Чтение 6–й страницы книги ~Колесо Сансары~

Три стандартных года тому назад, 1914 год.

-Время пришло-пора. Но тебе придётся действовать самостоятельно - никаких дополнительных сил я тебе выделить не смогу. Как только в Выбранной стране проявятся последствия Проникновения, Хранители непременно будут нас искать - нам надо заранее позаботиться об убежище. Ты должен справиться сам - ты и твой взвод. Ты понял меня, Лейтенант?

-Да, Майор, я понял вас. Я выполню свой Долг - я сумею. А опыт - опыт у нас есть, война Выбранной страны и Островной империи и то, что случилось после неё, - хорошая репетиция. Мы умеем атаковать Тенями - никто ничего не заметит.
* * *

Европа, на полях которой именуемые армиями толпы вооружённых людей топтались веками, в очередной раз доживала последние дни мира. Стальные желудки несгораемые сейфов уже готовы были выхаркнуть наружу толстенные папки мобилизационных планов, написанных таящими в себе огонь, кровь и страдания аккуратными строчками. Жрецы бога войны - генералы и адмиралы Тройственного союза и Антанты - приготовились к своему кроваво-торжественному ритуалу, а равнодушные стрелки ходиков на стенах домов в европейских столицах доедали оставшиеся до начала мировой бойни часы. Строго говоря, Первую Мировую войну следовало бы назвать Второй, так как пальму первенства в борьбе за этот сомнительный в своей престижности титул многие историки отдают случившейся на полтора века раньше Семилетней войне, но какое это имело значение для миллионов тех людей, которым суждено было погибнуть в ближайшие месяцы и годы.

…Четвёртого августа 1914 года штилевую поверхность Средиземного моря к западу от Сицилии яростно вспарывали четыре крейсера: германские "Гебен" (под флагом контр-адмирала Сушона) и "Бреслау" и британские "Индомитебл" и "Индифатигэбл". Клубы тяжёлого угольного дыма обильно пачкали чистое небо - корабли шли самым полным ходом, выжимая из своих машин всё, на что они были способны.

Немцы шли посередине, а корабли флота Её Величества следовали за ними параллельными курсами, держась по бортам германских крейсеров. Строй клина, который образовала мчавшаяся на восток четвёрка, медленно заострялся - англичане мало-помалу проигрывали гонку. Снарядам уже тесно было в орудийных стволах, но пушки пока молчали: официально две империи ещё не находились в состоянии войны. Хотя немецкие артиллеристы уже размялись: на рассвете германские корабли обстреляли алжирские порты Филиппвиль и Боне. Выпущенная крейсерами сотня снарядов особого вреда французам не причинила, но переполоху наделала. Так что с Францией Германия уже воевала, а вот с Англией -ещё нет.

Командующий французским флотом вице-адмирал Буа-де-Ляперер своей основной задачей видел обеспечение своевременной и безопасной доставки в Европу корпуса алжирских стрелков. Германские дивизии, воплощая в жизнь план Шлиффена, рвались к Франции через Бельгию, и восемьдесят тысяч зуавов очень нужны были на фронте. Почти два десятка тяжёлых кораблей французов вышли из Тулона в море со значительным опозданием (система оповещения о начале войны сработала со скрипом) и прибыли к берегам Алжира тогда, когда немцы оттуда уже ушли. Сосредоточившись на конвоировании транспортов, Ляперер плюнул на "Гебен" и не принял мер к организации его поиска. Если враг появится, то многочисленные пушки охраняющих караваны французских линкоров преподадут ему хороший урок, а если нет - так о чём тогда беспокоиться? И "Гебен" избежал роковой для германского корсара встречи с французским флотом.

Французы не сумели эффективно использовать свой собственный флот против "Гебена", а связь между английским и французским флотами оказалась и вовсе никудышной. Несмотря на имевшие предвоенные планы, должное взаимодействие двух флотов налажено не было. Ляперер и Милн (командующий британскими силами в Средиземном море) имели достаточно времени для того, чтобы обговорить все детали более чем вероятных совместных действий задолго до начала войны, но прямых директив от своих правительств адмиралы не получили. В результате…

…ни Милн, ни Ляперер не знали ровным счётом ничего о намерениях друг друга. Французы было известно, что "Гебен" и "Бреслау" базируются на Мессину, однако они не информировали об этом своих союзников. Ещё 2 августа Милн получил от британского Адмиралтейства разрешение связаться со своим французским коллегой и договориться с ним об облаве на немцев, но посланная радиограмма дошла до адресата только через сутки. А встречную радиограмму от Ляперера Милн и вовсе не получил. Каприз радиотелеграфа? Наверно, ведь это техническая новинка была ещё так несовершенна…

Новость о ночном обстреле немцами Боне и Филиппвиля облетела уже половину Южной Европы, а Милн узнал об этом лишь в половине девятого утра 4 августа: снова, надо полагать, какие-то сбои радиосвязи! А когда через час "Индомитебл" и "Индифатигэбл" встретили направлявшиеся к северным берегам Сицилии германские крейсера, англичане почему-то не сочли нужным оповестить об этом факте французов, горевших желанием поквитаться с врагом за обстрел алжирских портов.

Буа-де-Ляперер свой шанс упустил, однако шестнадцать двенадцатидюймовых орудий двух британских линейных крейсеров могли очень основательно повредить здоровью "Гебена" - не зря Сушон, гробя своих кочегаров, старался оторваться от нежелательного эскорта. Преследование длилось семь часов, но команды "Открыть огонь!" английские комендоры так и получили.

Ситуация странная: в Европе уже полыхает война, Франция (союзник Англии!) в эту войну уже втянута, а пушки британских кораблей истекают хищной слюной от нетерпения, но молчат. Силуэт новейшего германского крейсера, грозы всего Средиземного моря, висит в прицелах "иблингов", а английское Адмиралтейство с девичьей застенчивостьюрешило вдруг строго следовать формальным нормам международного права! Уж в чём-чём, а в неукоснительном следовании этим самым нормам флот Её Величества (и англичан вообще) никак нельзя обвинить - особенно если на карту ставились интересы Великобритании. "Гебен" был для британцев неизбывной головной болью (опасались, что германский линейный крейсер может вырваться через Гибралтар в Атлантику и наделать там много шума), представилась прекрасная возможность излечить эту хворобу раз и навсегда, а медики из состава флота Её Величества не спешат браться за скальпель. Вот ведь загадка…

По мнению британского Адмиралтейства, у Сушона было всего две возможности. Первая - направиться в Полу под крылышко австрийского флота (хотя Австрия, в свою очередь, ещё не вступила в войну) и вторая - прорываться через Гибралтар и Атлантику в Северное море, домой, на соединение с германским Флотом Открытого моря. В первом случае немецкие крейсера добровольно заперлись бы в мышеловке Адриатики, которую наглухо заблокировали бы превосходящие силы англо-французского флота; второй вариант выглядел авантюрно-самоубийственным. И всё-таки Милн опасался немецкого броска к Гибралтару и стремился перекрыть своими тремя лучшими кораблями именно этот путь.

