака, а в
третьем сплоховал. Это же не город, братцы, где жена дознается про
любовницу после смерти мужа. Чего, говорит, вы цветы носите сюда? А это,
отвечает, - мужу. Как мужу? Это я жена! И я жена! Но он же и ночевал дома,
и деньги носил в дом... А нам, говорит, тринадцатой зарплаты хватало и
перерыва. Ха-ха-ха!
Иннокентий поморщился.
здешней, любви по-северному. То есть, когда двух сразу любишь. Конечно, -
Иннокентий оглядел братву трезвым своим взглядом, - как и в старину, так и
теперь про мертвых или хорошо, или - молчи, не говори вовсе. И про Сашу я
ничего плохого сказать не хочу. Однако напряжение было. И когда жил - все
же на глазах у них с Нюшей происходило. И помер когда, а Клавка затеяла
это клиническое обследование. Гляди-ка далее! А вдруг - отравление? А Нюша
не при чем? Выходит, кто-то из нас! Потяни ниточку! Или мы не выступали
против Сашки? Ой, братва, не завидовал бы нам всем, если понеслась бы
разборка! Каждый - человек. Каждый по-своему отбрехивается. При этом
следователь только и ловит, на его взгляд, признания в совершении чего-то,
чего и не было.
вляпались бы! Иннокентий теперь выглядел прочным, умным вожаком.
По-мужицки понимающим все, что кто-то еще своим умом не додумал.
по-пижонски выглядел он: белые брюки, молочного цвета туфли с дырочками,
рубашка в клетку и цветной шелковый галстук. Перед тем как сесть, Метляев
вынул платочек и положил его на белоснежную подстилку.
нехотя глянул на его аккуратно уложенные волосы с четким пробором и
загудел:
Первый же захохотал. - Ты, Мокрушин, небо-то в году раз видишь?
по-доброму на Ваську, затевающего бузу, - Мокрушина в трезвом виде не
тронь. - Я, братцы, предлагаю выпить еще раз за нашего друга и товарища,
наполним рюмки и поднимем их по обычаю, не чокаясь. Поехали!
громче обычного. Пьянели на глазах. И это от того, что хозяйка, по
наущению Иннокентия, к охотничьей водке подкинула несколько бутылок спирта
- девяносто с лишним градусов. Причем, никто не отказывался. Метляев,
например, с Мокрушиным дербалызнули по чайному стакану. Причем, Метляев не
закусил ни грамма. Единственным, кто не внял расплывчатым словам
Иннокентия про Сашку, был Метляев. Ему сразу не понравилось, как
Иннокентий, говоря о Сашке, в общем-то утаптывает его в могилу поглубже.
Хотя сам и предупреждает: о мертвых плохо говорить не стоит. От всего
этого, от этой какой-то хитрой паутины, оплетавшей прах Акишиева, Метляев
наливался свирепой ненавистью и к себе, и к Иннокентию, и даже к молчуну
Мокрушину, неустанно пьющему, как перед потопом.
словам радоваться. За что же на Саню-то? Да впервые Метляев - он, Метляев!
- с этим парнем почувствовал себя нужным, не просто человеком,
зарабатывающим _к_у_с_к_и_-тысячи, а интересно думающим о том, как и куда
пойдут по цепочке - слово-то какое привязалось! - все эти поднятые будущие
пиломатериалы, которые они-то заготовили с Григорьевым в том месте, откуда
их было не поднять. Поднял их Саня! Умом своим поднял, пупком и разными
механизмами. Чего же тихо глумиться над мужиком? Чего плести паутину?
Чтобы личность свою выпятить? Да гроша ломаного не стоишь ты, Григорьев,
против Саньки!
раскрасневшийся, подобревший, в этой уже общей полупьяной суматохе сменил
свое заглавное место и подсел к Метляеву, все еще пытающемуся оберегать
складки на своих отменных брюках.
Мережковский Дмитрий
Майер Стефани
Корнев Павел
Пехов Алексей
Махров Алексей
Соломатина Татьяна