Чтение 7–й страницы книги ~Самоцветные горы~

В мире Волкодава и Винитара сегваны, переселившиеся на Берег, ещё говорили на родном языке, не признавая иных. Но двадцать восемь разных наименований для разных волн помнили только некоторые старики. Молодые говорили просто “волна”, хотя раньше такое было немыслимо, да и слова-то, обозначавшего “волну вообще”, почитай что и не было.

Язык велиморских сегванов не испытал столь прискорбных утрат. Более того, они упорно именовали свои озёра “морями”, а лодьи вооружённой свиты своего кунса – “косатками”. Хотя правильнее, пожалуй, было бы называть их “щуками”. Для плавания среди Малых Островов не требовались большие корабли, способные противостоять океанским штормам. Да и тесновато было бы им в узких затонах и извилистых, мелководных проливах. Люди кунса Вингорриха ходили на узких, вёртких, но при этом довольно вместительных лодках, а настоящая “косатка” имелась всего одна. Морской народ выстроил её очень, очень давно, когда кое у кого ещё были мысли вернуться. Но с тех пор, как выяснилось, что морских Врат, ведущих из Велимора и способных пропустить судно, ещё не разведано, – её стали тревожить плаванием всё реже. “Косатки” строятся на века, однако никакой корабль долго не проживёт вытащенным на сушу. Наверное, злополучная “косатка” так и рассохлась бы в сарае, не видя солнца и ветра. Но появился юный кунс Вингоррих, и, когда спасённый из озера отрок повзрослел и люди Малых Островов снова обрели предводителя, да не какого-нибудь, а из хорошего Старшего Рода, – у “косатки” снова завёлся хозяин. И хозяин, по общему мнению, очень достойный.

Во всяком случае, Винитар, глядя с подходившей к берегу рыбачьей лодки, ревниво оглядел стоявший у причала корабль – и не нашёл повода для придирки.

Остров, где остановился кунс, назывался Шесть Ёлок. Легенда гласила, что люди, первыми побывавшие здесь в стародавние времена, немало подивились шести деревьям, росшим из одного могучего корня. Раз нашлось чему удивляться, значит, ели уже тогда были пышными и высокими. С тех пор миновали века, и кто сказал, будто ель живёт всего триста лет? Шесть красавиц по-прежнему лишь посмеивались над снегопадами и ветрами, а подгнивать и валиться вовсе не собирались.

Понятно, именно под ними и должен был совершиться кунсов суд. На острове уже знали, что с Другого Берега едут за справедливостью, ибо совершилось убийство. Винитар пристально смотрел вперёд, стараясь высмотреть родича, но того пока нигде не было видно.

Когда Волкодав передал рассказанное ему щенком, и чуть позже его повесть самым плачевным образом подтвердилась в малейших подробностях, – старейшина Атавид, у которого в одну ночь зримо прибавилось седины, прямо над телом сына едва не проклял троих пришлецов, ни дать ни взять накликавших ему несчастье. Так шады Саккарема когда-то казнили гонцов, доставивших скверные вести.

“Атарох был нам не чужим, – сказал старейшине Винитар. – Не назовут люди достойным, если его гибель останется неотомщённой. Убийцу видели, значит, найдётся и способ воздать ему по заслугам”.

“Видели?.. – с горестным смешком переспросил Последний. – Кто видел? Щенок?..”

“Разве этого не довольно для справедливости? – подал голос Волкодав. – Когда дворовый пёс хватает грабителя, никто не говорит, что там должен быть ещё и хозяин…”

Атавид отмахнулся:

“Ты хочешь, чтобы я и кунса заставил принять такое свидетельство?”

“Перед ним, – сказал Винитар, – я сам встану, если ты мне позволишь. Я знатного рода, старейшина. Меня называли боевым кунсом, и я не случайно попал на остров Закатных Вершин, а там и в Понор. Ваш Вингоррих – дядя мне по отцу”.

“Об этом я и сам уже догадался…” – устало кивнул Атавид.

