Чтение 4–й страницы книги ~Параллельный катаклизм~

Что еще поразило Панина в первый раз, когда Аврора повела его на Красную площадь, – это второй мавзолей. Чего-чего, а уж этого он как-то совсем не ожидал. Два симметричных строения, слева и справа от Спасской башни. В пятьдесят пятом воздвигли, а до этого почти два года обе мумии спали под одной крышей – в тесноте, да не в обиде. Теперь вокруг Кремля сразу три почетных караула, третий возле Вечного огня павшим в Освободительном походе. Интересный мир!

Что возмущало Панина поначалу и на что он, конечно, не мог никому пожаловаться – это отсутствие карты. Нельзя сказать, что карты Москвы для туристов вообще не существовало (с большим трудом через какого-то знакомого Аврора смогла добыть ему нормальную типографскую схему-план), но это был страшный дефицит. Смысл этого изъяна организации жизни пятнадцатимиллионного города был ясен – заставить приезжих все время обращаться к окружающим за советом и этим действием выдавать себя, упрощать контроль органам правопорядка. А уж на своей машине пришлый тем более никогда бы не рискнул въехать в столицу мирового социализма, хочешь ездить – бери такси. А через таксистов тоже, если понадобится, можно потом отследить маршрут следования. Сложности одиночкам, зато повышенная безопасность системы.

Карты с собой Панин не носил, не стоило при внезапном обыске на улице сразу же выдавать в себе приезжего. Он угробил несколько вечеров на ее изучение. Особых сложностей не возникло, еще там, в своем мире, он досконально исследовал Москву. Отличий было достаточно, во многих местах это был совсем другой город, но центр был похож, а львиная доля названий сохранилась с очень далеких времен.

15. Табуреточки

И совсем немного – чуть-чуть об экономике.

Перед началом Великого Освободительного похода стало ей тяжеловато. Все знают, что если где-то прибудет, то откуда-то убудет. Так вот, поскольку в день одновременного перехода границ Германии, Венгрии и Румынии объявили по Союзу всеобщую мобилизацию, то мужичков, изрядно на предприятиях поредевших, а на селе совсем исчезнувших, стало еще меньше. Конечно, социалистический строй не может допустить, чтобы техника, народным потом и кровью политая, простаивала зазря, а потому встали за станки мужичками забытые, и сели за штурвалы тракторов, мужичками объезженные, женщины-передовики. Да не просто сели и встали, а еще лозунги кинули: «Бабы, дадим для фронта не сто – двести процентов плана!» И пошло, понеслось движение «двухсотчиков», а затем «трехсотчиков», а затем…

Однако каждый начальник знает, на бабах далеко не уедешь. Во-первых, управлять ими очень мудрено, возможно это только в момент трудового энтузиазма, который охватывает их без всякой видимой причины, но способен так же внезапно сникнуть, без причинно-следственного объяснения. Ну а кроме того, часто они в декреты уходят либо больных деток обхаживают, и тогда на предприятии от них сплошной убыток.

А еще, гребла армия родная и женщин временами – в медсестры и фельдшера: двухмесячные обязательные курсы ускоренной анатомии, умение вставлять градусники и вкалывать кипяченый шприц в нужное место, бинт разматывать и наматывать, что еще надо-то? Куда денешься, когда внезапно начали появляться в непобедимой армии раненые и больные всякими дизентериями. А движение на запад останавливать нельзя, мало ли какое чудо-оружие друг плененного Гитлера – Франко изобретает.

Да, помогло привлечение в дело самих детишек, лет эдак с четырнадцати-тринадцати. Благо в век индустриализации и строительства базы коммунизма живем, все равно станку железочугунному, кто на нем кнопочки нажимает, пришлось, правда, мастерам цехов табуреточки специальные из головы изобрести, дабы поднять подростков на должныйуровень кнопконажимания. А вообще, дело нужное, и оно пошло. И «все для фронта, все для победы» набирало в экономике обороты.

