Чтение 41–й страницы книги ~Стоунхендж~

предрекали: "Будешь ты великий богатырь, и смерть тебе на роду не писана",
тем не менее предостерегали, чтобы он не сталкивался с богатырями
предыдущего поколения:

"Только не выходи драться

со Святогором-богатырем:

через силу его земля носит.

Не ходи драться с Самсоном богатырем:

у него на голове семь власов чудесных.

Не бейся и с родом Микуловым:

его любит матушка-сыра земля.

Не ходи еще на Вольгу Святославовича:

он не силой возьмет,

так хитростью-мудростью".

Понял, рыцарь? Любой из богатырей старшего поколения сильнее самого
сильного из младших богатырей. И еще. С каждым поколением у богатырей
падает не только сила, но и способность творить чудеса. Младшие богатыри
уже только люди с большой силой, но уже не могут, подобно Вольге,
оборачиваться любым зверей, птицей или рыбой, не носят на плече всю
тяжесть земли, как Микула, не творят чудеса и не видят грядущее, как Вещий
Олег...

Томас насторожился, бросил украдкой взгляд на скромнягу калику.

-- Он в самом деле из средних богатырей, не из младших? А то я видел,
как ваш Илья Муромец разговаривал с ним непочтительно, сам хотел нахалу
дать по роже.

Князь оживился, но в глазах было недоверие.

-- Где ты мог его видеть? Сказывают, что он не умер от змеи, а все
еще ходит среди людей, но я не очень-то верю в сказки. С чего бы он стал
скрываться?

-- Ну, -- промямлил Томас уклончиво, -- сказывают, что когда мир был
молод, сами боги ходили среди людей.

-- Боги?.. Никто не знает, из средних он богатырей или старших. О нем
даже не говорят. Нечего! Знают только князя Олега, но разве он князь? Ну,
побыл зачем-то князем. Так он и королем мог бы стать, если бы захотел.

Томас задержал дыхание, глаза сами скашивались в сторону калики. Тот
неторопливо насыщался, таскал то из одного блюда, то из другого, пробовал
мясо в жареных орехах, рыбу в голубичных ягодах, соловьиные язычки в
муравьиной кислоте. Он был просто мужиком, любителем поесть, полежать,
поглядеть на людей, послушать рассказы. Уже и следа не осталось от того
изнуренного отшельника, который встретился ему в жарких землях Сарацинии!

-- А по слухам, -- спросил он осторожно, -- что он умел?

-- Говорят, он может в зверя и птицу перекидываться. Даже без
колдовства. Но странный он, если не вовсе помешанный... Какое-то горе ему
большое выпало, вот умом и тронулся. Ходит по дорогам в тряпках, бормочет
что-то... А их, бродяг, сколько вон по дорогам, разве среди них его
заметишь... А зачем тебе Вещий?

Томас подобрался, ибо тон князя уже был другим, настороженным. Томас
махнул рукой, стараясь держать голос беспечным:

-- Да просто так... Теперь я думаю, что тот вовсе не Вещий Олег был.
Тот был высокий, голос, как труба, взгляд гордый и властный, а за ним
ехало двадцать слуг и оруженосцев.

Князь сразу потерял к нему интерес.

Ее странные лиловые глаза изучающе смотрели на рыцаря:

Глава 7

Внезапно раздалось хлопанье крыльев. Огромный ворон пролетел над
двором, над столами, сел на окно второго поверха прямо над головами
пирующих. Чересчур крупный, нахохленный, он свесил голову и стал
внимательно обозревать сидящих за столами. Сразу словно повеяло холодом.
Ворон везде вестник беды, а этот словно бы выбирает, на кого ее нацелить
немедленно.

Глаза у ворона были желтые, словно у лесного зверя, балка трещала под
крепкими когтями. Он еще смотрел на гостей, а те бледнели и отводили
взгляды, когда вдруг звонко звякнула тетива.

Ворон подпрыгнул, словно от сильного удара снизу. Полетели перья, а
ворон медленно наклонился, когти, царапая балку, разжались. Он рухнул с
высоты на середину стола с таким шумом, словно этот был матерый волк.
Посуда подпрыгнула, ворон забился, подпрыгивая и царапая стол стрелой.
Красные капли крови брызгали из раны.

Все взгляды, растерянно побежав по залу, наконец отыскали стрелка.
Это была золотоволосая поляница, что пришла с рыцарем и каликой. Сняв
тетиву, она деловито смотала ее в клубок, сунула в мешочек на поясе.
Распрямленный лук привычно занял место за спиной. Она опустилась на лавку
и продолжала деликатно грызть крылышко гуся.

