Чтение 7–й страницы книги ~После нас хоть потоп~

Так вот, если вернуться к Шурочке, едва ли ее неуверенность была вызвана
самой этой демонстрацией, ведь она приблизительно знала, куда идет,
приблизительно догадывалась, что предстоит что-то "в этом роде". Мужчинам
свойственно преувеличивать стыдливость другого пола. Вернее сказать, мужчины
не в состоянии понять, где кончается истинная стыдливость и начинается
театр, не в состоянии уразуметь простой факт, что стыдливость - это уступка
тому преувеличенному значению, которое они придают наготе. Дрожала ли она от
холода или при мысли о том, как бы не подкачать в телесно-профессиональном
смысле? Профессией предстояло еще овладеть, и, как многие начинающие,
несмотря на свои 27 или 28 лет, она несколько романтизировала ее.
В былые времена, если верить романистам, на рынке любви преобладали
соблазненные горничные, изгнанные из богатых домов; в наши дни, когда
горничных давно уже не существовало, общественную потребность удовлетворяли
продавщицы магазинов, подавальщицы в пивных, уборщицы, парикмахерши,
медсестры. Нам довелось беседовать с Шурочкой. Она была откровенной -
насколько позволяет женщине быть искренней ее лицедейство перед самой собою.
Что прельстило ее, почему она согласилась работать у Эрастовича? Она пожала
плечами. А почему бы и нет? В самом деле, вместо того чтобы спрашивать, что
побуждает девушку выйти на панель, следовало бы спросить, что удерживает ее
от этого.
Десять, а то и больше суточных дежурств в месяц, весь день на ногах, ночью
тоже нет покоя, так что к концу смены валишься с ног; а ведь и дома тоже не
сидишь без дела. А зарплата? За такую зарплату вкалывать - надо еще поискать
дураков. Да и вообще... В этом "вообще", собственно, и заключался ответ,
заключалась правда, для которой ссылки на трудную жизнь были скорей
оправданием.
Укажем на очевидный парадокс публичного ремесла: проституция, как нам
объясняли, представляет собой опредмечивание женщины; не столько
надругательство над телом, сколько пренебрежение личностью; женщина есть
товар, объект желания и наслаждения, прочее несущественно. И в то же время,
да, в то же время это ремесло обещает ей то, чего никогда не может дать
обыденная жизнь. Разве не она, эта тусклая, скучная, безжалостная и
бесперспективная жизнь, аннулирует ее личность? Тогда как "ремесло"
возвращает свободу. Если хотите, возвращает чувство собственного
достоинства! Ремесло приносит деньги, но так же, как скудость средств не
была единственной причиной схождения на стезю порока, гонорар сам по себе
еще не есть единственный резон продажной любви. Проституция тела есть
раскрепощение души, да, не что иное, как особый способ самоутверждения, если
угодно, самоосуществления.
Быть может, парадокс этот задан самим языком. Разве шум языка, риторика
языка, демагогия языка не навязывают нам готовый образ мыслей, готовый
ответ, едва только мы произнесли все эти слова: купля, продажа, отчуждение,
унижение? Шурочка ожидала увидеть циничного поработителя, презрительного
хама - чего доброго, для начала предстояло разделить постель с ним самим.
Вместо этого ее встретил джентльмен изысканных манер. Шикарный дядька!
Дуновение иной жизни, похожее на аромат французских духов, обдало ее; она
почувствовала себя в мире романтической богемы, в пестром и переливающемся,
как финифть, мире кино, эстрады, конфет и коньяков, беспечности и
головокружительного веселья. Проституция... При чем тут проституция? С этим
грязным словом связывалось что-то непотребное, пьяные девки на вокзалах,
темные углы, венерические болезни. Это слово было оскорбительным. В нем было
то самое, что мы назвали демагогией языка.
Не говоря уже о том, что в нашей стране проституции нет. Проституция как
социальное явление в нашей стране уничтожена. Проституцией вынуждало женщину
заниматься полуголодное существование. У нас голодных нет. Олег Эрастович
показался ей немножко комичным, немножко дураковатым, даже трогательным,
очень ученым и бесконечно обворожительным. Должно быть, в молодости был
орел... Он рассмешил и поразил ее в первую же минуту. Когда в прихожей она
сняла свой плащ. Когда она взбила волосы. Как он смотрел на нее! Или, лучше
сказать, какой юной, стройной, манящей, изящной и таинственной она увидела
себя в мерцающих стеклышках его пенсне!
Позировать перед несколькими зрителями - совсем другое дело, чем перед
одним: проще и безопасней; хорошо, что Илья присутствовал на смотринах. Но
что Илья! Настоящим зрителем и ценителем был этот старикашка в лиловых усах,
именно это зеркало дало ей понять, что она женщина, открыть в себе то, что
дремало в ней и что было сковано предрассудками, лицемерием, задавлено
тухлой жизнью, унылым бытом, всеобщим хамством. Что он там пел? Она
почувствовала себя несколько сбитой с толку, услыхав ученые слова, ее
насмешил этот комментарий, может, он и вправду какой-нибудь профессор. Но
она понимала, что не в словах дело, слова сами по себе ничего не значат.
Голос Олега Эрастовича был точно бархатная ладонь. Она видела, как он повел
мясным носом, широченными ноздрями, точно принюхивался. Пенсне Олега
Эрастовича щекотало ее нежными молниями. Увидеть свое отражение и испытать
восторг. Увидеть себя в зеркале мужских глаз - и в страхе обнаружить, что от
тебя ждали большего? Ведь и это могло случиться. Вот что было причиной ее
неуверенности, волнения и стыда.