Хуже было с сельским хозяйством, здесь как запороли посевную весной сорок первого, в связи с непрерывными учениями и перегоном эшелонов к западной границе, так только сейчас, осенью, всполошились, что убирать-то нечего, да и некем, по сути. Ох уж тут аграрии забегали по Кремлю. Многих их тогда, ускоренным образом, перевели в лесозаготовительную промышленность на младшие должности, орудовать топорами и пилами. А то ведь поубавилось в лесопромышленности работников – еще на границе весны и лета посадили всех молодых ЗК в эшелоны и так же – на запад. Там им, понятно, винтовки Мосина вручили и танки постарше возрастом, снятые тепереча с производства. Пошлиребятки в прорывы, в первых героических рядах, кровушкой родимой грехи перед Родиной-мамой замаливать.

Ну, так кто же тогда лес валит, так нужный для шпал новых русифицированных железных дорог в Польше и Чехословакии, спросите вы, начальства аграриев действительно маловато для такой сложной задачи будет?

Забыли, забыли вы один нюанс. Ведь война же. И дело не в том, что она все спишет. Действительно спишет, будьте спокойны. А дело в том, что социализм покуда укрепляется и вширь растет, а коммунизм еще за горами и долами, принципы старинных рабовладельческих войн нам совсем не помешают, раз для дела, а не со скуки. Пленные! Десятками, сотнями тысяч, а затем и миллионами, из всех этих больших «котлов»: под Люблином, под Кенигсбергом, под Плоешти, под Веной и т. д. И идут десятки эшелонов назад на лесоповалы с новыми лесорубами, говорящими покуда на румынском или немецком. И спускаются переполненные клети в шахты Донбасса с интернациональными сменами для уставших стахановцев. И снова можно забрать имеющих до этого бронь мужичков с заводов для пополнения ушедшей далеко армии. Ведь и оттуда имеются вернувшиеся. Ну и пусть что без ноги-руки – их на более легком производственном процессе можно использовать, только снова нужно табуреточку специальную мастеру цеха изобрести.

А, плохо с питанием? Несмотря на репарации, кушать сильно хочется, а хлеб по карточкам и наполовину из соломы. Извините, война. Не мы в ней виноваты. Вон, газеты читали? Видели, какие там страшные документы об их варварских планах нападения на нашу мирную страну публикуются? «Барбаросса» именовался, и если бы мы не успели, тогда… Вот сейчас хлеб из соломы едите, а то бы… Про концлагерь Бухенвальд слышали? Вот, вот.

Так что – война все спишет. А движение «трехсотчиков» ширится и множится, как свет социализма по нашему шарообразному миру.

16. Подвиг генералиссимуса

Видали картину «Переход Суворова через Альпы»? Русскому генералиссимусу было нелегко, но все же в кое-чем он имел облегчение – ему не надо было тащить с собой танки и 122-мм гаубицы. «КВ», правда, не тащили, но «БТ» и «Т-34» – это, скажу вам, тоже не подарок на горных тропах. А руководил этим подвигом генерал Баграмян, друг Жукова.

То-то удивились «макаронники», когда они с гор спустились. Италия страна теплая, здесь и зимой воевать в удовольствие, да и небольшая она – фронт узок, один раз прорвал и при, пока есть горючее. «БТ» без гусениц – знаете, как несутся?

И понеслись!

17. Приобретения

Он прибыл в Таранто ночью, и как ни вглядывался в окно автомобиля, пока его везли с аэродрома в порт, ничего не рассмотрел – освещение напрочь отсутствовало.

– Это специально, – пояснил обстановку сидящий рядом и встретивший его подполковник с нашивками авиации, но совсем из другого ведомства. – Мы запретили пока ночное освещение. Летающие английские разведчики с Мальты так и норовят заглянуть нам под юбку. – Офицер нехорошо осклабился. – Пусть помучаются в неведении, империалисты хреновы. А местные даже не возмутились, фашисты их тут к дисциплине приучили. Мы, кстати, их сейчас отлавливаем, гаденышей, муссолиниевских прихвостней. Будут знать, как делать диверсии.

– Что, взорвали что-то? – спросил Гриценко.

– Сейчас сами увидите, – неопределенно пояснил замаскированный авиатором энкавэдэшник.

Шофер вел уверенно, будто тут и родился, в этом городе у моря, а не оказался здесь в составе освободительной армии считанные дни назад. Гриценко еще раз внимательно посмотрел на него сзади – нет, и затылок и морда совсем рязанские, будто только сейчас из родного колхоза призвали на защиту Родины.