В зале началось движение. Убитого ворона стащили на пол, потоптали
ногами на всякий случай. Кто-то крикнул, чтобы стрелу не сломили, дорогая.

Возле князя возникли двое гридней с обнаженными мечами. С голодной
готовностью смотрели по сторонам, готовые отдать жизнь за любимого князя.
Поморщившись, князь отодвинул обоих: не заслоняйте свет, все равно
опоздали, дурни. Не сплоховала только женщина... И сидит себе, ест. Будто
ничего не стряслось. Или такое для нее привычно?

Томас косился на Яру. Калика, сдерживая усмешку, подался назад --
пусть рыцарь подивится настоящей женщине. А что ей еще остается делать,
если кони все скачут и скачут, а избы горят и горят...

-- Хорошо готовят, -- произнесла Яра. -- Такую стряпуху беречь надо.

На нее смотрели во все глаза. Острый взгляд князя чуть потеплел:

-- Моя жена сама готовит.

-- Верно делает, -- одобрила Яра. -- Готовить -- дело серьезное. Это
не земли раздвигать мечом.

-- Я передам жене, -- пообещал князь. -- Она будет довольна.

Томаса раздражали откровенно бесцеремонные взгляды. Его разглядывали,
как диковинную обезьяну, едва не совали пальцы в рот, чтобы посчитать
зубы. Но еще откровеннее рассматривали Яру: она почти не уступала мужчинам
в росте, а здесь собрались богатыри и знатные мужи, и к тому же ее легкий
доспех никак не скрывал здоровую женскую фигуру.

Подходили, заговаривали, натыкались на враждебный взгляд заморского
рыцаря, отступали с великой неохотой. Томас старался держаться рядом,
шепнул:

-- Ежели что, только кивни! Я им быстро шеи посворачиваю.

-- За что? -- удивилась она.

-- Ну как... Ходят, глаза пялят...

-- А что, -- не поняла она, -- у меня уже и посмотреть не на что?

-- Да нет, я не о том...

Ее лиловые глаза стали вопрошающими. Она старалась понять, а у него
язык прилип к гортани -- калика бы назвал это иначе. -- не мог объяснить,
что крещеной женщине надлежит сидеть и сопеть в две дырочки. Ждать, когда
за нее решат, за нее поймут. А ее дело телячье -- поела и в хлев.

-- Мы в чужом краю, -- сказал он, сердясь на самого себя. -- Надо
ушки на макушке.

-- Тебе виднее, -- сказала она. -- А у меня уши на месте.

Пир длился всю ночь, но и утром мало кто уходил вовсе, а чаще просто
отлучался на крыльцо или в углы двора. Томас насытился быстро, ерзал,
вести степенные беседы не умел и не хотел учиться, часто вставал, ходил
защищать Яру, но той всякий раз никакая защита не требовалась, и он
разочарованно возвращался обратно.

Олег сидел за столом в одиночестве, перепил всех, двое не могли
выползти из-под стола. Перед волхвом стоял кувшин с вином, а три пустые
лежали на боку.

Томас спросил горько:

-- Сэр калика, неужто это твое единственное утешение?

Олег удивился:

-- Нет, конечно. В княжих подвалах таких сотни две.

Томас тяжело рухнул на лавку рядом, вытянул гудящие от усталости
ноги. Было горько и тоскливо. Похоже, на этот раз застряли по-настоящему.
Это не в лесу, где только деревья да звери, а в шумном городе. Здесь
намного хуже, потому что люди всегда злее любых зверей, опаснее,
недоброжелательнее.

Яра неслышно подошла сзади.

-- Не пора ли уходить?

-- Куда? -- спросил Томас горько. -- Деньги срезали, коней нет...

Вместо ответа Яра разжала кулак. На ладони лежали три серебряные
монетки.

-- Откуда? -- спросил калика строго.

-- У меня нет кошеля, -- ответила Яра, чуть смутившись. -- Я монеты
держала так... в карманах.

Томас молчал, не зная, как отнестись к такому унижению, что они будут
жить на деньги женщины. Калика тяжело поднялся.

-- Здесь поблизости неплохой постоялый двор. И недорогой.

-- Зачем нам постоялый двор? -- спросил Томас тоскливо. -- Я наелся
на неделю вперед.

-- Отоспимся.

На постоялом дворе они сняли маленькую комнатку под самым чердаком.
Калика дремал, а Томас, стоя у окна, наблюдал, как у ворот остановились
три великолепных коня -- высокие, сильные, с выпуклыми мышцами. Их держал
под уздцы маленький невзрачный человек. Настолько невзрачный, что сошел бы
за невидимого, если бы не кони. Взглянув на коней, каждый невольно искал
взглядом владельца.