Чтение 27–й страницы книги ~Экспансия

— Ах, сеньор, мы его отключаем на осень и зиму. Гостей нет, зачем платить попусту?

— Так ведь весной придется платить за включение аппарата в сеть…

— Все равно это дешевле. Внук подсчитал, он окончил три класса, очень грамотный, свободно пишет и может читать книги с рисунками.

— Как замечательно, — откликнулся Штирлиц. — А может, вы знаете, когда отходит автобус на Сан-Себастьян или Сантьяго-де-Компостела?

— На Сантьяго автобус не ходит, туда можно добраться с пересадкой, только я не знаю где… Лучше вам пойти на автобусную станцию, сеньор… Там вы все узнаете, да и попутные машины останавливаются, шоферы берут в кузова много людей, надо же подзаработать в выходной день…

— Спасибо, но ведь на автостанцию можно позвонить из автомата, экономия времени… Где здесь поблизости автомат?

— О, я не знаю, сеньор… Где-то на площади, но я туда не хожу вот уже как десять лет, очень болят ноги, хотя нет, девять лет назад, когда сюда приехал наш каудильо, я ходила смотреть его и бросать под его ноги цветы, но меня тогда вел муж, и я не очень-то обращала внимания на телефоны…

— Любите каудильо?

— Так ведь он каудильо… Как можно не любить того, кто тобой правит? Конечно, я его люблю, очень люблю, и вся моя семья его очень любит, а особенно внук, который умеет читать… Только разве вы дозвонитесь в субботний день на автобусную станцию? Люди должны отдыхать в субботу, они сейчас пьют кофе, так что лучше вам пойти на площадь, там все узнаете.

…Через полчаса после того, как Штирлиц ушел, в пансионат заглянул полицейский, отвечавший за рехион [район (исп.)], он попросил дать ему книгу, куда эстранхерос [иностранцы (исп.)] вписывали свои имена, номера паспортов и объясняли цель приезда; увидав фамилию Брунн, именно ту, которой интересовался Мадрид, — звонили еще ночью, с самой Пуэрта-дель-Соль, во все крупные города звонили, не в один Бургос, — полицейский позволил старухе угостить себя кофе, съел омлет, закурил пуро [сигара (исп.)] и спросил:

— Этот иностранец расплатился?

— Да, сеньор, — ответила старуха, — он расплатился.

— Значит, он не вернется.

— Да, сеньор, не вернется.

— О чем он тебя спрашивал?

— Ни о чем плохом не спрашивал. Я сказала ему, что очень люблю нашего дорогого каудильо, и он ушел.

— А про твоего сына, которого мы расстреляли, он не спрашивал?

— Зачем же ему про него спрашивать, сеньор? Раз вы расстреляли Пепе, значит, он был виноват, война, ничего не попишешь… Нет, он не спрашивал о Пепе… Зачем бы ему спрашивать про моего сына?

— Затем, что твой сын был красным, вот зачем. Все эстранхерос ищут по стране красных, чтобы снова устроить гражданскую войну и отдать нас Москве. От мужа давно не было писем?

— Полгода.

— Скоро получишь. Он еще жив. Работает хорошо, в лагере им довольны… Года через два вернется домой, если только выбросит дурь из своей анархистской башки… Сколько тебе уплатил этот иностранец?

— Как позволено по утвержденной муниципалитетом таксе.

— Ты, ведьма, не лги мне! Дал тебе на чай?

— Нет, сеньор.

— Покажи купюру, которой он расплатился.

— Я уже отдала ее, сеньор. Я ее отдала внуку, чтобы он купил масла у дона Эрнандеса.

— Ну что же, значит, придется посидеть у нас твоему внуку…

Старуха проковыляла к столику, где хранила ключи, достала из ящика три доллара и протянула их полицейскому, тот сунул деньги в карман, пригрозив:

— Еще раз будешь нарушать закон — накажу.

— Впредь я не буду нарушать закон, сеньор. У этого иностранца не было песет, и он положил мне на стол доллары, я в них не очень-то и понимаю…

— В долларах понимают все. Куда он пошел?

— Не знаю, сеньор.

— Он спрашивал тебя о чем-либо?

— Нет.

— Что, все время молчал, ни одного слова не произнес? Глухонемой?

— Нет, сеньор, здоровый… Слова произносил, что было, то было. Он просил меня сделать тортилью, я ответила, что ее готовят у дона Педро, ну, он, наверное, и пошел туда.

— Врешь, карга, — зевнул полицейский, — я уже был у Педро. Куда он едет, не сказал?

— Нет, сеньор, не сказал.

— Мы его поймаем, — сказал полицейский. — И он напишет бумагу. И в ней расскажет все. Понимаешь? И вспомнит каждое слово, которым с тобой обменялся. Тогда я приду сюда и возьму твоего внука, ходер [распространенное ругательство (исп.)]! Запомни это. Поняла, что я сказал?