– Как он дорогу не путает? – все же спросил он у подполковника, кивнув на водителя.

– Наш человек, – с гордостью пояснил сопровождающий, – бывал здесь ранее. Он заговорщически приложил ладонь ко рту. – «Пятая колонна», так сказать.

Неужели разведка, подумал Гриценко, но не стал переспрашивать: слишком любопытных, в не касающихся тебя самого сферах, в армии не поощряли. Четкое разделение обязанностей, вот что крепило всю механику победы, и Гриценко вполне разделял это утверждение. Он снова воззрился в темноту. Лишь в свете закрытых маскировочной маской фар временами мелькали какие-то детали, да несколько раз их останавливал вооруженный патруль, вблизи стоящих на обочине «БТ-7». И все-таки даже в этих отдельных кусках пейзажа угадывалось отсутствие разрушений, он прекрасно помнил немецкий порт Варнемюнде – вот кому досталось, живого места не было. Штурмовая и бомбовая авиация потренировалась там вовсю. Сколько они тогда мучились с подъемом подводных лодок, затопленных прямо у пирса. А толку от них так и не оказалось никакого, легче новую построить, чем такие дыры залатать. А сколько распухших, вонючих трупов подводников они тогда из них извлекли. Гриценко отогнал неприятные воспоминания.

За отвлеченными разговорами они добрались до порта. Однако и здесь было хоть глаз выколи.

– Маскируемся, – снова прокомментировал оперативник. – Флот с Черного моря пока не может подойти, а кто нас прикроет?

– А авиация? Вон сколько ее на аэродроме было.

– Да, – повернулся в темноте энкавэдэшник, – а если их линкоры подойдут или эсминцы? Вы помните, что они сделали в южной Франции?

Гриценко помнил, в смысле читал. Тогда англичане потопили флот бывшего союзника – Франции, после того как Петен сдался. «Да, не хотелось бы здесь этого, – подумал он. – Здесь кораблей поболее будет, и сколько первоклассных, о которых советскому флоту пока только мечтать. Правда, кто-то рассказывал, что линкоры у нас тоже строятся, но когда их еще доведут до ума, да и не просто их с Балтики переправить сюда, под носом у Великобритании, не говоря уж о том, что там они нужнее.

Затормозили возле самого трапа. Сердце защемило от ударившего в нос знакомого запаха моря и большого корабля. У них проверили документы, подсвечивая фонариком, и пропустили наверх. Поднимаясь по раскачивающейся в темноте лестнице, Гриценко испытывал радость, как будто уже качался на капитанском мостике посреди Средиземного моря.

Когда за ними неслышно закрылась обрезиненная по краям дверь, он едва не ослеп – от многочисленных ламп. Здесь их встретил старшина пехотинец.

– Наденьте! – сказал он повелительно, отдавая честь.

Это были противогазы. Гриценко не пользовался ими давненько, он больше привык к респиратору, при отработке учебных тревог по тушению корабельных пожаров.

– А зачем? – вырвалось у него невольно.

– Надо, надо, – подстегнул его опер, сам он уже облачился и говорил словно из закрытого отсека.

Теперь вниз их повел появившийся откуда-то рядовой.

– Здравия желаю, товарищ капитан третьего ранга, – приветствовал его еще один мордастый подполковник. – А все-таки молодец товарищ Сталин, что форму офицерскую вернул – любо-дорого смотреть. Как добрались? Устали небось при перелете? Подумать только – Альпы перемахнули. Но разве могли мы раньше такое представить, товарищи?

Мордастый подполковник говорил возбужденно, с верой в глазах. Противогазы гости уже сняли. Гриценко пытался пригладить вздыбившиеся волосы – никак не получалось.

– Как вам корабль? – спросил мордастый, представившийся Иваном Петровичем Мокиным.

– Да не видел еще, – ответил Гриценко, пожимая руку и также представляясь.

– Ничего, дорогой товарищ, увидите. И не только увидите, – Мокин поднял вверх указующий перст, – а еще и поплывете на нем, поплывете под флагом нашей Родины.