Винитар же подумал и добавил:

“И я не побоюсь рукопашной, если справедливостью кунса дело не ограничится и потребуется призвать справедливость Богов”.

Атавид снова кивнул, на сей раз с пробудившейся благодарностью. Вот так и было решено проверить, стоил ли кунс Вингоррих тех тармаев, которых наловил для него Атарох и которые валялись рядом с его телом, раскиданные в траве.

Рыбачья лодка причалила к берегу, встав совсем рядом с великолепной “косаткой”.

* * *

Для предводителя под сенью праведных ёлок было уже устроено нечто вроде стольца. Согласно установлениям предков, им служила скамья гребца, снятая с “косатки” и возложенная на два деревянных обрубка. Установление было мудрым. Пусть тот, кто выносит приговор, забывая о чести, не надеется на верную службу своего корабля!

Когда приехавшие выбрались на берег и должным образом расселись на земле, кунс вышел к ним из палатки.

– Помнишь, как люди когда-то смеялись над нами, сегванами? – поздоровавшись, сказал он Последнему. – Они говорили, будто у нас есть сказания про любовь, вражду и всякие смешные похождения, но нет самых забавных – про то, как было содеяно преступление и разыскивали виновных. Это оттого, что у нас убивший всегда выходит к ближнему двору и подробно рассказывает, что он сделал и почему. Так вправду и было когда-то. Но теперь у нас тоже завелись не-мужчины-не-женщины, которые убивают исподтишка и бегут, никому не открывшись!.. Что же произошло с твоим сыном, старейшина?

Кунс был крупным светлобородым мужчиной, очень похожим на своего младшего брата, прозванного Людоедом, только, в отличие от брата, Вингоррих не нажил к зрелым годам вислого брюха, сохранив и воинскую стать, и осанку вождя.

Атавид ответил ему так, как у него было уговорено с Винитаром:

– Горе лишает мои мысли ясности, благородный кунс, а язык – красноречия. Позволь, вместо меня станет говорить другой, тот, у кого получится лучше.

Винитар поднялся рядом с ним, прямо глядя на кунса.

– А ты кто ещё, парень? – спросил Вингоррих. – Что-то я тебя не припомню!

– Ты и не можешь помнить меня, – ответил ему Винитар. – Потому что я родился на нашем острове спустя годы после того, как ты был сброшен в Понор. Люди зовут меня Винитаром, сыном кунса Винитара, называемого также Винитарием, с острова Закатных Вершин.

Нельзя утверждать, чтобы Вингоррих при этих словах совсем не испытал потрясения или сумел полностью его скрыть. Однако оправился он гораздо быстрее, чем можно было бы ожидать. Он сказал:

– То-то я смотрю, больно рожа знакомая, вот только понять не мог почему!.. За что же тебя скинули в Понор, родич? Наверное, у тебя тоже завёлся младший брат, возжелавший стать кунсом? Или, может быть, с отцом не поладил? Если он поднял руку на брата, значит, и от сына избавится не задумываясь…

Речи Вингорриха хлестали крапивой, но Винитара было очень трудно смутить. Ему случалось водить в морской бой “косатку” – чего его дяде, надобно думать, не доводилось ни разу. Он служил Стражем Северных Врат Велимора – опять же в отличие от дяди, очень редко покидавшего Малые Острова… У него только скулы резче обозначились на лице. Он ответил:

– Мой отец увёл племя на Берег, но это не принесло ему удачи, и семь зим назад он был убит. И меня не скидывали в Понор, я шагнул туда сам. И ещё, помнится мне, кунс, мы собрались здесь, чтобы справедливо рассудить об убийстве, а не болтать о нашем с тобой родстве.

Это был очень дерзкий ответ. Иные после рассказывали, что даже священные ёлки укоризненно зашумели ветвями, колеблемыми ветерком. Люди Вингорриха, широким полукольцом рассевшиеся по другую сторону дерева, стали переглядываться, переговариваться, качать головами. Они не припоминали, чтобы их кунсу кто-либо так отвечал. Два его старших сына, ровесники Винитара, сидевшие с воинами, даже вскочили на ноги – заступиться за батюшку, словом ли, силой ли вооружённой руки… Более разумные схватили их за одежду, уговорили вновь сесть.