— Да, сеньор.

— Ну, вспомнила?

— Вроде бы он чего-то говорил про автобус…

— Про какой автобус? Есть рейс на Мадрид, на Памплону, Виго, Сан-Себастьян…

— Нет, сеньор, этого я не помню, он вроде б обмолвился про автобус — и все.

— Когда он ушел?

— Недавно.

— Скажи точно.

— Я ж не понимаю в часах, сеньор… Не сердитесь, я правду говорю… Ну, примерно столько времени, сколько надо вскипятить кастрюлю с водой…

— А когда она вскипит, надо опустить в нее твою задницу… В чем он был одет?

— В курточку.

— Какого цвета?

— Зеленоватую.

— В берете?

— Нет, кепка, я ж говорю, он иностранец…

— Усы на нем были, борода какая?

— Нет, нет, вполне пристойный сеньор, аккуратный, брит.

Полицейский поднялся, устало вздохнул и медленно пошел к выходу. На пороге остановился и, не оборачиваясь, сказал:

— Если он вернется, не вздумай сказать, что я здесь был. И сразу же пошли кого-нибудь в полицию…

Полицейский вернулся в участок, доложил обо всем в городскую службу безопасности; два агента по надзору за иностранцами без труда установили Штирлица на станции, он стоял в очереди за билетом; утренний автобус ушел в шесть часов, надо было ждать вечернего, отправлялся в семь.

Через пять минут Пол Роумэн выехал из Мадрида на гоночном «форде», — взял у помощника военного атташе Вайнберга, его отец воевал вместе с братом Пола в бригаде Линкольна; погибли под Уэской; в Штатах их семьи дружили домами; оба люто ненавидели франкизм, на фронт в Европу ушли вместе добровольно; в апреле сорок пятого их отправили в Мадрид.

Через шесть часов Пол приехал в Бургос. Из черной машина сделалась серо-желтой, такой она была пыльной; около бара «Сеговия» на калье Хенералиссимо — в каждом городе, будь он неладен, этот Франко, понавешал табличек со своим именем — Пол встретился, как и было уговорено, с агентами безопасности; те сидели под зонтиком, на открытой террасе и пили вино; деньгами их тут не балуют, отметил Пол, вино дрянное, стоит копейки, а на миндаль или кукурузные хлопья у здешних пинкертонов денег не было.

— Я от Эронимо, — сказал Пол, — он просил передать, что намерен нанести визит в дни рождества.

Это были слова пароля от полковника Эронимо, из отдела регистрации иностранцев Пуэрта-дель-Соль; ключ и к нему Пол подобрал не сразу, постепенно, но подобрал все-таки, теперь работали душа в душу.

— Хотите вина? — спросил один из агентов.

— Нет, спасибо, я не пью вино. Если только холодной минеральной воды.

Агенты переглянулись; ничего, подумал Пол, платите за холодную минеральную воду, она в два раза дороже вашего кислого вина, не надо было предлагать, тоже мне, гранды паскудные.

Один из агентов щелкнул пальцами так громко, словно он работал не в тайной полиции, а на сцене, в ансамбле фламенко; сухо попросил подбежавшего официанта принести кабальеро самой холодной воды, про минеральную, отметил Пол, не сказал, дадут из-под крана, чтоб не платить, вывернулись, голуби; предложил им сигарет; отказались: испанцы не курят «рубио» [рыжие, то есть светлые сигареты (исп. жаргон)], только «негро»[сигареты из черного табака (исп. жаргон); выслушал вопрос, который их начальство уполномочило задать сеньору; пожав плечами, ответил:

— Нет, нет, этот американский никарагуанец ни в чем не преступил черту закона. Вашего закона. Мы не обращаемся к вам официально. Чисто дружеская помощь. Сеньор Брунн, который меня интересует, забыл внести деньги, он просто-напросто запамятовал уплатить налоги, понимаете? Нам в посольстве приходится и этим заниматься.

— Ясно, — ответил тот агент, который, видимо, был старше званием. — Значит, в наших дальнейших услугах не нуждаетесь?

— Нет, благодарю. Большое спасибо. Где сейчас сеньор Брунн?

— Интересующий вас объект в настоящее время находится в музее.

— Ясно. А как он провел день? Ничего тревожного? Он довольно много пьет, вот в чем дело… Не буянил, случаем? Вы ж знаете, мы шумные, если выпьем…

— Он вообще ничего не пил, — ответил старший и замолчал, — видимо, получил указание ждать вопросов.

— Прекрасно, сеньоры, я бесконечно вам признателен… Только вот не ушел ли он из музея, пока я тут пил с вами воду?

— Нам сообщат.