-- по непонятный пока причинам -- начинала материться, скандалить и пить на
берегу, отлынивать от вахт и нарядов, "пререкаться" со старшиной. Таких
периодов было двенадцать, в каждом было два-три дня -- в эти два-три дня
дисциплина нарушалась десять-одиннадцать раз.
определенно есть система".
кафедры приборов управления стрельбой. Так оно и есть в данном случае, если
под системой подразумевать батарею, которая то служит исправно, то выходит
из повиновения. Что же влияет на матросов, которые две, три недели без
понуканий исполняют обязанности, а потом за два-три дня нахватывают десятки
взысканий? Что? Фазы Луны? Положение звезд? Перепады атмосферного давления?
Глупо и глупо. Проще всего связать взыскания со стоянками в базе, потому что
увольнения -- это и патрули, и опоздания, и самоволки, которых, к счастью,
не было. Но пререкания! Стычки со старшинами, какие-то странные спады в
настроении матросов, когда Олег интуитивно понимал, что ему нельзя
задерживаться в кубриках, что комендоры и наводчики чем-то возбуждены, что
одно лишнее слово его может вызвать водопад жалоб, колючих ответов? Откуда
эти изломы психики?
размазавшись по трем сотням дней десяти месяцев, а соединившись в двенадцать
полунедель? Что сгруппировало их? Кстати, на эти двенадцать периодов
приходятся все дивизионные нарушения. Весь линкор, видимо, подчиняется этому
закону. "И вся эскадра", -- подумал Олег. Этот закон существовал, и его Олег
мог сформулировать уже, но звучал он столь фантастически, нелепо, дико, что
поверить себе Олег не хотел, не подтвердив догадку точными цифрами. Не имел
права.
подставленным под всевидящий оптический инструмент, направленный на него
неотрывно и точно, и некто, к окулярам инструмента прильнувший, пошарил по
тысяче коробочек, на которые разделен линкор, и засек наконец лейтенанта,
который тишайшей мышью сидит после отбоя за столом в каюте No 61 и учиняет
злодейство против эскадры, потому что умишком своим незрелым хочет
опрокинуть выводы тех, кто выгонит его с флота одним шевелением бровей.
нырнуть в нее, спрятаться в собственном теле... И когда эти минуты прошли,
Олег встрепенулся, глубоко вздохнул и принял решение. Надо было немедленно
узнать из вахтенных журналов дни нахождения линкора в базе, начиная с июля
прошлого года. Но вахтенные журналы -- документы строгой секретности и
отчетности, все они в сейфе командира. По какому еще журналу можно судить,
где, например, находился линкор 17 октября прошлого года -- в море или на
штатных бочках Северной бухты? Машинный журнал БЧ-5. Но его никто Манцеву не
даст, как и штурманский журнал, этот, навигационный, вообще за семью
печатями. Но штурманские электрики перед выходом в море запускают
гирокомпасы, в какой-нибудь скромной тетрадочке ведется учет часов и суток.
месяц май, все разлеглись на верхней палубе.
которые обеспечивали жизнь людей и готовность линкора ходить и стрелять.
Работали те же механизмы, что и днем, но гудели они тише. Горбом вставала
Корабельная сторона, и огоньки домов, улиц тянулись по хребту горба. Ночь,
безветрие, пробковые матрацы белели в черноте, создаваемой тенями. Олег шел
к корме левым шкафутом, перепрыгивая через лежащих, шел легким шагом
двадцатидвухлетнего человека, а ему казалось, что он крадется, в кромешной
тьме пробираясь к чему-то запретному, засургученному и запечатанному. А на
шкафуте было светло, линкор, если посмотреть на него с берега, лежал на
темной воде, весь в огнях иллюминаторов, прожекторов и фонарей, и все же
ощущение того, что линкор сейчас затемнен, Олега не покидало.
Олегу, а командир 2-й башни, к машинам и гирокомпасам отношения не имеющий.
люк, ведущий в старшинскую кают-компанию. Чуть поколебавшись, он спустился.
И стоял в робости и нерешительности.
Все на линкоре знали, что феноменальная память мичмана держит события, факты
и фамилии двадцатилетней давности. Не заглядывая ни в какую папку, он мог
продиктовать суточную ведомость линкора, к примеру, за 18 июля 1944 года --
с температурой во всех погребах, с рублями в корабельной кассе, с тоннами
котельной воды,
однодневной стоянкой на рейде Джубга, возвращение в базу 29 июля, ранним
утром... С 8 августа по 16 августа -- выход в район боевых учений по плану
штаба флота...