Что до самого кунса, он понял то, что следовало понять. Не мальчик стоял перед ним, племянник, дитя преступного брата, которого он наконец-то принудит держать ответ за отца. Перед ним стоял равный. Зрелый мужчина, вождь воинов. И считаться с ним следовало как с вождём.

И Вингоррих бросил сквозь зубы:

– Излагай своё дело.

– Юный сын старейшины Атавида, звавшийся Атарохом, отправился в лодке проверить ловушки, поставленные на тармаев, – заговорил Винитар. – Две ловушки оказались пустыми, и он, сменив в них приманку, решил подождать. Этих рыб он хотел закоптить к твоему приезду, кунс. Но накануне в деревне выдалась очень беспокойная ночь, и никто не назовёт признаком слабости то, что отрок уснул в траве под кустом. Следует ещё рассказать, что с Атарохом была его лайка Забава. И щенок от неё по имени Звонко. Сын старейшины проснулся от лая и визга и увидел, что к песчаному берегу неподалёку причалила лодка, а в лодке – знатная госпожа и с ней воин. Госпожа пожелала выкупаться, и к её одежде подобрался любопытный щенок. Воин поднял его за шиворот и вертел так и этак, лайка же, беспокоясь о своём малыше, бегала кругом них и жалобно лаяла, умоляя отпустить сына…

Атавид слушал молча, опустив голову. Винитар вправду излагал дело куда более складно, чем получилось бы у него самого. Последний почувствовал, как начали жечь глаза слёзы. “Я непременно снова женюсь, – подумал вдовый старейшина. – Мы родим ещё детей, и старшего сына я назову Атарохом…”

Он сидел, опустив голову, и не видел, как при упоминании о знатной госпоже потемнел лицом Вингоррих. Знатная госпожа на несколько дней пути окрест была только одна.

В отличие от старейшины, Винитар видел всё.

– Атавид подошёл к воину и попросил отдать щенка, потому что его собаки, не имея в сердцах зла против людей, ни в чём не могли провиниться, – продолжал он ровным голосом. – “Щенка пожелала взять госпожа, – отвечал ему воин. – Пусть будет ей забавой”. Атавид сказал ему, что для госпожи найдётся семь раз по семь других щенков, гораздо забавнее, красивее и пушистей, но именно этого отдать никак невозможно, потому что он особенный. “Ах, особенный? – засмеялся воин. – Тем лучше”. Тогда Атавид хотел выхватить у него лайчонка, но воин отмахнулся, ударив его по лицу. Атавид отлетел и упал, угодив виском на торчавший корень, и от этого ему пришла смерть. Сука же Забава, видя гибель хозяина, бросилась на мужчину и укусила его за руку. Воин пнул её ногой, чтобы отогнать. Сапог сломал ей рёбра, и осколки достигли сердца, и от этого ей пришла смерть. Но прокушенная рука ненадолго разжалась, щенок упал на землю и убежал. А госпожа с воином сели в лодку и отчалили прочь. Вот так, справедливый кунс, были убиты сын старейшины и добрая лайка, и только из-за того, что госпоже приглянулся щенок.

Винитар замолчал. Стало тихо. На священных ёлках не шевелилась ни единая хвоинка. Такая тишина бывает перед грозой, когда низкое небо вот-вот вспорет первый раскат.

– Что же это за высокородная госпожа, о которой ты говоришь? – хмуро осведомился Вингоррих.

– Её имя ни разу не прозвучало там, на берегу, справедливый кунс. Но волосы у неё были покрыты красно-жёлтой бисерной сеткой. И, когда они отплывали на лодке, воин поставил парус, раскрашенный алыми и жёлтыми треугольниками.

