Чтение 302–й страницы книги ~Архипелаг ГУЛАГ~

общественно-полезным трудом и проявили лояльность по отношению к советской
власти" (ну, помогали стрелку, коменданту или оперу). Однако написано это
было вздорно, под минутным веянием. Да и кончались те 5 лет как раз в годы
когда стал Архипелаг каменеть.

Шли всё годы такие, что нельзя было ослабить режима: то после убийства
Кирова; то 37-й -- 38-й; то с 39-го началась война в Европе; то с 41-го у
нас. Так надёжней было другое: с 37-го стали многих всё тех же злосчастных
"кулаков" и сыновей их дергать из спецпоселков, клепать им 58-ю и совать в
лагеря.

Правда, во время войны, когда уж не хватало на фронте буйной русской
силушки, прибегли к кулакам: должна ж была их русская совесть выше стоять,
чем кулацкая! Там и здесь предлагали им из режимных спецпоселков и из
лагерей идти на фронт, защищать святое отечество.

И -- шли...

Однако, не всегда. Н. Х-ву, сыну "кулацкому", чью биографию в ранней
части я использовал для Тюрина, а в поздней выложить не решился, -- было в
лагере предложено то, в чем отказывали троцкистам и коммунистам, как они ни
рвались: идти защищать отечество. Х-в нисколько не колебался, он сразу
вылепил лагерному УРЧу: "Ваше отечество -- вы и защищайте, говноеды![ А у
пролетариата нет отечества!!]"

Как будто точно было по Марксу, и действительно всякий лагерник еще
бедней, ниже и бесправней пролетария, -- а вот лагколлегия ничего этого не
усвоила и приговорила Х-ва к расстрелу. Недели две посидел он [под вышкой] и
о помиловании не подавал, так был на них зол. Но сами принесли ему замену на
вторую десятку.

Иногда случалось, что отвозили раскулаченных в тундру или тайгу,
выпускали -- и забывали там: ведь отвозили их на смерть, зачем учитывать? Не
оставляли им и стрелка -- по глухости и дальности. И от мудрого руководства
наконец отпущенное -- без коня и без плуга, без рыбной снасти, без ружья,
это трудолюбивое упорное племя, с немногими, может быть, топорами и
лопатами, начинало безнадёжную борьбу за жизнь в условиях чуть полегче, чем
в Каменный век. И наперекор экономическим законам социализма посёлки эти
вдруг не только выживали, но крепли и богатели!

В таком поселке, где-то на Оби, и не рядом, значит, с судоходством, а на
боковом оттоке, вырос Буров, мальчиком туда попав. Он рассказывает, что
как-то уже перед войной шёл мимо катер, заметил их и пристал. А в катере
оказалось районное начальство. Допросило -- откуда, кто такие, с какого
времени. Изумилось Начальство их богатству и доброденствию, какого не знали
в своём колхозном краю. Уехали. А через несколько дней приехали
уполномоченные со стрелками НКВД и опять, как в год Чумы, велели им в час
всё нажитое покинуть, весь теплый поселок -- и наголе, с узелками, отправили
дальше в тундру.

Не довольно ли этого рассказа одного, чтобы понять и суть "кулаков" и
суть "раскулачивания"?

Что ж можно было сделать с этим народом, если б дать ему вольно жить,
свободно развиваться!!!

Староверы! -- вечно гонимые, вечные ссыльные, -- вот кто на три столетия
раньше разгадал заклятую суть Начальства! В 1950 году летел самолёт над
просторами Подкаменной Тунгуски. А после войны летная школа сильно
усовершенствовалась, и доглядел старательный летчик, чего 20 лет до него не
видели: обиталище какое-то неизвестное в тайге. Засёк. Доложил. Глухо было,
далеко, но для МВД невозможного нет, и через полгода добрались туда.
Оказалось, это -- яруевские старообрядцы. Когда началась великая желанная
Чума, то бишь коллективизация, они от этого добра ушли глубоко в тайгу, всей
деревней. И жили, не высовываясь, лишь старосту одного отпускали в Яруево за
солью, рыболовной и охотничьей металлической снастью да железками к
инструменту, остальное делали сами всё, а вместо денег, должно быть,
снаряжался староста шкурками. Управясь с делами, он, как следимый
преступник, изникал с базара оглядчиво. И так выиграли яруевские староверы
20 лет жизни! -- двадцать лет свободной человеческой жизни между зверей
вместо двадцати лет колхозного уныния. Все они были в домотканной одежде, в
самодельных броднях, и выделялись могутностью.

Так вот этих гнусных дезертиров с колхозного фронта всех теперь
арестовали и влепили им статью... ну, как бы вы думали, какую?.. Связь с
мировой буржуазией? Вредительство? Нет, 58-10, антисоветскую [агитацию]
(!?!?) и 58-11, организацию. (Многие из них попали потом в джезказганскую
группу Степлага, откуда и известно.)

А в 1946 году еще других староверов, из какого-то забытого глухого
монастыря выбитых штурмом нашими доблестными войсками (уже с минометами, уже
с опытом Отечественной войны), сплавляли на плотах по Енисею. Неукротимые
пленники -- те же при Сталине, что и при Петре! -- прыгали с плотов в
енисейскую воду, и автоматчики наши достреливали их там.

Воины Советской армии! -- неустанно крепите боевую подготовку!

