Чтение 12–й страницы книги ~Журавль в руках~

в одном месте колесо повозки раздавило оранжевую шляпку гриба.

Этот мир был жесток и несправедлив к слабым. И жестокость его обнажена,
узаконена и привычна. И что удивительного, неправильного в том, что, попав
сюда, лесник принял сторону слабых? И враги _его_ деревни стали _его_
врагами. Не от желания покуражиться или проявить доблесть, а от базисных,
неот(r)емлемых черт его характера он стал заниматься их делами, доставать
таблетки тетрациклина, воевать с какими-то сукрами, убивать злобных
некулов и привозить с земли чайные кружки, не говоря уж о множестве дел, о
которых я не поставлен в известность.

Но насколько об(r)ективно разумна его деятельность? Не схож ли он с
человеком, разрушающим муравейник ради спасения гусениц, попавших муравьям
в лапы? Что может он сделать здесь, и нужен ли он?.. В заочном споре с
Сергеем я старался удержаться от эмоций и остаться ученым - значит, в
первую очередь, наблюдателем, старающимся сначала отыскать цепочки причин
и следствий, докопаться до механизма, движущего явления, и лишь затем
принимать решения.

Когда впереди обнаружился просвет, я замедлил шаги, потом совсем
остановился. На поляне еще недавно был лагерь. Остовы шалашей были
ободраны, ветки и сучья разбросаны по траве. В истоптанной траве лежал
убитый крестьянин, босой, в мешке вместо рубахи. Борода торчала к небу. В
кулаке был зажат обломок кинжала.

Скрываясь за стволами, я пошел вокруг поляны. В подлеске наткнулся на
знакомую повозку. Носороги исчезли, оглобля вонзилась в землю. Небольшая
птица пролетела через поляну. Она не видела опасности.

Я подошел к убитому. Несколько стрел валялось на траве. Я поднял одну.
Ее наконечник был зазубрен.

Дорога пересекала поляну и шла дальше, через лес.

Вчера я шел по лесу. Сегодня снова иду по лесу. И эти два леса
разделены либо невероятным пространством, либо временем, либо и тем, и
другим. Путь был долгим, одиноким и нереальным, и я не раз задавал себе
вопросы, на которые невозможно ответить: что я здесь делаю? Как попал
сюда? Что за сила притянула друг к другу два мира и в той точке, где они
соприкоснулись, создала туннель? Попробуем построить мысленную модель
этого явления на основе знакомого нам феномена: представим себе СЭП -
суммарную энергию планеты... Модель строилась плохо - я не мог пришпилить
планету в точке пространства, ибо искривление его должно было быть
невероятно сложным, какого не бывает и быть не может. Не может, но
существует. А что если обратиться к чисто теоретической, умозрительной
модели почти замкнутого мира? Еще Фридман в двадцатые годы исследовал
космологические проблемы в свете общей теории относительности. Отсюда
придуманный Марковым "фридмон" - частица размером с элементарную, но
могущая вместить в себя галактику - только проникни. И для тех, кто
находится внутри фридмона, превращается в точку наш мир, вся вселенная,
существующая частицей этой земли.

Тут я остановился, потому что услышал позвякивание, голоса, скрип...
Еще немного, и я бы налетел на идущих впереди. И хорошо, что я этого не
сделал.

Вид разгромленного лагеря привел меня к мысли, что лесник и остальные
его друзья либо смогли убежать, либо попали в плен. Хотя я и надеялся на
первое, второй вариант казался мне почему-то более вероятным. Правда,
огнестрельного оружия здесь не знают, и войны оказываются куда более
тихими, чем в наше время. День открытия охоты где-нибудь в костромском
лесу даст по части шума десять очков вперед целому феодальному сражению.

Мне были видны лишь те, кто шел сзади. Пришлось поэтому снова
углубиться в лес и обогнать их.

Устал я невероятной Надеяться на второе дыхание не было оснований. Так
всю жизнь собираешься - как к зубному врачу: буду вставать на полчаса
раньше, делать гимнастику, ходить до института пешком. Но ложишься поздно,
утром никак не заставишь себя встать, бежишь за автобусом и снова думаешь:
вот с понедельника обязательно... Я с понятной горечью думал об этом,
ковыляя по лесу, нагибаясь, выискивая дорогу между елками. Вот вернусь,
тогда уж... Я еще не стар, и мои сверстники играют в футбол и взбираются
на Хан-Тенгри. А лето буду проводить в доме Сергея Ивановича... не откажет
же он младшему брату...

Я выглянул из леса. Мимо меня в сумерках тянулись телеги. На телегах
лежали люди. Кто-то стонал. Перед телегами горсткой брели крестьяне... И
тут я впервые увидел вблизи их врагов.

Давно еще, когда мне было лет пятнадцать, я отыскал у нас дома в
кладовке кучу фантастических книг - их читал мой отец в молодости. Среди
них были фантастические романы о разумных муравьях. Авторы селили их на
Марсе и на Луне, увеличивали до человеческого роста, наделяли коварством и
жестоким холодным разумом. К муравьям я стал относиться с тех пор погано и
побаивался их более, чем они того заслуживали, а оттого награждал разумом
и действия их маленьких земных собратьев. А потом, через год, прочел
где-то, что насекомые не могут стать разумными. И не могут быть такими
большими. Это было доказано мне популярно, и я хотел в это поверить. Да и
новых романов о муравьях что-то не попадалось... И вот сейчас, в мире Агаш
и Луш, я увидел, как громадные, чуть ниже человеческого роста, муравьи
ведут куда-то людей.