Впрочем, "опасался" - это громко сказано. Англичане были уверены, что рано или поздно они настигнут "Гебен" и отправят его на дно - морями правит Британия! И никто (ни на борту английских крейсеров, ни в самом Лондоне) и не подозревал, что "Гебен" с неумолимостью рока движется к Дарданеллам. Именно там крейсеру предстояло стать "Разрушителем империй" - Российской и Оттоманской (а заодно и Германской с Австро-венгерской). И на этом пути зловещий корабль не в состоянии был остановить весь флот Её Величества.

Нечеловеческий взгляд иного разума, движимого непонятными для людей мотивами и логикой, холодно следил за расстановкой фишек на игровом поле под названием Третьяпланета системы Жёлтой звезды. И особо пристального внимания удостоилась проходная пешка - она должна была обернуться важной фигурой в разыгрываемом чёрными гамбите…
* * *

Маленький клерк - винтик бесперебойно работающей грандиозной машины - привык добросовестно выполнять свои обязанности. Олимпийские боги - лорды британского Адмиралтейства - изрекают свою волю, изречённые повеления ложатся цепочками символов на белые листы радиотелеграфных депеш, и по всему миры радисты в тесных рубках боевых кораблей принимают их к исполнению. "Из Лондона, сэр!" - и вслед за кивком капитана и рассыпчатыми трелями боцманских дудок сотни и тысячи матросов проворно разбегаются по боевым постам, и шевелятся тяжёлые орудийные стволы, готовые добросить снаряды до линии горизонта.

Вот и сейчас, получив распоряжение, клерк Адмиралтейства чёткими движениями раскрыл папку с заранее подготовленными бланками. Война уже обжигает своим дыханием Европу, и каждый из этих аккуратных листочков тяжелее гранитной могильной плиты. Но клерк-винтик неподвластен поэтизированным сравнениям - он просто делает своё дело. У него приказ - сообщить адмиралу Милну о позиции, которую занимают Италия и Австрия в разворачивающейся войне.

Чёрные строчки на белой бумаге: "Италия придерживается нейтралитета, позиция Австрии пока неясна. Преследуйте "Гебен" - у вас есть хороший шанс утопить его у берегов Греции. Первый морской лорд Уинстон Черчилль". Руки двигаются автоматически - клерк знает свою работу. Но пальцыпочему-топереворачивают бланк и извлекают другой вариант депеши: "Австро-Венгрия объявила войну Великобритании. Примите все надлежащие меры с учётом возможности выхода изАдриатики австрийских дредноутов. Черчилль".

Взгляд скользит по строчкам, но остаётся равнодушным. Служащий встаёт и уверенно - он хорошо изучил коридоры Адмиралтейства за долгие годы - идёт наверх. А в руке его вторая депеша -та,что не соответствует действительности.

…Вскоре после полуночи 8 августа английские линейные крейсера вышли с Мальты и после полудня находились на полпути между Мальтой и Грецией. Снова появился шанс настичь неуловимый "Гебен": германские корабли сначала долго петляли между островами Эгейского моря, а затем весь день 9 августа грузили уголь близ острова Денуза. Но и эта последняя возможность также была упущена.

В 14.00 8 августа Милн был вынужден остановиться, так как получил сообщение английского Адмиралтейства о том, что Австро-Венгрия объявила войну Великобритании. Это в корне меняло обстановку на театре военных действий, и британский командующий поступил совершенно правильно, немедленно собирая все вверенные ему силы в единый кулак - каждый из трёх новейших австрийских дредноутов превосходил по своей боевой мощи любой из линейных крейсеров Милна в полтора раза. Для англичан возникла реальная угроза быть отрезанными от Мальты и вынужденными принять бой в невыгодных условиях.

Ведя наблюдение за выходом из Адриатики, весь флот Милна простоял на месте целые сутки - до следующей радиограммы из Лондона. И в ней сообщалось, что война не объявлена - имело место всего лишь досадное недоразумение: некий клерк Адмиралтейства перепутал бланки заранее подготовленных разных радиограмм и передал в эфир ложное известие о начале войны между Англией и Австро-Венгрией. Случайность настолько дикая, что вслучайностьне верится…

– В чём дело? Что за радиограмму вы отправили? - в глазах первого лорда пляшут зловещие огоньки, он почти готов изменить знаменитой английской сдержанности.

– Сэр? - взгляд клерка пуст, и вся его фигура выражает покорность, смешанную с полным непониманием происходящего. - Я всего лишь выполнил ваше распоряжение, сэр.

– Распоряжение?! - И тут вдруг герцог Мальборо внезапно успокаивается, и взгляд его становится таким же пустым и ничего не выражающим. - Распоряжение… - медленно цедит он. - Ладно, разберёмся. Идите.

Но никто и ни в чём разбираться не стал, и даже имя злополучного клерка так и осталось неизвестным…

Адмирал Милн незамедлительно возобновил погоню за крейсером-призраком, но было уже слишком поздно. Английские корабли прибыли к Эгейскому морю лишь ночью с 9 на 10 августа и потом весь день крейсировали у его границы в поисках противника, а противник уже в 17.00 10 августа подошёл к Дарданеллам.

Адмиралу Сушону пришлось понервничать, пока известный своими прогерманскими настроениями военный министр Турции Энвер-Паша не дал ему под свою ответственность разрешение войти в пролив. Более того, тот же Энвер-Паша распорядился открыть огонь по английским кораблям, если те осмелятся преследовать немцев и войдут в сферу действия береговых батарей, прикрывавших Дарданеллы. Дело было сделано.

Гениальный стратегический замысел, рождённый холодным нечеловеческим разумом, осуществился. В турецких проливах демоном из преисподней, вызывавшим при взгляде на него чувство мистического трепета, возник корабль, одно появление которого принесло, как позже сказал Черчилль: "…больше бедствий, крови, руин и неконтролируемых последствий, чем все другие военные корабли вместе взятые со времён изобретения корабельного компаса".

События осени 1914 года развивались лавинообразно.

Формально Турция приобрела германские корабли, присвоила им другие названия, подняла на их мачтах турецкие флаги и таким образом избавилась от претензий стран Антанты по поводу пребывания крейсеров воюющей страны в порту страны нейтральной.

