а спросить забывал. Этой женщине было около сорока лет, но она любила знаки
внимания как в двадцать, а по утрам делала зарядку за сараем. Доцент не знал
об этом, но даже если бы сосед-стекольщик, который прекрасно знал об этом и
не раз видал это из-за забора, даже если бы стекольщик сказал об этом
доценту, тот бы ни за что не поверил, и уж во всяком случае никогда бы не
стал подсматривать. Впрочем, однажды на заре ему неожиданно захотелось пива,
и он на цыпочках, чтобы не шуметь, пошел в сарай, и пока пиво по шлангу
лилось из бочки в бидон, доцент стоял у запаутиненного пауками окошечка и
смотрел, как родственница жены в легком купальном костюме скачет, приседает
и машет руками на садовой лужайке. После завтрака доцент не работал, а
занимался какой-то ерундой: достал с чердака два ржавых велосипеда, починил
и накачал их, а потом погладил костюм и съездил на станцию за вином. Кроме
вина, он купил шпроты и виноград и помог родственнице готовить обед. За
обедом доцент говорил о том, какая замечательная погода стоит вот уже две
недели, какие синие васильки растут в роще и какие замечательные ржавые
велосипеды он достал с чердака. Вечером они катались. По шоссе. На
велосипедах. Возвратились поздно - с цветами на рулях. На голове у
родственницы был венок. Это доцент сам сплел ей венок. Это был сюрприз для
нее, ведь она же не знала раньше, что он умеет плести венки и ремонтировать
велосипеды. Да ведь и доцент не знал, что его, в сущности, родственница,
скачет на садовой лужайке. Каждое утро. В легком купальнике. И машет руками.
поезда идут мимо озера. Одни поезда идут в город, а другие за город. А здесь
- пригород. И поэтому даже в самую солнечную погоду все тут кажется
ненастоящим. За линией железной дороги, за полосой отчуждения, большими
домами начинается город, а в другой стороне, за озером, растет сосновый бор.
Одни называют его парком, другие - лесом. Но на самом деле это - лесопарк.
Здесь пригород, и, кажется, ничего определенного вокруг не увидишь. Когда-то
местность эта считалась дачной, а теперь дачи стали просто старыми
деревянными домами пригорода. Дома пахнут керосином, а живут в них пожилые
тихие люди. Близко к лесопарку подходит одноколейная ветка железной дороги.
Ветка ведет в тупик - поезда сюда не заходят. Рельсы заржавели, а шпалы
сгнили. В тупике, на опушке лесопарка, стоят коричневые вагоны. В этих
вагонах живут ремонтные рабочие. У них временная пригородная прописка, и у
каждого большая семья. Любой ремонтник знает, что в заболоченном озере рядом
рыба не водится, но в выходные часы все они идут с удочками на берег и
пытаются что-нибудь поймать. У одного рабочего, который живет в третьем от
лесопарка вагоне, дочка восемнадцати лет. Она родилась здесь, в вагоне, и ей
нравится все, что связано с железной дорогой, ей нравится вся эта
пригородная местность. И еще ей нравится молодой человек из города, который
нередко приезжает с приятелями в лесопарк поиграть в футбол на замусоренных
полянах. Он хороший парень, ухаживает за дочкой ремонтника и уже не раз
заходил к ним в гости на чай. Ему тоже нравятся эти вагончики в тупике.
Знаете, пожалуй, он скоро женится на дочке ремонтника и станет бывать здесь
еще чаще. Свадьба состоится в воскресный день, танцы устроят на берегу
озера, а танцевать будут все - все, кто живет в коричневых вагончиках
тупика.