Велиморцы стали переговариваться громче прежнего. Они-то знали, что в нескольких сотнях шагов, там, где на удобной зелёной поляне раскинулся нынешний лагерь кунса, стоял красно-жёлтый шатёр. А в шатре дожидалась жениха государыня Алаша, дочь кониса нарлаков, исстари обосновавшихся на Западном берегу. Красное и жёлтое были цветами его стяга. И, ясное дело, у знатной невесты была своя свита, снаряжённая заботливым батюшкой. И в той свите среди усердных слуг и почётной охраны, скучавшей в мирном краю, имелся телохранитель Имрилл. Не далее как третьего дня сменивший привычную нарлакскую кожаную безрукавку на рубашку с полными рукавами. Его, конечно, не спрашивали о причине. Но теперь кое-кто припомнил задним числом, что Имрилл вроде как берёг левую руку…

У кунса Вингорриха было лицо человека, уже привыкшего к мысли об исполнении некоей приятной мечты, – и нате вам пожалуйста, в последний миг является кто-то со стороны и своей злой волей всё рушит.

– Позвать сюда Имрилла! – рявкнул он, обращаясь к сыновьям. Именно к сыновьям, хотя кругом полно было воинов и прислуги, готовой бежать по его первому слову, ибо на кого же в злосчастии опереться родителю, как не на взрослых детей?.. Сыновья исчезли в лесу, а кунс вновь повернулся к неподвижно стоявшему Винитару, чтобы спросить с горечью: – Ты понимаешь хоть, на кого возводишь поклёп?..

– Понимаю и сожалею, родич, – отвечал Винитар. – Но зло уже совершилось, и его не отменишь. Можно лишь остановить его, чтобы не множилось оно на этой земле.

Вингоррих пристукнул кулаком по корабельной скамье, на которой сидел:

– Да кто он, ваш изветник?<Изветник – тот, кто обвиняет, жалуется, доносит, и в особенности – несправедливо. > Тот, кто якобы всё видел и слышал, но из-за лени и трусости не вмешался и ничего не сделал?..

Винитар оглянулся, и жители Другого Берега расступились, пропустив вперёд девушку в наряде невесты. Как полагалось на Островах, её голову покрывал волосник, связанный бережно хранимым прабабкиным костяным крючком из шерсти белой овцы, но, в отличие от полного убора мужатой, лишь обрамлял лицо, не пряча волос. Да и волосы не были связаны тугим сложным узлом, оберегающим счастье замужества, а свободно падали светлыми волнами чуть ли не до колен. На самом деле бедный Атарох в свои пятнадцать зим если и задумывался о женитьбе, то разве что очень издалека. Однако теперь это не имело никакого значения. По вере сегванов, если мужчина покидал земной мир неженатым, подобная неполнота земных дел не давала ему достигнуть Небес, обрекая на бесприютные скитания в сумеречных краях. Поэтому, если умирал парень, ещё не познавший жены, его погребение становилось одновременно и свадьбой. Ему избирали невесту, которая после называлась его вдовой; когда впоследствии она выходила замуж, её первый сын считался ребёнком умершего. Где-то в иных краях, особенно в старину, считалось праведным делом, когда избранная посмертной женой шла за мужем в могилу, но закон Островов был мудрей. Жители суровых побережий, чьих мужчин часто забирал к себе океан, почитали наихудшим несчастьем гибель наследников и прекращение рода.

Та, что у погребального костра Атароха стала ему невестой перед людьми и Богами, минувшей зимой плясала с ним на празднике Нового Солнца. И, может быть, успела разок почувствовать у себя на щеке его робкие губы. Теперь она стояла рядом с Винитаром, бледная от волнения, решимости и страха, и держала на руках щенка. Лайчонка Звонко, сына суки Забавы.

Кулак кунса Вингорриха вновь тяжело опустился на твёрдое дерево корабельной скамьи:

– И это весь ваш свидетель? Блохастая собачонка?..

Из леса появились его сыновья и с ними Имрилл. Нарлак шёл с понятной неохотой телохранителя, вынужденного оставить вверенного его попечению человека.

Винитар покачал головой и сказал дяде:

– Не следовало бы тебе срамословить того, в ком кровь поколений стражей Понора. Если бы не такие, как он, Малые Острова назывались бы теперь по-другому. Его предок когда-то залаял на берегу и позвал людей на подмогу тебе, кунс.