Адмирал Сушон, пользуясь поддержкой ориентирующихся на союз с Германией влиятельных лиц в правящих кругах Турции, с завидной энергией прибрал к рукам всё руководство турецким флотом и береговой обороной, фактически передав его немцам.

Высокая Порта по-прежнему, несмотря даже на присутствие в Стамбуле "Гебена" и "Бреслау", колебалась между "хочется" и "колется" и не торопилась влезать в кровавую кашу большой войны на чьей-либо стороне.

И тогда Сушон дерзко атаковал русские черноморские порты на германских кораблях под турецкими флагами. Этот пиратский набег имел необратимые последствия.

31октября послы Антанты в Константинополе потребовали свои верительные грамоты. 4 ноября Россия объявила войну Турции, а 5 ноября то же самое сделали Англия с Францией. Оттоманскую империю втянули в общеевропейскую свару, не спрашивая на то согласия самих янычар и их султана.

Впавшие в неконтролируемую панику турецкие сановники предлагали самые невероятные выходы из сложившейся ситуации, включая и заведомо неосуществимые (вроде ареста Сушона и разоружения "Гебена"), но все эти потуги оказались тщетными. Туркам недвусмысленно дали понять, что в ответ на любые силовые телодвижения с их стороны грозный выходец из преисподней парой бортовых залпов превратит сераль султана вместе со всеми его одалисками в груду щебня, обильно нашпигованную ошмётками человеческой плоти. "Гебен" стоял на рейде перед беззащитным городом (береговые батареи фортов прикрывали только входы в Босфор и Дарданеллы, да и орудия этих батарей находились под контролем германских "военных советников") и не обращал внимания на истерические вопли его обитателей.

Черноморские проливы закрылись для торговых судов Антанты, отсекая Россию от военной помощи союзников. "Но если бы "Гебен" был атакован и задержан или потоплен 4 августа, сомнительно, вступила ли бы Турция в войну на стороне центральных держав, и весь ход исторических событий мог бы измениться" -так напишет о прорыве "Гебена" - самого таинственного боевого корабля во всей истории человечества - британский историк.
* * *

-Проникновение вот-вот реализуется - осталось нанести последние штрихи.

-Я доволен тобой - теперь я знаю, кто заменит меня, когда я уйду…
* * *

– Господин военный министр, я не советовал бы вам сейчас выходить в море.

Беспокойство сэра Джона Джеллико, командующего британским Гранд Флитом, было вполне обоснованным. Шторм налетел внезапно и быстро набрал силу - даже здесь, в Скапа-Флоу, гуляли вспененные волны, ощутимо раскачивающие двадцатипятитысячетонную громаду флагманского линкора "Айрон Дьюк".

– Вы не считаете "Хэмпшир" надёжным кораблём? - в голосе Китченера явственно прозвучала нотка раздражения. - Возложенная на меня миссия не позволяет мне ждать у моря погоды, адмирал!

– Я считаю, - вежливо, но твёрдо ответил командующий флотом, - что неразумно рисковать успехом вашей миссии, ставя его в зависимость от капризов стихии. "Хэмпшир" доставит вас куда угодно, но состояние моря не позволит обеспечить надежное прикрытие крейсера эсминцами. Кроме того, из-за этого проклятого шторма нет никакой возможности провести контрольное траление. По данным разведки, германские субмарины неоднократно появлялись у Оркнейских островов, и поэтому…

– А вы не преувеличиваете лихость немецких подводников? - перебил адмирала лорд. - Успешная торпедная атака из-под воды в такой шторм невозможна, а на поверхности ни одна лодка не продержится и получаса! Прекрасная возможность проскочить опасный район! А мины… На всё воля Всевышнего.

– И всё-таки я не стал бы рисковать…

– Сэр Джеллико, - сухо произнёс военный министр, - соблаговолите отдать приказ крейсеру быть готовым к выходу в море - немедленно.

– Хорошо, пусть будет так. Но поскольку я как fleet-chief-in-command[10]ответственен за безопасность всех вверенных мне боевых единиц флота, - а в данном случае ещё и за вашу жизнь и за успех вашей миссии, - то я настаиваю на изменении маршрута. Крейсер обогнёт Оркнейские острова с запада, а не с востока. Волна там слабее, и эскортные корабли смогут вас сопровождать. Да и подводная опасность к западу от островов не так высока.

– Ладно, - кивнул лорд Китченер, чуть помедлив. - Вы правы, адмирал. "Хэмпшир" ждут в Архангельске - возможно, от результата моего визита в Россию будет зависеть исходвойны…

Крейсер покинул Скапа-Флоу около шести часов вечера в сопровождении эсминцев "Юнити" и "Виктор". Однако вскоре после выхода ветер переменился, волнение усилилось, илегкие эсминцы начали отставать. Китченер сидел в капитанской каюте крейсера, мрачно прислушиваясь к вою ветра и к плеску волн. Ему было не по себе - здесь, рядом с ним, на борту корабля Её Величества, он вдруг ощутил чужой взгляд, холодный и пристальный. "Небеса против нас, - думал военный министр, прихлёбывая маленькими глоткамигорячий грог. - Нет, этого не может быть - этого не должно быть!"

В 19 часов 40 минут 6 июня 1916 года на траверзе мыса Броф оф Бирсей "Хэмпшир" подорвался на двух минах, выставленных немецкой подводной лодкой "U-75" ещё 29 мая, в преддверии знаменитого Ютландского сражения. Эсминцы выловили из ледяной воды всего двенадцать человек. Китченера среди спасённых не было.

Британский военный министр фельдмаршал Гораций Герберт Китченер направлялся в Россию с чрезвычайно важным поручением. Он должен был на месте узнать положение дел союзницы и определить размеры требующейся ей военной помощи. На борту "Хэмпшира" Китченер вез с собой первый взнос будущего кредита - 10 миллионов фунтов стерлингов в золотых слитках, упакованных в металлические ящики. Предполагалось также согласовать планы будущих совместных операций против Германии. И главное - для "Интелледженс Сервис" не представляли секрета германские планы экспорта революции в Россию и заключения с ней сепаратного мира. А выход России из войны никак не устраивал Англию - в 1916 году исход Первой Мировой был ещё далеко не ясен. Для нейтрализации этой угрозы следовало действовать энергично и незамедлительно. Но до Архангельска лорд Китченер так и не добрался…

Причиной гибели крейсера со всем экипажем была признана роковая случайность. Ни одна Мата Хари и ни одна самая могущественная разведка (или любая другая структурана Третьей планете) не способна была вызвать неожиданный шторм и направить крейсер тем единственным путём, где его ждала неминуемая гибель. Итак, роковая случайность? Только слишком уж роковая, если принять во внимание исторические последствия провала миссии лорда Китченера.