один. Через распахнутые окна в подъезд задувал ветер с пустырей, и здесь, на
лестнице, было немногим теплее, чем на улице. Я закурил и вышел во двор, где
на веревках сушилось белье жителей этого дома. Наволочки, простыни,
пододеяльники надувались ветром. Я сел на влаж_ную от росы скамейку: передо
мной стоял невероятно длинный пятиэтажный дом: я никогда еще не видел такого
длин_ного дома; тень от дома кончалась у моих ног. Я был осве_щен
беспомощным солнцем сентября. По небу шли дряблые, похожие на мускулы
стариков, облака, а за спиной у меня зияли бесконечные окраинные пустыри,
такие бесконечные, что даже городская свалка терялась среди них, и о ней
напо_минал только неприятный запах. Сигарета, которую я курил, быстро
кончилась на ветру, а больше у меня не было, и я решил сходить в магазин. Но
я не знал, где магазин. Я вообще ничего не знал здесь, у меня не было здесь
ни знакомых лю_дей, ни улиц, и я не знал, не хотел знать, что делает с моей
невестой та женщина, которая согласилась помочь нам. Та женщина жила и
лечила в этом длинном однообразном доме. Пройдя по затененному двору, я
обошел дом слева и выбрался на асфальтовую дорогу. Вокруг стояли новые
здания, похожие на тот дом. Пожалуй, я немного боялся этих однообразных
домов. Но я хотел курить и шел в магазин, делая вид, будто мне нет до них
никакого дела. Да так оно и было, я только немного боялся их: они издали
смотрели мне в спину и в глаза, а рядом никого не было. Но скоро я догнал
девушку. Она несла две авоськи с продуктами, и я решил, что она знает, где
можно купить сигарет. Я окликнул ее и спросил. Она сказала, что проводит
меня до магазина, чтобы я не заблудился. Дул ветер. Зияли пустыри с домами.
Возле домов на веревках болталось надутое постельное белье. На пустырях,
поедая семена трав, шелестели огромные стаи воробьев. Девушка казалась очень
худой, у нее что-то было с глазами, но я никак не мог разобрать, что именно,
а потом понял: она была косая. Она вела меня и все объясняла, что и где
находится в этом районе, но это было совершенно неинтересно и не нужно мне.
Она зашла со мной в магазин, подождала, пока я куплю сигарет и сказала, что
хочет проводить меня до станции, где работает телеграфисткой. Мне не нужно
на электричку, сказал я, не нужно. Девушка ушла. Недалеко от магазина
торговала молочная цистерна на колесах. В очереди стояли пожилые, но
болтливые женщины в старомодных пальто. У каждой был бидон и все они,
несмотря на холодный ветер, говорили не переставая. Одна толстуха, которая
уже купила молока, отошла от цистерны, и я увидел, как она оступилась и
выронила бидон. Бидон упал на асфальт, молоко выплеснулось, старуха тоже
упала, покатилась. У нее было черное пальто, она сидела вся в молоке и
пыталась подняться. Очередь перестала болтать и глядела на нее. Я тоже стоял
и смотрел. Я, наверное, помог бы ей, но руки у меня были заняты: в одной
сигареты, а в другой спички. Я закурил и пошел обратно, к тому дому, в
котором что-то делали с моей невестой и который издали пристально смотрел
мне в глаза.
все было нормально. Но потом крышка открылась и,все высыпалось на дно ямы.
Тогда экскаваторщик вылез из кабины и осмотрел гроб и увидел, что в
изголовье гроба было застекленное окошечко, а в гробу лежали кирзовые
сапоги. И экскаваторщик очень жалел, что сапоги уже никак не починишь, иначе
бы он взялся за это дело. Но сапоги оказались очень худыми, и у одного
подошва сразу отлетела, как только он примерил сапог. Нитки сгнили, и
подошва с подковками сразу отлетела, да и голенище худое оказалось. И
машинист экскаватора выбросил сапоги, хотя ему позарез нужна была новая
обувь. Но больше экскаваторщик огорчился из-за другого. Машинисту хотелось
полюбоваться на череп, потому что настоящего черепа ему ни разу в жизни не
приходилось видеть, а тем более трогать руками. Правда, он время от времени
трогал свою собственную голову или голову жены и представлял, что если снять
кожу со своей или с жениной головы, то и получится настоящий череп. Но этого
нужно было ждать еще неизвестно сколько, а экскаваторщик ненавидел ждать
чего-нибудь слишком долго. Он любил делать сразу все, что придет в голову.
