марлевой чалмой. Его разбитые губы слабо шевельнулись, раздвигаясь в
болезненной гримасе, отдаленно напоминающей улыбку.
многое изменилось. Из-под Темникова пришел большой этап, состоявший по
преимуществу из настоящих блатных. Их было много, они были скованы железной
внутренней дисциплиной, и шарага беспредельщиков мгновенно увяла, сделавшись
тихой и незаметной. Баландин, впрочем, поначалу даже не заметил этих
изменений. В лазарете он принял твердое решение во что бы то ни стало выжить
и поквитаться с Рогозиным, а для этого было просто необходимо кое-что
сделать.
о самочувствии. Баландин молча повернулся к нему спиной, вооружился
?комсомольской? лопатой - той самой, которой Манюня отрубил ему два пальца -
и принялся наваливать в тачку щебенку. Отрубленные пальцы немилосердно
болели, голова кружилась, и ходить все еще приходилось враскорячку, но это
были детали. Баландин впрягся в тачку и покатил ее наверх по шаткому
наклонному настилу. Он был на середине пути, когда с воем и гулом включились
электромоторы, и две огромные бетономешалки начали вращаться, с каждой
секундой набирая обороты.
бетономешалки. Его правая рука лежала на пульте, в левой он держал конец
толстого резинового шланга, с которого стекала тонкая струйка воды. Баландин
с ходу опрокинул тачку в приемный желоб, выпустил отполированные ладонями
железные рукоятки, подошел к Аборту со спины и, не давая себе времени на
раздумья, сильно толкнул его между лопаток. Какой-то миг Аборт балансировал
на краю дощатого настила, а потом с почти неслышным за грохотом работающей
бетономешалки криком упал вниз, прямо в вертящееся полужидкое месиво. Падая,
он успел инстинктивно вцепиться в водяной шланг и повис на одной руке, почти
касаясь носками ботинок чавкающего бетона. Покрытый корявой коркой засохшего
цемента край бетономешалки скреб его по коленям. Баландин увидел, что брюки
Аборта уже свисают клочьями, а на краю вращающейся чугунной чаши появился
широкий кровавый ободок. Аборт орал, разинув черную пасть, но его почти не
было слышно. Баландин не спеша шагнул вперед и с размаха опустил тяжелый
кирзовый ботинок на цепляющуюся за конец шланга кисть. Раздробленные пальцы
хрустнули и разжались, перекошенное ужасом лицо Аборта в последний раз
мелькнуло на сером фоне и погрузилось в жидкий бетон. Его голова возникала
над поверхностью еще два или три раза, но теперь она выглядела просто как
большой серый пузырь. Баландин плюнул в бетономешалку и обернулся.
держа лопату наперевес, как винтовку. С новым для себя ощущением свирепой
радости Баландин шагнул ему навстречу. Манюня что-то кричал, скаля зубы.
Сейчас он был до странности похож на облезлую рыжую дворнягу, пытающуюся
довести себя до бешенства истеричным лаем. Баландин встретил его мощным
пинком. Манюня потерял равновесие, уронил лопату и замахал руками, пытаясь
удержаться на шатком пандусе. Баландин шагнул вперед и врезал ему по зубам
здоровой рукой. О последствиях он сейчас не думал, хотя поводов для
размышлений было хоть отбавляй.
захрустели, но выдержали, и тогда Баландин ударил его снова - ударил
согнутым локтем, справа налево, наотмашь, прямо по плохо выбритой челюсти.
На лице Манюни появилось почти комичное выражение удивления, и так, с
удивленным лицом, он кувыркнулся через перила вниз - с почти пятиметровой
высоты, прямиком в угловатую мещанину запорошенных цементной пылью
фундаментов, ржавых стальных опор и забытых деталей вышедших из строя
электромоторов.
позе, неестественно вывернув голову. Его левый глаз был залит густой темной
кровью, а правый, широко открытый, водянисто-голубой, смотрел куда-то в
потолок - смотрел и не видел.
было не представлялось возможным. Баландин ушел в глухую несознанку,
выносить сор из избы никому не хотелось, и все закончилось наскоро
состряпанным актом о несчастном случае на производстве. Разумеется, не
обошлось без ШИЗО, но Баландин был этому даже рад: у него появилась лишняя
возможность поразмыслить.
мысли засевшего в темном углу голодного паука. В редкие моменты просветлений
он находил в себе силы удивиться тому, что ничего не чувствует: ни боли, ни
обиды, ни ненависти - ничего, кроме спокойной уверенности в том, что
действует именно так, как нужно. Теперь он словно обрел способность к
провидению - по крайней мере, собственная судьба на ближайшие десять -
двенадцать лет была ему ясна до мельчайших подробностей.