Менее чем через год в тело огромной страны, названной Чёрными Выбранной, иглой гигантского шприца вонзился прибывший через Финляндию поезд. Инъекция смертоносныхвирусов, взлелеянныхизвне,изначально была воспринята за панацею, способную излечить все хвори державы. Вирусы быстро проникли во все клеточки государственного организма, верша свою разрушительную работу, и страна забилась в жестокой революционной горячке, сменившейся вскоре кровавой рвотой…
* * *

Наташа пережила возлюбленного на двенадцать лет. После потрясения, вызванного смертью Андрея, девушка ушла в монастырь, затворившись там от мира, который оказалсядля неё чрезмерно жесток. Долгими бессонными ночами - всё чаще и чаще - Наташе (в постриге сестре Марии) являлась прекрасная женщина, манящая её куда-то невообразимодалеко, где она обязательно снова встретится с Андреем, поскольку смерти нет. Однако мать-игуменья, с которой молодая монахиня поделилась своей тайной, назвала всёэто бесовским искушением и наложила на сестру Марию строгую епитимью, требуя умерщвлять плоть истовыми молениями господу нашему Иисусу Христу.

События семнадцатого года Наташу не удивили: она давно ждала этого и знала, что это непременно произойдёт - Чёрная Тень встанет на дыбы.

А в восемнадцатом году монастырь был разграблен и сожжён бандой неизвестно кого - то ли анархистов, то ли воинствующих безбожников, то ли просто разбойничавших крестьян. Спасаясь от пьяных насильников, Наташа гибкой кошкой забралась на колокольню и бросилась вниз, ускользнув из-под самых тянущихся к ней жадных рук. Смотревшимснизу бородатым мужикам показалось вдруг, что над падающей женщиной в чёрном монашеском одеянии в воздухе развернулись широкие птичьи крылья. Но это только показалось - тонкая фигурка упала и распростёрлась на камнях монастырского двора сломанным цветком…

Атаман, ражий детина в овчинном тулупе на голое тело, смачно сплюнул, протёр налитые кровью глаза тыльной стороной ладони и повёл ими по сторонам - чего бы ещё запалить и кого бы ещё пластануть топором.
* * *

1919год.

–Наш Поиск не принёс новых результатов, Королева. Наиболее интересной была недавно одна пара, мужчина и женщина, на Третьей планете системы Жёлтой звезды. Они очень хорошо реагировали на попытки контакта на уровне сознания, и я намеревалась уже перейти к просмотру реинкарнаций. Однако оба погибли во время потрясений, охвативших одну из самых крупных стран Третьей планеты. Погибли, несмотря на данную им нами защиту, причём погибли в молодом возрасте, ничем себя не проявив. Ты знаешь, Эн-Риэнанта, что защита может дать сбой, только если Предполагаемые не являются теми, кого мы разыскиваем, или же если вмешивается посторонняя магия. А поскольку Мир Третьей планеты весьма беден на естественное чародейство, а следов привнесённой магии мы не обнаружили, значит, мы ошиблись и на этот раз. Хотя, повторяю, я почти поверила, что это они. Ну что ж, будем искать дальше.

Мудрой Селиане почему-то и в голову не пришло, что необнаружение следов чужой магии само по себе вовсе не является непреложным свидетельством её полного отсутствия. Просто магия эта могла быть очень хорошо укрыта и защищена от постороннего колдовского взгляда. Когда имеешь дело с Несущими Зло, ни в чём нельзя быть уверенным до конца. Но многосотлетняя тишина в подконтрольной Пяти Доменам области Познаваемой Вселенной поневоле действовала несколько расслабляюще…

Даже могущественные Голубые Маги-Хранители могут ошибаться. Ни Эн-Риэнанта, ни Селиана ещё не поняли, что Проникновение чёрных эсков на Третью уже состоялось.

Наступало страшное Время Чёрных[11],но на смену ему должно было придти…

ВРЕМЯ ОСОЗНАНИЯ НЕВЕДОМОГО

Серая лента шоссе монотонно струится под колёсами. Дороги во Франции, как и во всей Европе, прекрасные - на auto-route не встретишь ни ухаба, ни колдобинки, ни даже трещины в асфальтовом покрытии. Поэтому и скорость выжимать из машины не представляет никакой сложности. И мелькают по сторонам трассы аккуратные домики под черепичными крышами (Фландрия ли, Бельгия ли, - дома-коттеджи все на одно лицо) и буколические пейзажи с сочными лугами с пасущимися на них упитанными и дисциплинированными коровами: ни одной бурёнке и в голову не придёт взобраться по откосу к шоссе, перелезть через ограждение и задумчиво посмотреть в глаза водителю какого-нибудь "пежо" или "ситроена". На такой дороге главное - не заснуть за рулём от расслабляющего однообразия. Тем более что ещё очень рано, встречные машины почти не попадаются, так что концентрировать внимание не на чем. А если учесть, что ночь была бессонной, то становится понятным, почему зевота выворачивает скулы, да так, что хочется затормозить у ближайшего кармана, откинуть спинку мягкого кресла и подремать часок-другой.

Но надо спешить, "время - деньги" (чёрт бы побрал эту американскую пословицу!). Нет, правы антиглобалисты, всё зло - из-за океана! Поневоле вспоминаешь идиллические (или просто идеализируемые ныне?) времена Мопассана или Золя, когда для любого истинного французаглавным было то, с какой женщиной он спит, а не то, насколько похудел или потолстел в данную минуту его банковский счёт.

Да, Аньез феноменальная женщина. Она способна умотать мужчину так, что вроде уже и думать об этом самом не хочется, но стоит только взглянуть на её ножки и всё аппетитное прочее, как… Если бы искусство любви приравнивалось к точным наукам, Аньез давно уже была бы профессором или даже академиком в области этой сладкой науки. Сплетница-консьержка, исправно вымогающая у Жерара деньги при каждом его визите в маленький городок на побережье Па-де-Кале, рассказывала трагическим полушёпотом (приэтом оглядываясь, словно воображая себя секретным агентом), что оба бывших мужа знойной красотки оставили её (точнее, сбежали) именно из-за неуёмного темперамента Аньез. "Вы знаете, мсье Рану, - говорила консьержка, округляя при этом для многозначительности глаза, - я к вам очень хорошо отношусь (ещё бы, где ты найдёшь второго такого дурака, который терпеливо выслушивал бы твои идиотские истории, вызывающие приступы тошноты даже у завзятых любительниц мыльных опер), и поэтому хочу вас предостеречь. Эта Аньез ведьма! Мадам Марсо говорила мне, что…".