Громадные круглые головы насекомых, вытянутые вперед острым концом,
круглые тельца и тонкие лапки придавали вечерней картине зловещий оттенок
кошмара... И только тогда мне пришло в голову - а не сон ли все это?
Должен признаться, что я больно ущипнул себя и больше к сомнениям не
возвращался. Мне показалось, что один из муравьев обернулся в сторону
леса, и я подумал, что у них здесь здорово должны быть развиты слух и
обоняние... Я замер. Процессия тянулась мимо, Еще телеги, кучка муравьев с
копьями и колчанами за спиной, закрытый возок, снова муравьи... В толпе
крестьян, которых гнали перед телегами, лесника не было.

Когда колонна миновала меня, я решил снова обогнать ее и заглянуть
вперед. Я не мог поверить, что лесник погиб. А может, он лежит раненый на
телеге?

Я снова углубился в чащу. Там, внутри нее, было почти темно. Через
несколько шагов я наступил на сучок, который затрещал так, словно в нем
была спрятана противопехотная мина, и метнулся глубже в лес: если они за
мной погонятся, мне не убежать, я слишком устал. И тут же я понял, что лес
кончился.

Я стоял на его краю, глядя, как колонна, полускрытая облаком пыли,
втягивается в широкую пустошь. Впереди переливалась сиреневым и оранжевым
река, отражая закатные облака. За рекой поднималась невысокая, почти
правильной формы, конусообразная гора. Далеко впереди, у самой реки,
стояли еще несколько муравьев, и их панцири отблескивали закатным светом.
Стражники стали подгонять колонну, носороги потянули быстрее, мне же
пришлось остановиться. Мне нельзя было выходить на открытое место.

И пока я так стоял, размышляя, что же делать дальше, встречающие
муравьи подошли к колонне, и все шествие остановилось. Муравьи скопились у
крытого возка, и, когда дверь в него раскрылась, оттуда вытащили человека.
Это был Сергей Иванович. Мне показалось, что я вижу зеленую гимнастерку,
седеющий ежик волос. Так и должно было быть. Иначе я зря спешил по лесу и
прятался в овраге. В отличие от лесника я не могу устраивать здесь
восстания и скрываться в лесу с Кривым. Я не свой, я тут же начну
рассуждать о правомочности своих действий и приду к выводу, что решать
такие вопросы должен не я, а кто-то другой, кто _отвечает_, кто
_подготовлен_. Хотя кто, черт возьми, правомочен или подготовлен? Любое
невмешательство - это только новый вид вмешательства, зачастую только
более лицемерный, потому что и невмешательство тоже кому-то нужно.

На основе этих моих рассуждении нельзя делать вывод о том, что я в
чем-то согласился с лесником, перешел на его сторону. Нет, все сомнения,
кипевшие во мне, остались, но какое-то время они были заглушены
необходимостью. Цивилизованному человеку стыдно оставить собрата в беде -
я не вступал в отношения с этим миром, я должен был спасти лесника. И
только.

Но, увидев Сергея Ивановича, я успокоился. Я не представлял еще, как я
выручу его, но не сомневался, что выручу. Хотя бы для этого пришлось на
неделю застрять в этом мире. Я даже забыл, что не знаю языка, что каждый
встречный отличит меня за версту, что я зверски голоден, что у меня ноги
подкашиваются от усталости. Главное - я отыскал лесника.

Я следил за колонной до тех пор, пока она не пересекла реку и не
скрылась в горе или где-то рядом с горой - я не разглядел. Над пустошью,
расползаясь от реки, поднимался туман, смешанный с пылью; летучая мышь -
или что-то вроде нее - промчалась низко, спеша к лесу. За рекой загорелся
тусклый огонек. Быстро холодало. Вокруг было пусто, и в лесу, за моей
спиной, раздался лай, перешедший в вой. Я вспомнил о некулах.

Я снял с плеча ружье, вышел на пустошь и через несколько минут был у
реки.

...Уже почти стемнело, но вышла местная луна. Дорога спускалась к реке,
а на мосту стоял муравей с длинным копьем. Как только я увидел его, то
свернул с дороги и добрался до реки метрах в двухстах от моста. Низкий
берег терялся в осоке, и, когда я попытался выйти к воде, ноги начали
вязнуть в иле. Пришлось довольно долго идти, пригибаясь, по берегу, прежде
чем я отыскал участок песчаного дна. Там река разливалась широко,
посредине ее был островок, и я надеялся, что она неглубока. Как я
переплыву ее с ружьем, когда мне его и по суше нести тяжело, я не
представлял, но и сидеть на берегу дальше было нельзя. Я напился, отчего
лишь усилился голод, еле отговорил себя от блаженной мысли полчасика
поспать и вступил в теплую мелкую воду.

До островка я добрался довольно быстро, промок по пояс, но ночь не
грозила заморозками, так что это можно было перетерпеть. Зато в протоке,
отделявшей островок от дальнего берега, меня ждали испытания. Протока была
узкой, рукой подать до черного обрывчика, опушенного кустами. Первый шаг
погрузил меня по колени, вторым я ушел по бедра. Течение здесь было куда