„Никак замполит, – констатировал Гриценко. – Ладно, чего время за разговором трепать, нужно действительно осмотреть корабль“.

– А всегда пожалуйста, – лучезарно улыбнулся Иван Петрович, когда Гриценко выразил свою просьбу вслух. Посмотрите, пощупайте что надо, а потом поговорим, так сказать, по вашим свежим впечатлениям. Я буду тут, у себя, в этих скромных апартаментах, я ведь человек маленький – партийная совесть. Это вам – капитанскую каюту выделили, вот там простор, скажу я вам по секрету. Сейчас позвоню, вызову для вас сопровождающего. Противогазик не забудьте, у нас покуда без него нельзя. Здоровье ваше товарищу Сталину еще требуется.

18. Шпионская суета

Панин уже привычно выскочил из трамвая (вагон был красивый – производство Французской Коммунистической Республики) и желал перепрыгнуть в идущий дальше от конечной троллейбус, когда краем глаза заметил неладное. Оттуда, с наблюдаемой боком стороны, выдвинулся в его сторону человек в форме. Панин, не останавливаясь, покосился в его направлении и сразу же повел глазами дальше, словно в рассеянности не видя окружающего пейзажа. Там, в двадцати метрах, возвышался высокий отглаженный майор и с ним два сержанта – военный патруль, это было понятно, даже если бы они не носили своих опознавательных блестящих блях со стороны сердца. А вот третий – ефрейтор – самый младший по званию и, наверное, по сроку службы – летел в сторону Панина – хотел выдать приглашение: „Гражданин, подойдите, пожалуйста, к начальнику патруля города-героя Москвы“. Спасибо большое, мы как-нибудь…

К „приглашению“ не стоило относиться с ухмылочкой, ляпать что-нибудь вроде: „Товарищ начальник, зачем я нужен-то? Ведь уж давненько в армии отслужил, чем могу бытьинтересен?“ Но здесь был не старый, добренький социализм раннего детства Панина – здесь военный патруль имел право проверять документы у любого встречного-поперечного, а слишком подозрительных передавать по эстафете милиционерам. Кстати, милиция обладала сходными функциями в отношении военных – эдакая тимуровская идиллия взаимовыручки и братско-ведомственной поддержки.

Панин взял старт, мгновенно сменив торопливую деловую походку на бег. Оглядываясь, он зафиксировал, что ефрейтор раздумывал не более секунды, тоже ускорился. И те, старослужащие, тоже не остались в стороне. Становилось интересно.

Панин на мгновение остановился за первым поворотом. Пришлось ждать лишь несколько биений сердца, когда на него вылетел трудяга-ефрейтор. Панин стукнул его по носу и, не дожидаясь его красивого падения, вновь развернулся для бега. Прохожих не надо было раздвигать, они сами поспешно шарахались от греха подальше. Он сделал еще одну остановку, когда понял, что один из сержантов бегает очень быстро. Снова пришлось замедлить движение, перейти на вялую трусцу, а потом резко развернуться, ориентируясь по звуку шагов.

Теперь удар получился совсем жестокий – на встречном курсе, возможно, он сломал служаке переносицу – он совсем не хотел этого, но так сложилось. Третий преследователь явно не был спринтером, и Панин оторвался.

Затем пришлось делать несколько ложных пересадок, дабы запутать след окончательно – он хотел убедиться, что „хвост“ отсутствует. Да, товарищ начальник патруля, знали бы вы, кого только что чуть не задержали, шутка сказать, не просто шпиона – посланца из другой вселенной!

Даже в том, родном мире про старую московскую гауптвахту рассказывали легенды. Панина специально просветили по этому вопросу. Не стоило попадать туда даже местнымофицерам, а уж о срочной службе и говорить нечего. Тот, кто направлялся туда на трое суток, мог просидеть суток семьдесят, начальник, или же дежурный прапорщик, мог добавить по своему желанию сколько душе угодно. Понятно, его душе – не твоей. А выпускали оттуда тоже своеобразно, без всяких документов о выписке. Попробуй доберись в родную часть через всю Москву, где снова патрули. Некоторые достигали родной казармы пешком, мелкими перебежками, по ночам, за несколько суток, хотя ехать в метро днем – полчаса. Так ведь это в нашем родном мире всего лет двадцать назад, а здесь где у генералиссимуса Сталина собственный мавзолей? Нет, стоило побегать.