Конечно, Жерар не принимал всерьёз эти россказни. Он даже подумывал о том, не бросить ли ему семью и не перебраться ли к Аньез насовсем, однако по трезвом размышлении отбросил эту идею. Когда мужчине под пятьдесят, на многие вещи начинаешь смотреть по-другому. Этой пылкой полуиспанке нет ещё и тридцати, а сколько осталось ему, Жерару? Десять-пятнадцать лет, а там женские прелести перестанут его волновать, и наступит время лишь вспоминать былое. И что тогда? Наблюдать, как Аньез мучается под натиском своих неугомонных гормонов, и смиряться с тем, что у него, Жерара, неумолимо начнут отрастать ветвистые и раскидистые рога? К тому же по прошествии ряда лет, когда умнеешь и избавляешься от глупости юношеского возраста, понимаешь, что отношения между мужчиной и женщиной - это не только секс (хотя без него окраска этих отношений совсем не та: бледнее она, гораздо бледнее).

И всё-таки семья - это семья. Уютная Анн-Мари, умеющая окружить заботой и теплом, и при этом оставаться незаметной, не мешать, когда Жерара обуревает очередная идея, и он забывает обо всём на свете, отдаваясь работе с таким же жаром, как и любовным утехам. Конечно, его жена далеко уже не та девчонка, которая молча и упорно сопротивлялась, когда он в самый первый раз настойчиво стаскивал с неё трусики… Как давно это было, а яркость воспоминания совсем не поблекла, словно прошло не тридцать лет,а пара дней. Анн-Мари начала увядать (хотя в постели она, надо отдать ей должное, ещё очень даже ничего).

Но главное не в этом, а в том, что за прожитые вместе годы жена сделалась для него привычной, необходимой и естественной составляющей окружающего мира, без которой само существование немыслимо. Анн-Мари умела не обращать внимания на взбрыки Жерара, граничащие с капризами, и даже смотрела сквозь пальцы на его любовные интрижки.И при этом она оставалась человеком, вызывающим уважение - несмотря на свой совсем не престижный статус домохозяйки. Анн-Мари установила для мужа рамки, переступать которые не рекомендуется, и Жерар знал это. И поэтому он не уйдёт к Аньез, а будет лишь изредка навещать её - пока ей это не надоест, и она не подыщет себе другого мужчину.

И дети… Оболтусы, конечно, но что поделаешь! Элизабет в свои двадцать шесть так ещё и не состоялась. С детских лет увлекалась искусством, холила и лелеяла свой скрытый талант (Жерар не без основания подозревал, что таланта не имелось вовсе или скрыт он был слишком уж глубоко), даже училась в художественной школе. Теперь у неё в Лилле свой небольшой магазинчик-салон (хорошо, что любящий папа помог деньгами), в котором выставляют на продажу свои творения непризнанные гении - такие же, как сама Элизабет.

Эти гении у Жерара уже в печёнках сидят: он давно бросил бесполезное занятие запоминать имена очередных приятелей дочери - слишком часто она меняет своих коллег поискусству и по постели. И околобогемные тусовки, которые Лизетта обожает устраивать в их загородном доме, - после таких вечеринок презервативы приходится выметатьиз всех углов. Как-то на подобном сборище одна из подружек Элизабет откровенно и нагло домогалась Жерара чуть ли не в присутствии Анн-Мари. Пришлось уделить этой девице должное внимание в гараже (хитроумная бестия заманила туда хозяина под предлогом того, что "с её машиной что-то не так"). Вот на капоте этой самой машины он её и… Хорошо ещё, что жена ничего не заметила (или заметила, но не подала виду?).

Жан-Пьеру двадцать один, но и он пока никто, ничто и звать никак. Заочно учится в Парижском университете философии и праву, даже иногда ездит в столицу сдавать какие-то экзамены. Как-то после очередного заезда сына в Париж папе пришлось отсыпать кругленькую сумму на аборт его несовершеннолетней подружке. Девчонке не исполнилось ещё и пятнадцати, и шуму было бы!

После этой истории Жерар на полном серьёзе посоветовал Жан-Пьеру или предохраняться тщательнее, или переключиться на занятие онанизмом, поскольку папа далее не намерен расхлёбывать последствия его любовных похождений. Неизвестно, внял сынуля отцовским увещеваниям или нет, но проблем по этой части (тьфу-тьфу-тьфу!) вроде больше не возникало. Зато теперь Жан-Пьер мог сутками пропадать в Интернете, общаясь с такими же фанатиками виртуальной реальности и регулярно ошарашивая папочку астрономическими суммами счетов за телефон.

Ах, молодость, молодость! Всё впереди, время и здоровье не в счёт (и того, и другого - навалом!), и о будущем задумываться всерьёз пока не хочется (хотя пора бы, давно пора!). Ничего, перебесятся и станут солидными и степенными семейными людьми - все проходят через беспорядочность юности.

Нет, ему, Жерару Рану, нечего зря гневить Господа - у него всё более-менее нормально (по стандартам общества, в котором он живёт). Любящая и заботливая жена; взрослые дети, которые уже могут сами о себе позаботиться (просто они привыкли, чуть что, полагаться на отца, но это пройдёт); устойчивый доход, обеспечиваемый нравящейся Жерару и к тому же высокооплачиваемой работой; роскошная квартира в Лилле и загородный дом (chalet[12],как его с оттенком гордости называют домочадцы - дизайнер поработал на совесть); хорошая и не слишком обременительная для семейного мужчины любовница.

Да и женщины вообще всё ещё посматривают на Жерара с вполне определённым интересом, и это приятно. Кстати, о женщинах: не забыть бы подарить что-нибудь Сюзан на деньрождения. Сколько же ей исполняется? Ах да, она же ровесница Элизабет, значит, двадцать шесть. Жерар как-то задрал симпатичной секретарше Фонда Прево юбку прямо в своём кабинете (надо сказать, что она восприняла это с живейшим интересом), и с тех пор за полученное (и периодически получаемое снова) удовольствие ему приходилось платить, оказывая Сюзан определённые знаки внимания, не выходящие за рамки приличия (за этим необходимо было строго следить, ханжество - вещь страшная).

Мелькнул дорожный указатель. До города осталось с полчаса езды, но Жерар решил, что прямо в Лилль не поедет. Скоро будет ответвление дороги, и он свернёт. Каких-нибудь двадцать минут - и он окажется дома.

Жерар вынул сотовый телефон, нажал кнопку, вызывая из электронной памяти привычный номер, но потом передумал и спрятал мобильник. Нет, лучше уж он разбудит мадам Рану лично, поцелуем, и при этом положит на подушку жены букет цветов. Она вполне заслуживает такого - хотя бы за свою снисходительность к слабостям мужа.