познавший вкус крови волк-людоед.
Глава 10
глаза и не сразу сообразил, где находится. В верхнюю половину закрытого
игравшими роль занавески старыми газетами окна лился голубоватый свет луны,
освещая замусоренный пол, рваные обои и дряхлые скелеты того, что было
когда-то обеденным столом, двумя жесткими стульями и диваном. На диване
кто-то громко храпел, с головой завернувшись в рванье. С потолка свисал
пыльный матерчатый абажур с потраченными молью кистями, внутри которого
чернел пустой патрон. На краю захламленного стола поблескивала закопченным
стеклом керосиновая лампа. В комнате воняло спиртом, табачным дымом и
какой-то кислятиной, ассоциировавшейся у Чека с грязными тряпками, которые
заменяли ему постель. Он обнаружил, что все тело у него затекло от лежания
на почти голом дощатом полу, и попытался сесть, невольно закряхтев при этом
от боли в спине.
всех своих подробностях налетел на Чека, как выскочивший из-за угла тяжелый
грузовик с пьяным водителем.
Викторовна пыталась вскрыть рану на плече Баландина, трясущимися артритными
руками с трудом удерживая сточенный кухонный нож, продезинфицированный
водкой и для верности прокаленный над пламенем керосиновой лампы. Чека
мутило от этого кошмарного зрелища, но у него хватило ума понять, что если
он не возьмется за дело сам, Баландин попросту истечет кровью, пока старуха
будет полосовать его своим тесаком. Он отобрал у Агнессы Викторовны нож и
почувствовал, что не сможет разрезать этим варварским орудием живую плоть.
Потом Баландин, в которого в качестве общего наркоза влили почти две бутылки
водки, покрыл его трехэтажным матом и велел резать. Тогда Чек стиснул зубы,
зажмурился, снова открыл глаза и стал кромсать плечо Баландина, как
купленную на рынке говядину - спокойно и безжалостно.
инструментов поддел и выковырял пулю кончиком все того же хлебного ножа. Нож
при этом скрежетнул по кости, и Чек был уверен, что не забудет этот звук до
самой своей смерти. Все остальное время Баландин то скрипел остатками зубов,
то говорил, временами переходя с жаргона на чистую феню, которой Чек не
понимал вообще, а старуха, казалось, понимала отлично, но переводить
отказывалась. Перед тем, как влить в пациента первый стакан водки, Чек
все-таки изловчился задать свой вопрос, и в процессе операции получил на
него исчерпывающий ответ. Сомневаться в том, что Баландин говорит правду, не
приходилось: он был не в том состоянии, чтобы врать, да и вообще, похоже, не
понимал, где он и что с ним делают. Рассказ о том, как погибла сестра Чека,
неоднократно прерывался лирическими отступлениями на тему лагерной жизни, от
которых Чека перекашивало. Страшнее всего ему почему-то показалась старуха,
которая все время сидела рядом, мелко тряся головой, и бормотала какие-то
невнятные матерные молитвы. По мнению Чека, старуха была совершенно
сумасшедшая, и он все время боялся, что она вот-вот зайдет к нему со спины и
вцепится в горло своими скрюченными лапами. На самом деле Агнесса Викторовна
была просто пьяна в стельку, но именно она, а не Чек, сообразила присыпать
изрезанное, сплошь покрытое кровью плечо Баландина черным порохом,
извлеченным из охотничьего патрона в тронутой зеленью медной гильзе.
Впрочем, откуда Чеку было знать, что в этой берлоге водятся охотничьи
патроны?
завязали взятым в автомобильной аптечке бинтом. Баландин к этому времени то
терял сознание, то проваливался в сон, больше напоминавший глубокую кому.
?Авось, не подохнет, - сказала Агнесса Викторовна, откидывая с морщинистого
лба грязные седые пряди. - Здоровый бык, чего ему сделается?. После этого
она допила остатки водки, рухнула на продавленный скрипучий диван,
замоталась в тряпье и захрапела.
будил Чека, тряся его за плечо.
из двух уцелевших на его левой руке пальцев. Чек поспешно отвел взгляд:
смотреть на эту изуродованную клешню было выше его сил.
понимает, что делает. - Ложись, дурак, тебе спать надо.
длинные паузы, чтобы набраться сил. - Отсюда сваливать надо, сява. Ты же,
пока меня сюда волок, наследил, как корова в валенках. Тебя же, небось,
полмикраги видело, как ты меня на горбу пер. Не понимаю, почему здесь до сих
пор мусоров нету. Машина где?
Мурич Виктор
Роллинс Джеймс
Орлов Алекс
Пехов Алексей
Никитин Юрий