Вингоррих зло прищурился:

– Стало быть, ум ваших лаек простирается так далеко, чтобы понимать все речи людей? Да ещё и внятно рассказывать о том, что выпало повидать?

Винитар и на это готов был ответить. Он сказал:

– Говорящих собак я пока не видал, но людям кажется, будто собака запоминает и то, что поняла, и то, чего понять не сумела. И ещё есть знающие, кто, однажды поглядев человеку в глаза, сразу может многое рассказать о его прошлом. У нас же нашёлся тот, кто посмотрел в глаза щенку и обозрел его память. – Помолчал и добавил: – Храмн, наш Небесный Отец, всегда видит неправду. И всегда посылает свидетеля, чтобы дать нам возможность совершить справедливость… А уж как мы поступим с этим свидетелем и сумеем ли услышать его, зависит от нас.

Имрилл между тем оглядывал собравшихся. На лице у него было недовольное недоумение. Его хмурый взгляд задержался на чёрно-белом щенке. Звонко сразу ощетинился, обнажая молочные зубы во взрослом оскале, никак для детский мордочки не предназначенном.

– Покажи левую руку! – мрачно потребовал кунс Вингоррих.

Имрилл был уже не особенно молод. Оно и понятно: если к знатной красавице, невесте умудрённого годами вельможи, приставить охранником видного собою юнца, люди непременно начнут болтать всякое лишнее. В волосах и кудрявой бороде могучего нарлака, примерно ровесника кунса, застряло уже порядочно снега, но телесная осень ни в коей мере ещё не коснулась его. Наоборот – самая мужская пора. Быть может, немного убавилось молодого проворства, но с мальчишеской прытью повыветрилась и глупость, зато силы и опыта – хоть отбавляй. В таком возрасте мужчины женят выросших сыновей и с нетерпением ждут внуков. Но их самих ещё вполне считают за женихов, и некоторые девушки даже находят, что такой муж много лучше неоперившегося, ненагулявшегося юнца. Ростом Имрилл был не великан, но выглядел кряжистым, словно дубовое корневище, волосатые запястья такие, что пальцами одной руки не вдруг и обхватишь. Атавид смотрел на него, мучительно кусая губы, и всё представлял, как эта ручища наотмашь ударила его сына, сбив с ног. Быть может, Имрилл и не хотел убивать. Даже скорее всего, что не хотел. Просто отмахнулся, точно от назойливого комара. Прихлопнул, как муху. И вспоминал потом не чаще, чем о какой-нибудь мухе. Пока не призвали на суд.

Да и теперь он, кажется, не особенно волновался.

Спокойно поднял рукав, и обнажилась повязка. Жители Другого Берега глухо загудели, видя зримое доказательство своих обвинений.

– Покажи рану, – последовало новое требование кунса.

Имрилл пожал плечами и размотал полоску полотна. Все напряжённо смотрели. На руке чуть пониже локтя чернело несколько засохших полос. Они ничем не напоминали собачий укус.

– Где руку попортил? – отрывисто спросил Вингоррих.

Имрилл снова пожал плечами:

– На лодке возился… гвозди торчали.

По мнению Винитара, человек, наделённый отменным самообладанием, – а кому обладать собой, если не телохранителю? – вполне был способен иссечь себе тело острым концом ножа, превращая следы лаячьей пасти в самые обычные борозды глубоких царапин. Таких, какие действительно могут оставить острые гвозди, на которые, не знавши, налетела рука.

– Да что ж за лодка у него? – выкрикнул кто-то, стоявший за спиной Атавида. – Где гвозди-то разыскал?

Сегванские лодки вправду всегда строились без гвоздей.

– Наша, нарлакская, – с прежней невозмутимостью отвечал Имрилл. – Мы, нарлаки, не доверяем крепости еловых корешков!