Нет, не перемёрла обречённая порода! И в ссылке опять-таки рождались у
них дети -- и так же наследственно прикреплялись к тому же спецпосёлку.
("Сын за отца не отвечает", помните?) Выходила сторонняя девушка замуж за
спецпереселенца -- и включалась в то же крепостное сословие, лишалась
гражданских прав. Женился ли мужчина на такой -- и становился ссыльным сам.
Приезжала ли дочь к отцу -- вписывали и её в спецпереселенцы, исправляли
ошибку, что не попала раньше. Этими всеми добавками пополнялась убыль
пересаженных в лагеря.

Очень на виду были спецпереселенцы в Караганде и вокруг. Много их там
было. Как предки их к уральским и алтайским заводам, так они -- к шахтам
карагандинским были прикреплены [навечно]. Мог не стесняться шахтовладелец,
сколько их заставлять работать и сколько им платить. Говорят, сильно
завидовали они заключённым сельско-хозяйственных лагпунктов.

До 50-х годов, а где и до смерти Сталина, не было у спецпереселенцев
паспортов. Лишь с войны стали применять к игарским полярный коэффициент
зарплаты.

Но вот -- пережившие двадцатилетие чумной ссылки, освобождённые из-под
комендатуры, получившие гордые наши паспорта -- кто' ж они и что' ж они
внутренне и внешне? Ба! -- да кондиционные наши граждане! Да точно такие же,
как параллельно воспитаны рабочими посёлками, профсоюзными собраниями и
службой в советской армии! Они так же вколачивают свою недочерпанную лихость
в костяшки домино. Так же согласно кивают каждому промельку на телевизоре. В
нужную минуту так же гневно клеймят южноафриканскую республику или собирают
свои гроши на пользу Кубе.

Так потупимся же перед Великим Мясником, склоним головы и ссутулим плечи
перед его интеллектуальной загадкой: значит, прав оказался он, сердцевед,
заводя этот страшный кровавый замес и проворачивая его год от году?

Прав -- морально: на него нет обид! При нём, говорит народ, было "лучше,
чем при Хруще": ведь в шуточный день 1 апреля, что ни год, дешевели папиросы
на копейку и галантерея на гривенник. До смерти звенели ему похвалы да
гимны, и еще сегодня не позволено нам его обличать: не только цензор любой
остановит ваше перо, но любой магазинный стоялец и вагонный сиделец поспешит
задержать хулу на ваших губах.

Ведь мы уважаем Больших Злодеев. Мы поклоняемся Большим Убийцам.

И тем более прав -- государственно: этой кровью спаял он послушные
колхозы. Нужды нет, что через четверть века оскудеет деревня до последнего
праха и духовно выродится народ. Зато будут ракеты летать в космос, и
раболепствовать будет перед нашей державой передовой просвещённый Запад.

1. Не относится к нашей теме, но к пониманью эпохи. Со временем и в
Архангельске устроился Тимофей работать в [[закрытую]] колбасную -- тоже из
двух мастеров, но с заведующим над ними. Собственная его была закрыта как
вредная для трудящихся, эта была [[закрытой]], чтоб не знали о ней
трудящиеся. Они выделывали дорогие сорта колбас для личного снабжения
правителей этого северного края. Не раз и Тимофея посылали относить изделия
в одноэтажный за высоким забором особняк секретаря обкома товарища Аустрина
(угол улиц Либкнехта и Чумбарова-Лучинского) и начальника областного НКВД
товарища Шейрона.

Глава 3. Ссылка густеет

С такой лютостью, в такие дикие места и так откровенно на вымирание, как
ссылали мужиков, -- ни до, ни после никого больше не ссылали. Однако по
другой мере и своим порядком наша ссылка густела год от году: ссылали
больше, селили гуще, и становились круче ссыльные порядки.

Можно предложить такую грубую периодизацию. В 20-е годы ссылка была как
бы предварительным перевалочным состоянием перед лагерем: мало у кого
кончалось ссылкою, почти всех перегребали потом в лагерь.

Со средины 30-х годов и особенно с бериевских времён, оттого ли что
ссылка очень омноголюдела (один Ленинград сколько дал!), -- она приобрела
вполне самостояльное значение вполне удовлетворительного вида ограничения и
изоляции. И в годы военные и послевоенные всё больше укреплялся её объём и
положение наряду с лагерями: она не требовала затрат на постройку бараков и
зон, на охрану, но ёмко охватывала большие контингенты, особенно
женско-детские. (На всех крупных пересылках отведены были постоянные камеры
для ссылаемых женщин с детьми, и они никогда не пустовали.) *(1) Ссылка
обеспечивала в короткий срок надёжную и безвозвратную очистку любого важного
района метрополии. И так ссылка укрепилась, что с 1948-го года приобрела еще
новое государственное значение -- [[свалки]] -- того резервуара, куда
сваливаются отходы Архипелага, чтобы никогда уже не выбраться в метрополию.
С весны 1948-го спущена была в лагеря такая инструкция: Пятьдесят Восьмую по
окончании срока за малыми исключениями [освобождать в ссылку]. То есть не
распускать её легкомысленно по стране, ей не принадлежащей, а каждую особь
под конвоем доставлять от лагерной вахты до ссыльной комендатуры, от закола
до закола. А так как ссылка охватывала строго-оговорённые районы, то все они