"Послушайте, молодой человек... чья это работа?"
"Гм. Э..."
"Я спрашиваю, чья это работа".
"Олег Эрастович, я сам не понимаю. Уверяю вас, я тут ни при чем. Хотел
книжки посмотреть... А она свалилась".
"Сама свалилась".
"По-видимому. Странно, что она так легко сломалась. Мне кажется, янтарь
ненастоящий".
"Но, но! - закричал хозяин.- Вы даже не представляете себе, кто мне
преподнес эту башню. Самый дорогой подарок в моей жизни".
"Можно склеить".
"Все можно склеить. Жизнь не склеишь... А, что говорить! - Он сидел в
кресле, сняв пенсне, тяжко вздыхал, сопел и дергал себя за эспаньолку.-
По-настоящему вам бы следовало компенсировать мне эту потерю. М-да. Так чем
могу служить?"
"Насчет машинистки..."
"Машинистки? А, ну да! Совсем забыл. Из головы выскочило. То есть, конечно,
не совсем, но, знаете ли... Войдите в мое положение,- сказал Олег
Эрастович,- у меня неприятности, у меня всегда были и всегда будут
неприятности, увы, характер такой, не умею отказывать. А неприятности, как
вы, может быть, знаете, всегда означают дополнительные расходы. Неприятности
означают: плати и плати!"
"Что... опять?"
"Нет, нет! Слава Богу, пока еще не то, что вы думаете, хотя, разумеется, и
властям предержащим требуется положенное, кесарю кесарево! То есть не то
чтобы кто-нибудь так уж прямо стал напирать, но, знаете ли, никогда не
мешает приобрести друзей заранее. Я вам скажу так: это правило жизни -
друзей надо приобретать своевременно! Кстати, могу похвастаться: один из
крупных чинов, там...- он показал на потолок,- не буду его называть, но
действительно крупных, на уровне города,- мой друг. Я думаю, эта девочка ему
очень придется по вкусу. Тем более что я обещал ей похлопотать насчет
жилплощади".
"Кстати, Олег Эрастович... я бы хотел вас попросить: проявите к ней заботу".

"Всенепременно. А что, вы с ней в близких отношениях?"
"С чего вы взяли? Старая дружба... просто так".
"Угу,- отозвался Олег Эрастович.- Милый мой, я ко всем моим подопечным
отношусь с одинаковым вниманием. Но в том-то и дело, что не все отвечают
необходимым требованиям. Я ничего не говорю о вашей протеже. Слов нет,
недурна, ноги, правда, коротковаты, но это ничего. Характер, кажется,
неплохой, не избалована, не знаю, как насчет технических навыков, но это
дело наживное. А вот с еще одной дамой я постоянно наживаю неприятности,
уволить жалко: ни кола ни двора, нет московской прописки, надежды на брак
никакой, одна дорога - на панель, на Курский вокзал, и, конечно, моментально
сопьется, а между тем уже сильно за тридцать и, сами понимаете, шарм уже не
тот... Одним словом,- продолжал он, и в руке у него снова появился заветный
фиал,- ваше здоровье, как говорится, дай нам Бог всем... Одним словом,
клиент звонит, какой-то кавказец, я даже не успел как следует с ним
познакомиться. Был мне рекомендован, первый раз в столице, кто мог знать?
Громы и молнии. Убежала от него в слезах, и вот теперь он грозит дойти чуть
не до Верховного Совета, грозит прокуратурой, у него там брат или сват, у
всех невероятные знакомства и аристократическое родство. Мне, мне грозит, вы
понимаете? Разумеется, я не поддался на угрозы, я, знаете ли, при случае сам
могу пригрозить. Но пришлось платить! Пришлось срочно вызывать замену,
гонорар за мой счет, чтобы эта сволочь заткнулась".
"И что же?"
"Ничего, уехал довольный".
"Олег Эрастович, так как насчет..."
"Да, да. Память! Память! - вскричал Эрастович.- Постойте... ага. Могу вам
рекомендовать одну очень интеллигентную машинистку, пожилая дама, из наших,
превосходно владеет русским языком. Может одновременно быть редактором,
безупречная грамотность, видите ли, по-русски уже давно никто не в состоянии
писать грамотно..."
"Угу... Можно на вас сослаться?"
"Сослаться-то можно, но..."
"Олег Эрастович, я ничего лишнего не скажу".
"В самом деле, кого я учу? Старого конспиратора!"
"Вот именно, можно ей позвонить?"
"Все эти ваши игры. Доиграетесь когда-нибудь..."
"Да мы ничего не делаем, Олег Эрастович. Мы в политику не ввязываемся".
"Это вы им скажите. Я сам с ней переговорю. Так будет лучше... Но, дорогой
мой, это очень квалифицированная машинистка. И, сами понимаете, коэффициент
секретности. Одним словом, это дорого стоит".