Винитар знал: на самом деле нарлаки чаще пользовались заклёпками. Но для него не подлежало сомнению – осмотреть лодку под красно-жёлтыми парусами, и где-нибудь в укромном месте отыщется должное число торчащих гвоздей, и, что самое любопытное, никто не назовёт их только что вбитыми.

А если осматривать очень уж въедливо, то на гвоздях можно будет найти и кровяные следы. Неправ был старейшина Атавид. Имрилл очень даже вспоминал мальчика, убитого на берегу. И, храня напускное безразличие, делал всё, чтобы отвести от себя малейшую тень подозрений.

– Что ещё показать правителю Островов? – заматывая руку, со спокойной наглостью осведомился Имрилл.

Винитар в своей жизни видел многое. И многих. В том числе – таких вот телохранителей, отчего-то решивших, будто они по праву причастны к влиятельной знатности особы, которую нанялись охранять. Эти люди уверены, что по воле важного господина им всё сойдёт с рук, а потому не просто хранят его от опасности, рискуя собой (вот уж что Имриллу вряд ли доводилось переживать), но и спешат ублажить малейшую хозяйскую прихоть. Избить человека, чем-то помешавшего нанимателю. Или просто не так на него посмотревшего. Отнять у мальчишки приглянувшегося щенка. Наследника древней и славной породы стражей Понора сделать игрушкой по взбалмошному желанию госпожи. А натешится госпожа – об дерево его да и в воду, чтобы под ногами не путался. А мальчишку – прямо сейчас, чтобы за руки не хватал…

Ещё Винитару подумалось, что дядя, занятый родственными обидами, даже не спросил его о том единственном, о чём следовало бы спросить непременно и сразу: о судьбе бабки Ангран, так любившей старшего сына.

Впрочем, Винитар всё равно не сумел бы ему ничего рассказать…

– Ну? – повернулся к нему несколько повеселевший вроде бы Вингоррих. – Какой суд ещё тебе нужен? Я скорблю о сыне старейшины, но мы по-прежнему не знаем, что именно с ним случилось, потому что речи какого-то плута, якобы столковавшегося со щенком, не перевешивают слов человека, доверять которому у меня есть все причины. Или ты хочешь, чтобы я велел ещё и госпожу Алашу притащить сюда на допрос?

– Нет, – сказал Винитар. – Не хочу.

Он мог бы добавить – потому что ничего нового мы от неё не услышим, – но не добавил.

– Пойду я, – обращаясь к Вингорриху, сказал Имрилл. – Госпожа там без меня.

– Ты упомянул о слове против слова, кунс! – громко проговорил Винитар. – Если здесь ещё чтят закон Островов, в этом случае испрашивают совета у Тех, Кто доподлинно знает, чьё слово весомей. Пусть огородят поле для того, кто свидетельствует вину, и для того, кто её отрицает!

Он сам был кунсом и сыном кунса и, конечно, знал законы ничуть не хуже, чем дядя. А может, даже лучше, поскольку к нему обращались за справедливостью, надо думать, почаще. В особенности когда он служил Стражем Северных Врат страны Велимор. Случалось ему изобличать виноватых, случалось и отводить наговор от человека, которого ему при других обстоятельствах надлежало бы собственной рукой умертвить… Оттого Винитар был сведущ не только в сегванских законах. И твёрдо помнил одну важную вещь: нет на свете народа, который не уважал бы святости поединка.

Он ждал ответа, и Вингоррих ответил ему.

– Твой отец пытался убить меня, а ты, я смотрю, меня вздумал выставить на посмешище! – рявкнул он, покрываясь багровыми пятнами гнева. – Всё твоё обвинение – собачонка, которой вздумалось полаять на Имрилла! И кто слышал о Божьем Суде, на который против мужчины и воина вышел бы щенок?..

Винитар стоял твёрдо. Расставив ноги, словно на штормовой палубе корабля, и заложив большие пальцы за поясной ремень, отделанный серебром. И, как на той палубе, его было не сшибить. Он сказал:

– Щенок по имени Звонко лает на этого человека, потому что узнаёт в нём убийцу своего хозяина и своей матери. Закон же гласит, что в случае увечья, или болезни, или иного бессилия, лишающего возможности биться, один или оба могут попросить о замене. Спроси Имрилла, не боится ли он показаться смешным, сражаясь с собакой, не пожелает ли выставить кого вместо себя!