Поэтому теперь, когда машинист откопал гроб, он сразу решил вытряхнуть из
него все и найти череп. Ему хотелось посмотреть, что стало с черепом
человека, который давно умер и много лет лежал и смотрел в гробовое
окошечко. Да, - размышлял машинист, спускаясь в могилу по стремянке, - да,
теперь-то мне будет хороший череп, а то живешь-живешь, а ничего такого не
имеешь. Конечно, у меня-то худая голова, но ведь не так уж часто выпадает
свободное время, чтобы ощупать ее как следует. К тому же, когда трогаешь
свою голову, не получаешь почти никакого удовольствия - тут нужен чистый
чужой череп, без всякой там кожи, чтобы можно было вешать его хоть на палку,
хоть насаживать куда будет нужно. Вот везуха! разберу сейчас тряпье, выкину
кости и возьму чистенький череп - как есть. Такие моменты в жизни не
упускай, иначе, того и гляди, кто-нибудь наденет на палку твой череп и будет
ходить по улицам и пугать, кого вздумается. Машинист заглянул под крышку,
лежавшую на песке, потом вылез из траншеи и заглянул через окошечко в гроб,
а затем посмотрел не через окошечко, а просто в гроб, как смотрят обычно в
гроб, когда гроб висит на зубце ковша, а тот, кто смотрит, стоит на краю
могилы. Но в гробу и под крышкой на песке черепа тоже не было. Черепа нету,
- сказал себе экскаваторщик, - черепа просто-напросто нету, череп пропал,
а может его никогда и не было - хоронили одним туловищем, а? Но как ни
крути, черепа нету, и я не смогу насадить его на палку и пугать кого захочу.
Наоборот, теперь каждый сможет пугать меня самого настоящим или своим
собственным черепом. Вот невезуха! - сказал себе экскаваторщик.
ненависть и средство жить. Днем он спит и курит. Винтовку он никогда не
заряжает. Какой резон заряжать, если зимой вокруг - никого. Никого -
зимой, осенью и весной. И в домах артистов тоже никого. Это дачи артистов, а
он - сторож дач. Он никогда не бывал в театре, но ему однажды рассказывал
напарник, что сын его учится в городе и ходит в театр. Сын напарника: он
приезжает к отцу в конце недели. А к нему - никто не приезжает. Он живет
один и курит. Винтовку он берет в сторожке перед сменой и идет по аллеям
дачного поселка всю ночь. Сегодня и вчера шел большой снег. Аллеи белы.
Деревья, особенно сосны, - тоже. Они белы. Луна смутная. Луна не может
пробить тучи. Он курит. Он смотрит по сторонам. Подолгу стоит на
перекрестках. Очень темно. Никогда не будет светло в этом поселке зимой.
Летом лучше. По вечерам на верандах актеры пьют вино. Но когда лета нет,
веранды с тусклыми витражами закрыты и пусты. Они промерзают насквозь, их
засыпает снегом. А он через два вечера на третий берет незаряженную
винтовку, идет. Вдоль застекленных дач. Идет без тропинок, без патронов, без
курева. Идет за куревом, на окраину поселка, где магазин. В магазине всегда
пусто. Там на двери сильная пружина. Там работает пожилая женщина. Она
добрая, потому что дает в долг. На морозе он не помнит ее имени. Зачем она,
эта женщина, думает он. Я могу без нее, думает он, или не могу? Нет, не
могу. Без нее у меня не было бы чего курить. Он тихо смеется. Холодно,
продолжает думать он, холодно. Темно. Он видит, как женщина закрывает ставни
Шилова Юлия
Корнев Павел
Лукин Евгений
Лукин Евгений
Елманов Валерий
Лондон Джек