Ага, вот и табличка "Sortie"…
* * *

Мсье Жерар Рану был человеком достаточно редкой и экзотической в наши дни профессии. Получив в своё время образование историка (со специализацией "История кельтских народов" - это было темой его дипломной работы, точнее, он работал над историей друидизма), Жерар в дальнейшем всецело посвятил себя археологии. Ему нравилось рыться в прахе древних могильников и дышать пылью архивов. Он много поездил по свету, принимая участие в международных археологических экспедициях на Тибете и в Мексике, в Египте и Месопотамии, в Европе и в Африке. Профессор Рану как-то неуютно чувствовал себя в современности с её вечной погоней за деньгами и суматошным ритмом жизни. Поэтому он успокаивался, погружаясь в седую старину настолько глубоко, что многие всерьёз считали его современным Паганелем, не видящим вокруг ровным счётом ничего, кроме своей науки.

Сам Жерар отнюдь не был склонен рассматривать себя неким чудаком, живым анахронизмом. Напротив, профессор археологии искренне полагал, что именно в истории можно отыскать ответы на самые волнующие вопросы сегодняшнего дня. Ведь люди, по сути своей, совсем не изменились с незапамятных времён, а всё происходящее в мире когда-тоуже происходило (пусть даже в несколько ином антураже), так что результат известен заранее.

Обладая пытливым и живым умом, Рану интересовался и смежными с археологией областями, как то: историей религий, древними верованиями и преданиями, эзотерическими знаниями и историей человеческой культуры. Систематизируя материал, профессор анализировал его и приходил иногда к парадоксальным и неожиданным выводам, зачастуюшокирующим в равной степени и его сторонников, и его научных оппонентов. "Любое явление подобно многогранному кристаллу - на него можно смотреть с разных точек зрения и видеть его по-разному" - это изречение Жерара Рану сделалось широко известным, и многие были с этим согласны. Но некоторые публикации профессора оказались попросту скандальными и вызвали бурю негодования среди ортодоксальных учёных мужей и яростные нападки на автора с обвинениями в шарлатанстве и в излишнем для "серьёзного учёного-материалиста" интересе к оккультизму и прочей подобной чертовщине.

Рану повезло, что его знания и граничащая с одержимостью увлечённость оказались востребованными. В прагматичном мире третьего тысячелетия от Рождества Христова спросом, как правило, пользовались более прикладные специальности, приносящие ощутимую и измеряемую в конкретных денежных единицах прибыль держателям акций и владельцам фирм и корпораций. Жерару повезло, что ещё не перевелись люди, искренне считавшие, что деньги - это далеко не всё, и готовые платить ему эти самые деньги (и очень неплохие, надо заметить) за то, что он копается в давным-давно минувшем. А ведь с узкопрактической позиции: разве увеличится сбор винограда в Шампани оттого, что некий Жерар Рану совершенно точно установит, что знание основ магии друидами древней Бретани помогло кельтам выстоять под натиском воинственных германских племён? Или выявленная им связь эзотерических систем майя и жителей Тибета окажет непосредственное воздействие на изменение котировок фунта стерлингов на Лондонской валютной бирже?

Но в том-то и состоит одно из важнейших достоинств человечества, что люди умеют забывать о сиюминутном и повседневном в своей неуёмной жажде познания нового. Если бы не эта черта расы людей, они, наверно, до сих пор кутались бы в звериные шкуры и грелись у дымных костров под каменными сводами пещер.

Жерар возвращался из Нормандии, где он руководил полевой практикой студентов и аспирантов (хотя что интересного можно откопать на юго-западе Франции, где всё перекопано сто лет назад - целью практики было просто привить будущим учёным навыки работы на месте и ознакомить их с методами и организацией этой работы). Командировка окончилась вчера, но Рану позвонил Марселю Прево, директору Фонда, спонсирующего археологические изыскания, и сумел выговорить себе день опоздания. Мсье Прево был непосредственным работодателем Рану и искренне влюблённым в историю человеком, однако придерживался весьма пуританских взглядов на брак, так что пришлось изворачиваться. Игра стоила свеч - Рану смог заехать к Аньез, и проведённая с ней ночь вполне вознаградила Жерара за угрызения совести, вызванные необходимостью врать шефу.Профессор собирался позвонить мсье Прево из дома и заехать к нему в офис после обеда с отчётом о выполненной работе.

Но отчёт был далеко не основной причиной запланированного визита к Марселю Прево (отчёт, в конце концов, можно отослать по электронной почте или факсом). Основная причина лежала во внутреннем кармане куртки Жерара, заботливо упакованная в замшевый футляр, в каких обычно ювелиры хранят изделия из драгоценных камней.

Находка оказалась совершенно неожиданной. Тем более неожиданной, что сделана она была там, где подобных находок в принципе не могло быть.

Под вечер, после окончания дневных работ, практиканты сидели у костра, разложенного у останков древнего капища друидов. Ныне оно выглядело всего лишь хаотичной грудой камней, и надо было обладать недюжинной фантазией, чтобы разглядеть в этих каменных обломках подобие знаменитого Стоунхенджа. Рассказывая о сгинувших племенах, Жерар мало-помалу увлёкся и заразил своей увлечённостью слушателей - хорошо владеющий предметом способен увлечь других. Парни и девушки слушали его заворожено, глядя на профессора блестящими от интереса глазами, в которых плясало пламя костра. А сам Рану их уже не видел. Перед ним представало нечто совершенно иное.

…Не было аккуратно возделанных полей, дорог и казавшихся игрушечными домиков. Вместо беспорядочного каменного мусора пламя выхватывало из темноты контуры величественного сооружения: кольцо из высоченных столбов из камня, соединённых друг с другом тяжёлыми прямоугольными плитами. И не было молодёжной студенческой компании, для которой самым важным представлялось разрешение её многочисленных любовных треугольников.

У костра - у огромного костра, пламя которого вздымалось вверх багровым парусом, - сидели люди в тёмных плащах с капюшонами, надвинутыми на их низко опущенные лица. Друиды.

А за их спинами, за границей освещённого огнём круга, в тени могучих деревьев (их давно повырубили ныне) толпились ещё люди - много людей. Поблескивало и позвякивалов темноте оружие, и резко пахло мокрыми звериными шкурами. Воины союза кланов ждали слова жрецов.

И звучал в ночи высокий и чистый женский голос, плетущий речитативом вязь неведомого заклинания, древнего, как сама земля…

Видение оборвалось, когда щеки Жерара вдруг коснулась тёплая струйка. Ощущение было такое, как будто прямо из травы, у самого края глубоко вросшего в землю камня, забил узконаправленный источник инфракрасного излучения, причём источник достаточной мощности, иначе кожа не почувствовала бы лучика тепла. Профессор Рану замолчал на полуслове, присел на корточки и повёл ладонью над травой. Есть, вот оно!