– Во имя Чёрного Пламени! – хмыкнул нарлак. – Уж сам как-нибудь совладаю!

Он ничего и никого не боялся. Уж конечно, не лайчонку, только что оторвавшемуся от мамкиного вымени, суждено было его напугать. И никому из тех, кого деревня рыбаков могла против него выставить. Да пускай хоть все вместе выходят. С лайками со своими. Имрилла, давненько не дравшегося в полную силу, это лишь посмешило бы.

– Только не говори мне, что намерен сам идти биться вместо щенка! – сказал дядя племяннику. – Если ты победишь, люди скажут, что я допустил подобный исход, поскольку ты мне всё-таки родич и, значит, я был на твоей стороне. А если будешь побеждён, я опять окажусь виноват, ведь ты сын моего брата, которого я не первый десяток зим проклинаю, и люди скажут, что я не мог желать тебе победы!

Винитар на это ответил:

– Я с радостью вышел бы мстить за того, кто спас мне жизнь, и, право, позаботился бы, чтобы ни у кого не осталось сомнений в истинности приговора Богов. Но, коли я тебе не гожусь в поединщики, справедливый кунс, позволь напомнить ещё об одном слове, которое было сказано под сенью этих деревьев. Ты говорил о бое с собакой и о замене бессильного сильным. Вот и пускай вместо щенка в поединке бьётся взрослая собака.

– От сказанного отступать грех, – кивнул Вингоррих. – Да ещё когда совершается суд. Пусть взрослый пёс заменит щенка. Пусть Имрилл с ним бьётся дубинкой, имея на руке щит. Где эта собака?

Атавид оглянулся… Люди за его спиной подались в стороны, давая кому-то дорогу. Воины из свиты кунса, ожидавшие, что сейчас из-под ног деревенских с гавканьем вылетит не в меру храбрая лайка, и уже взявшиеся на сей счёт зубоскалить, умолкли как морозом побитые. Пёс не протискивался между людьми и даже не расталкивал их. Люди убирались прочь сами. А от лайки у него были разве что стоячие уши. Да и то, не от лайки, а скорее от волка. Или от зверя даже более грозного, чем волк. И он вправду был похож на очень крупного волка. Но так, как бывают похожи ненавидящие друг друга враги. Он ни на кого не оглядывался в ожидании, чтобы ему указали врага и дали команду. Он смотрел только вперёд, на Имрилла, уже снабжённого щитом и дубиной и по-прежнему усмехавшегося. Никакой хозяин не вёл пса на поводке, но косматую серую шею охватывал потёртый кожаный ошейник.

И в ошейнике горела на солнце, искристо переливалась крупная хрустальная бусина…

А ещё у него были серо-зелёные глаза, довольно странные для собаки, но, чтобы их рассмотреть, нужно было подойти к нему совсем близко, а подобного желания ни у кого почему-то не возникало.

– Эт-то ещё что такое?.. – невольно вырвалось у Вингорриха..

– Это, – сказал Винитар, – тот, кто выплыл вместе со мной из Понора и был взят в лодку сыном старейшины Атавида. Это тот, кто нашёл убитого Атароха и распутал следы, уничтоженные на берегу, помогая нам дознаться истины о случившемся. Это дальний родич щенка Звонко, сына суки Забавы. Это тот, кто будет биться за нашу правду вместо него!

Пёс, как бы в подтверждение, задрал заднюю лапу и окропил место будущего поединка: Моё! Он не лаял, не рычал, не топорщил на загривке щетину. Он смотрел на Имрилла, который зло и весело скалился из-за щита. Ты иссёк рану, но не смог переменить запах, и меня-то ты не обманешь. Ты не кобель. Ты убил суку. Ты загрыз щенка своего племени, хотя должен был дать ему покровительство и защиту по святому праву самца. Есть закон, который старше Людей и даже старше некоторых Богов, которым поклоняются Люди. Ты нарушил его. Теперь ты умрёшь.