был спокоен, как перед стрельбой. В каюте расстелил миллиметровку, разбил
горизонтальную ось на 43 деления -- на недели, прошедшие с июля прошлого
года. Красными прямоугольниками отметил дни, на которые приходились
нарушения дисциплины. Черными кружочками выделил стоянки в базе. И получил
то, о чем догадывался: батарея выпадала из подчинения командиру сразу же
после возвращения линкора в базу, после походов и учений, и длилось это
неповиновение три дня. Воистину странной особенностью обладал крымский город
Севастополь. Будто провоцировал он матросов на разные "пререкания"! Все
нарушения воинской дисциплины падали на первые три дня после постановки
линкора на якорь и штатные бочки.
Севастополь. Промежуток с 12 по 15 декабря не подчинялся закономерности.
После двухнедельного похода линкор стал на бочки вечером 10 декабря, но в
последующие дни Пилипчук, к поблажкам отнюдь не склонный, ни одного
нарушения не обнаружил. Что случилось? Темнит старшина батареи? Ошибка
Орляинцева? Сам Олег в декабре отвалил в отпуск.
еще не ушел из кают-компании. Более того, Олег был уверен, что адъютант
командира ждет его.
носа к корме, к люку старшинской кают-компании. Прислушался. Свет горел, но
ни единого звука снизу. Повинуясь тишине, Олег и вниз нырнул бесшумно.
Спрашивать ему не пришлось.
лоб, погоны навешены как бы враздрай: левый свисал назад, правый заваливался
вперед.
выплывая из сна. -- Совместное учение флота и Таврического военного округа.
Эскадра шла в базу, зная, что боевая готовность No 2 по флоту будет еще до
18 декабря и что увольнения отменены.
малюсенький короткий прямоугольник с малым числом нарушений. Матросы к 20
декабря перегорели.
матроса-середнячка. Нет у него наказания "месяц без берега" или "две очереди
без берега". Возможно, что ему вообще не объявляли взысканий перед строем.
Но за ним замечались кое-какие грешки: последним или предпоследним прибежал
на построение, чуть замешкался с докладом о готовности поста к бою, медленно
вставал по сигналу "подъем", во время приборки задержался в гальюне...
Мелочи, которые водятся за каждым. Но они-то, мелочи эти, дают право
старшине и командиру подразделения матроса не увольнять. А корабль пришел в
базу, до берега, благодатного южного берега, рукой подать. И берег
недосягаем. Матрос знает, что увольнение -- мера поощрения, что на берег
ходят особо дисциплинированные воины. И матрос раздражен. Казалось бы,
наоборот: поход, учения, тревога за тревогой, прерывистый сон, вахты,
дежурства, волна заливает казематы, сыро, холодно, нога разбита в кровь при
последней тренировке, за бортом -- унылое однообразие моря, -- вот когда
можно вспылить, послать по матушке друга-кореша и старшину в придачу. Но
нет: ни ропота, ни просьб, приказания выполняются беспрекословно. Берег же
сразу разваливает психическую устойчивость. Берег рядом. Кто-то ведь будет
признан достойным увольнения, кто-то ведь попадет на Приморский бульвар. А
танцы на Корабельной стороне? А Матросский бульвар с эстрадою? А Водная
станция? А знакомство с девушкой? А телефонный разговор с домом? Это все для
достойных. Большинство матросов -- недостойные. И матрос в увольнение не
записывается. Он знает, что получит отказ. Раз отказали, два отказали. Что
дальше? На праздник, по какому-либо другому поводу матрос увольняется-таки
на берег. И, зная, что следующего увольнения не видать ему полгода, матрос
пьет, буянит, скандалит. Наказания он не боится, оно для него не существует.
тысячами, целыми кораблями -- матросов-нарушителей. Возможен и такой
вариант: матрос горд, матрос чрезвычайно самолюбив, есть такие матросы.
Отмеченный клеймом неувольнения, он мысленно прерывает все связи с берегом,
берег для него -- абстракция. Такой матрос на берег не идет даже тогда,
когда его зовут в барказ. Психика его перестраивается, человек ищет
возмещения. И некоторые матросы впадают в книжный запой, глотая фантастику,
сказки, А есть такие, что ожесточились, лица у них каменные, и никому не
позволено заглянуть в глаза их. Они приучились молчать, они ушли в себя.
Люди страдают! Страдают молча, не жалуясь! Что в душе их? Что?
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Афанасьев Роман
Лукьяненко Сергей
Афанасьев Роман
Маккэфри Энн