Осязаемый, упругий тёплый луч живым пальчиком упёрся снизу в ладонь Жерара, безошибочно указывая, где надо копать.

Копать оказалось неожиданно легко: плотная, густо пронизанная корнями трав земля подалась под нетерпеливыми пальцами, как песок. И когда студенты, озадаченные странным поведением мэтра, подошли к нему, Рану уже выпрямился, держаэтов руке.

…Маленький овальный чёрно-белый камешек, блестящий, словно и не из-под земли извлечённый, на тонкой сверкающей цепочке…

Жерар почувствовал разочарование. Надо же, заурядная безделушка, утерянная кем-то совсем недавно. Наверно, какая-нибудь парочка решила заняться любовью в столь экзотическом месте, да в пылу страсти и обронила кулон.

– Чей? - спросил Рану, обращаясь к студентам, но ответом было только недоумённое молчание.

Профессор совсем уже было собрался выбросить находку, испытывая неприятное ощущение от резкого перехода от возвышенного и романтического к обыденному и приземлённому, но передумал и сунул бижутерию в карман. Пригодится для незатейливого подарка кому-нибудь, а если ещё присочинить соответствующую историю…

Однако уже ночью, лёжа без сна, Жерар поднялся, зажег свет и рассмотрел брелок гораздо более внимательно.

На первый взгляд, ничего особенного: камешек разделён на две половинки, чёрную и белую, на две разноцветные запятые, сложенные вместе. Древнейший символ Двуединой Вселенной, два противоположных начала Янь и Инь, мужское и женское. И это не удивительно: сейчас основами восточной философии интересуются многие, и щегольнуть в разговоре терминами "даосизм" или "реинкарнация" модно. Наверняка какой-нибудь дошлый делец, учитывая рыночный спрос, наладил производство подобных штуковин и продажу их по бросовой цене, какую не жалко заплатить за удачную красивую безделушку. И наладил совсем недавно - вон кулон какой новенький. Всё просто и логично.

Нет, не всё - что-то здесь не так.

Любой настоящий исследователь отличается тем, что ум его никогда не отдыхает полностью, продолжает биться над разгадкой очередной головоломки, пока не найдёт решение. Профессор Жерар Рану, учёный с мировой известностью и стареющий бабник, был настоящим исследователем.

Его осенило, когда он снова улёгся и пялился в потолок, тщетно пытаясь заснуть. Тёплый лучик, коснувшийся его щеки, когда он с упоением рассказывал внимательно слушающей аудитории о галлах и друидах! Откуда он взялся? Впечатление такое, что амулет (именноамулет,а не кулон или там брелок, сознание так обозначило таинственную находку)сам захотел,чтобы его нашли,сам подал о себе весть!Но это же попросту невозможно, и никак не укладывается в рамки общепринятых научных представлений! Не может же, в самом деле, кусочек обработанного камня обладать разумом или хотя бы отдалённым его подобием! Предполагать такое настолько же беспочвенно, как представить себе, что вот сейчас, в эту комнату в маленьком отеле провинциального французского городка, заявится собственной персоной герой сказки Шарля Перро, знаменитый Кот-в-Сапогах, присядет напротив, заложив лапу за лапу, поправит когтями усы и предложит профессору выпить бургундского на брудершафт!

Жерара прошиб холодный пот. Он чувствовал, что прав, прав в своей невероятной догадке! Хотя даже ему, человеку с непредвзятым отношением к паранормальным явлениям, признающему как факт существование Непознанного, такое давалось отнюдь не просто.

Ну хорошо, предположим. И что из этого? Никаких подтверждений того, что находка испускала какой-то призывный сигнал, у него нет, а коллеги давно уже косо посматривают на Рану, обвиняя его в несерьёзном отношении к науке. А сам амулет? Чем не материальный объект? Его-то ведь можно надлежащим образом исследовать в лаборатории!

Профессор снова достал свою находку и тщательно оглядел её, поднеся к настольной лампе. Интересно… Что же это за камень такой? Изделий древних мастеров Рану повидал предостаточно, и в камнях разбирался - профессия обязывала. А может, это и не камень вовсе, а какой-то сплав металлов или даже что-нибудь пластмассово-синтетическое? И как странно выглядит этоткамень:кажется, что в нёмнет глубины,взгляд уходит внутрьдо бесконечности.Нет, находка определённо интересна! И цепочка - тонкая, но совсем не кажущаяся непрочной. Жерар осторожно потянул за неё: да, разорвать эту паутинку (металлическую? или тоже непонятно из чего?) отнюдь непросто. И ещё: амулет холодный, такой, каким и положено быть вещи - не светит и не греет! И где же тут, позвольте спросить, тот таинственный тёплый лучик? Уснул он, что ли?

Ощущая настоящий азарт, Рану порылся в сумке, нашёл бархатную коробочку (он всегда таскал с собой такие, это стало привычкой, - в ювелирную тару удобно укладывать мелкие, но ценные находки) и осторожно положилзагадкуна мягкую подушечку. Защёлкнул крышку, бережно опустил коробочку во внутренний карман куртки и застегнул "молнию" на кармане.

А потом, когда профессор археологии всё-таки заснул, ему приснился странный сон.

…Ночь, и звёздное небо над головой (давным-давно, тысячи и тысячи лет назад!), и какое-то древнее городище (вроде бы где-то в Азии, ну да, в Междуречье, - откуда ему это известно?), и река неподалёку (он чувствовал её влажное дыхание), и камень под ногами (холодный и жёсткий камень под подошвами). Он (да-да, именно он, Жерар Рану, только в каком-то ином обличии!) на вершине ступенчатой пирамиды… И падающая голубая звезда, наискось пересёкшая чёрное небо. Звезда упадёт не здесь, а далеко на западе, на берегу Великого океана, готового проглотить Великую страну… И там упадёт то, что лежит сейчас в кармане его куртки - в аккуратно застёгнутом на "молнию" кармане - Амулет…

А затем звёзды погасли, и профессор не сразу сообразил, что нет больше ни древнего города, ни пирамиды, и что вообще он уже не спит, а бодрствует и напряжённо вглядывается в темноту своей комнаты, словно силясь отыскать там ускользающее видение. Что это было? Неужели реинкарнационная память, та самая, о которой он столько слышал и читал, но в реальность которой особо не верил, несмотря на всю свою непредвзятость?