Над головами деревенских беззвучно пронеслась большая летучая мышь и устроилась на ветви одной из священных ёлок, откуда было удобно наблюдать за происходившим. Летучая мышь, преспокойно порхающая днём и притом не чурающаяся шумной человеческой сходки, – дело само по себе до того необычное, что кто-нибудь пугливый мог бы задуматься, уж не наступают ли “последние времена”, коими так любят стращать разгульный народ жрецы едва ли не любой веры. Но воздух над полем был столь густо пронизан жгучими токами страстей и тягостных напряжений, что на такую мелочь, как крылатый зверёк, никто даже не покосился.

Имрилл был очень опытным воином. Он знал: решительного человека убоится почти любая собака, не сидящая на цепи, и дело не в палке. Имрилл даже без неё взялся бы укротить самого злобного и жуткого на вид кобеля. Главное, чтобы не было натянутого поводка и на другом конце его – хозяина, истошно вопящего: “Рви!.. Ку-си!..” Какой пёс в здравом рассудке пойдёт против человека, если ему нечего защищать?

Всё так, но серый зверь шёл вперёд, расстояние между поединщиками сокращалось, и нарлак понимал, что схватки не избежать. Для начала он сделал попытку всё-таки отогнать кобеля. Резким движением подхватил щит и свирепо заорал, замахиваясь дубиной.

Очень многим собакам такого отпора хватило бы, чтобы поджать хвост и шарахнуться: “Да ну его, этого мужика, связываться ещё…” Случись такое теперь, кунс Вингоррих, надо думать, немедля объявил бы поединок законченным, родственники мальчишки (как там его звали? – Имрилл не запомнил) остались бы ни с чем, и кто-то из соседей жалел бы их, а кто-то втихомолку посмеивался бы: тоже выдумали, Божий Суд затевать!., да против кого тягаться решили!., да кого за себя выставили – собаку…

…Но не случилось. Пёс не шарахнулся, даже не остановился в смущении, а прыгнул. Прыгнул, опережая вроде бы очень быстрое и неожиданное движение человека, в самый миг замаха, когда рука с палкой ещё отходила назад. Задние лапы в пушистых “штанах” взрыли песок – серое тело без разгона взвилось на сажень вверх, покрывая могучим прыжком последние оставшиеся шаги, и с лёту обрушилось на поднятый щит.

Чтобы устоять на ногах под этим ударом, требовалось особое искусство. Тут справился бы мастер кан-киро, но мастер кан-киро, исповедующий Любовь, вряд ли оказался бы в ответчиках на подобном суде. Никакой Бог или Богиня не поспешили Имриллу на выручку, и его просто смело. Добротная воинская выучка взяла-таки своё, в падении он успел как следует огреть пса дубиной, но этот удар, скользнувший по плотной мохнатой шубе, уже ничего не мог изменить. Люди, стоявшие слишком близко, прянули прочь от упруго ударивших алых струй: стремительный зверь, сваливший Имрилла, мгновенно сомкнул челюсти на его горле – и располосовал до позвонков, как мечом.

– Оттащите собаку!.. – закричал, вскакивая, кунс Вингоррих.

Это закон естества. Если пёс грызёт человека, человека хочется непременно спасти, хотя бы дело происходило, как теперь, на Божьем Суде… Но приказ кунса так и остался неисполненным. Во-первых, никто не посмел. А во-вторых, пёс отошёл сам. И отряхнулся, разбросав с морды красноватые брызги. Руки и ноги Имрилла ещё дёргались в последних судорожных движениях, ни скоро судороги прекратились.

Поединок был кончен.

Мыш снялся с дерева и полетел обратно на носовой штевень лодки – ждать, пока вернётся хозяин.

“За друга – постою!

За друга я в бою

Суров!” –

Твердит любой из нас

И повторять сто раз

Готов.

Но это лишь пока

Не начался куска

Делёж.

А жизнь как наподдаст –