Жерар уже знал, к кому он обратится в первую очередь - к Марселю Прево. Этот человек не станет с ходу высмеивать Рану, а выслушает его предельно внимательно и посодействует на предмет технической экспертизы. Хорошо всё-таки, что на свете есть такие люди, как мсье Прево!
* * *

Цветы для Анн-Мари Жерар купил в маленьком магазинчике на бензозаправочной станции, находившейся прямо за поворотом дороги, недалеко от выезда с магистрального шоссе. Магазинчик торговал всякой мелкой всячиной, которая могла понадобиться спешащим по шоссе по своим неотложным и очень важным делам автомобилистам.

Пока рабочий в чистом комбинезоне заливал бензин в желудок его изголодавшегося "рено", сам владелец машины не спеша выбрал букет, расплатился и привычно пробежал глазами по ценникам. Старые добрые франки… Совсем уже скоро, после Нового года, в обиход войдут новые деньги - наличные евро. Жерар, как и большинство европейцев, чистосердечно недолюбливал доллар и приветствовал введение единой валюты, но каково будет той же мадам Рану и другим француженкам среднего и тем более старшего возраста? В силу простого человеческого консерватизма они долго ещё будут пересчитывать цены в евро на привычные франки и сетовать по поводу дороговизны.

Уже садясь за руль своего сытого авто, мсье Рану машинально отметил высветившиеся на встроенном в приборную панель электронном календаре зелёные цифры: Septembre,11, Mardi, 2001. 08.42. по европейскому времени.

Остаток пути до дома пролетел незаметно - chalet был совсем уже рядом. Кроме того, Жерар пытался найти ответ на животрепещущий вопрос (не относящийся, правда, к сфере научной деятельности профессора Рану): "А что будет, если Анн-Мари пожелает, чтобы вернувшийся после недельной отлучки муж немедленно приласкал соскучившуюся жену?". Хватит ли у него силёнок? Любвеобильная Аньез выжала его досуха, так что возникали серьёзные опасения по поводу возможности с честью исполнить супружеский долг. Так и не найдя однозначного решения этой весьма важной для многих мужчин проблемы, Рану затормозил и остановил машину у ворот своего загородного дома.

Сюрприза не получилось. Анн-Мари уже встала и завтракала на веранде в обществе Элизабет. Это что же такое стряслось, что дочь заявилась к мамочке ни свет, ни заря? Чего-чего, а поспать Лизетта всегда любила… Хотя нет, не похоже, что Элизабет приехала только что: её машины перед домом нет, загнана в гараж; да и одеты обе дамы очень по-домашнему, в халаты. Значит, появилась она здесь ещё вчера - если не раньше. Всё-таки вчера: позавчера Жерар звонил домой, и Анн-Мари пребывала в chalet в гордом одиночестве.

Тем не менее, цветам мадам Рану обрадовалась - совсем по-девчоночьи. Обняла и поцеловала мужа, прижавшись к нему всем телом, ещё сохранившим тепло постели, и обдав Жерара таким знакомым и приятным домашним запахом. Славно всё-таки, когда у тебя есть дом, где тебя ждут, и куда так хорошо возвращаться.

Элизабет же при появлении родителя особо бурной радости не проявила. По её припухшим от недавних и обильных слёз глазам и по общему надутому виду Жерар безошибочно определил, что дочь всецело захвачена процессом разрешения очередной проблемы как минимум вселенского масштаба, опять свалившейся на её хорошенькую, но такую взбалмошную головку.

Профессор Рану с аппетитом съел пару булочек, запив их большой чашкой ароматного горячего кофе, пока Анн-Мари сообщала супругу обычные малозначительные деревенские новости - содержание таких новостей ничуть не изменилось со времён Людовика XIV. Элизабет ничего не ела, сыпала сухое молоко в кофе, размешивала порошок маленькой ложечкой и наблюдала за тем, как растворяются белые крупинки. Или макала в чашку круассан, вынимала и молча следила за стекавшими по нему и падавшими обратно в чашкусветло-коричневыми капельками.

Жерар не думал, конечно, что у дочери случилось что-то действительно серьёзное - он всё-таки неплохо её знал. Тем не менее, он почувствовал к ней жалость: ребёнок снова расшиб коленку и хнычет, надо погладить дитя по головке и дать вкусную конфетку или какую-нибудь игрушку, чтобы отвлечь от горьких переживаний, которые кажутся девочке невыносимыми. Да, игрушку!

Он встал из-за стола, подошёл к вешалке, запустил руку во внутренний карман куртки и извлёк оттуда заветную коробочку.

– Ты знаешь, Лизет, мне тут попала в руки одна занятная штучка. Ты у нас натура художественная, - Жерар постарался, чтобы в голосе его не прозвучало ни малейшей иронии, - так что посмотри. Мне интересно знать твоё мнение.

И с этими словами он протянул коробочку Элизабет.

Девушка приняла из рук отца футляр, откинула крышку, и лицо её каким-то волшебным образом переменилось: так меняется день, когда тёплый ветер быстро разгоняет затянувшие небо хмурые тучи, набрякшие дождём.

– Какая прелесть, папа! Какая прелесть…- тонкие пальцы мадемуазель Рану осторожно коснулись амулета. Она взяла украшение, положила его на ладонь и повернула к свету, чтобы рассмотреть получше. - Просто прелесть! Где ты взял это чудо? Я сейчас посмотрю, у меня там где-то есть один из последних каталогов художественных изделий…

Лизетта быстро поднялась и удалилась к себе, не выпуская из рук "игрушку" и не дождавшись ответа отца. От недавней скорби не осталось и следа.

– Бедная девочка! - вздохнула мадам Рану. - Ей снова так не повезло! Её никто не понимает, а она принимает всё так близко к сердцу… И этот Клод, он оказался таким мерзавцем! А ты умница, дорогой: Лизетта обрадовалась, как ребёнок!

– А кто такой Клод? - пропустив мимо ушей общие рассуждения Анн-Мари о несправедливости жизни по отношению к Элизабет, профессор привычно вычленил из сказанного женой информативную составляющую.

– Как? Ты не знаешь, кто такой Клод? Это же возлюбленный Лизетты, я так радовалась за неё, такая любовь! В наши дни нечасто встретишь…

– Возлюбленный? Который?

– Как это "который"! - возмутилась мадам Рану. - Ну нельзя же быть таким невнимательным и настолько равнодушным к жизни единственной дочери! Он художник, ты его видел, Лизетта от него без ума, а оказалось, что он женат, двое детей, и…

– Дорогая, - профессор Рану прекрасно знал по опыту, что если уж его супруга начнёт распространяться по поводу мужского коварства и женской беззащитности перед этим коварством, то это очень надолго, - чтобы запомнить всех возлюбленных Элизабет, человеческой памяти недостаточно, здесь требуются возможности хорошего компьютера. Что поделаешь, Лизет так влюбчива! Или пора классифицировать её избранников по отрядам и подвидам, как это делают зоологи…