19. Итальянское Амаретто

В противогазе было крайне неудобно участвовать в экскурсии, но снимать и вправду не разрешили. Да, на таких больших кораблях Гриценко еще не бывал, тем более внутри. Осмотра здесь было, конечно, не на один день, но хотя бы беглое впечатление надо было составить. Вообще-то, что неприятно поразило, так это царящий бардак, полное отсутствие чистоты. То там, то здесь попадались под ноги какие-то бумаги, мусор. Но все равно кто-то незримый держал руку на пульсе действительности – некоторые встречающиеся двери оказались опечатаны.

– Комитетчики, – глухо сквозь мембрану пояснил новый сопровождающий, как будто сам был не из той же шайки-лейки.

Кое-где встречались живые люди. Обычно они таскали на себе какие-то бочки и обливали окружающие стены и полы некой пенообразной жидкостью. Иногда бочки были большие, их носили по двое, а не в ранце за спиной.

– Что они делают? – спросил Гриценко.

– Дегазация, – одним словом растолковал сопровождающий и не стал пояснять далее.

„Какая дегазация, – думал про себя Гриценко, – холера у итальяшек, что ли, была или какая-нибудь неизвестная нам местная зараза? Но ведь тогда нужно делать прививки, а не дегазацию“.

Через какое-то время – Гриценко показалось, что он отмахал много километров, – они попали на пост боевого управления. Честно говоря, Гриценко надеялся увидеть что-то поражающее воображение, но особой механики-автоматики он здесь не разглядел. Он вспомнил водимые им ранее, гораздо меньшие корабли. Да, сладко мелькнуло в мозгах, не во всем капиталисты нас опередили, прав товарищ Сталин, что у нас самый передовой строй. Дайте нам только время, размышлял Гриценко, и мы вас за пояс заткнем, господа миллиардеры.

Зато главный калибр произвел впечатление. Господи, сколько здесь было всего. Он даже увидел готовые к применению гигантские снаряды. Какая удача, думал он пораженный, какая удача, что все это нам досталось, а не пальнуло по нас. Даже зло берет на этих макаронников, сдать корабли совсем в боеготовом состоянии. Вояки называется.

Но он все никак не мог насытить свое любопытство, и экскурсия продолжалась. Отмахав еще с километр по переходам, он попал вниз, в машинное отделение. Вот здесь любопытство сыграло с Гриценко злую шутку, насытилось наконец…

Там, внизу, были трупы – раздутые, воняющие (благо противогаз), причем целые горы. А вокруг деловито сновали живые и что-то делали с ними, грузили на носилки и куда-тонесли. Гриценко стоял, как громом пораженный. Он разглядывал эти обезображенные синие лица сквозь начавшие запотевать стекла и никак не мог понять. На трупах была форма, наверное, итальянская военно-морская, раньше ему такой видеть не приходилось, иногда угадывались офицеры, по другому покрою одежды. Сопровождающий пытался его оттащить, но он уперся. Пока он стоял так, откуда-то пришли новые солдаты в противогазах, принесли еще мертвых. А те, другие, брали подряд то, что уже есть, и продолжали куда-то таскать. Он пошел за ними, хотя сопровождающий дергал его за руку, шипел что-то под своей резиной.

А трупы носили в глубину машинного отделения. Стало совсем жарко и плохо видно от копоти. Здесь, прямо в топке, сжигали тела, прямо так, не снимая с них одежды. Бросали в специальное отверстие – спешную доработку питаемой мазутом машины, доблестное рацпредложение какого-то Левши из технического отдела НКВД.

Гриценко был в шоке, он не помнил, как снова попал в каюту к Мокину. С него едва стянули противогаз, когда его вырвало. Только еще через полчаса, уже ранним утром, он вновь предстал перед Иваном Петровичем. Тот выпроводил из помещения всех, оставив, кроме Гриценко, только опера, встретившего гостя на аэродроме.

На столе оказалась красивая бутылка.

– Зря вы, дорогой товарищ, полезли в машинное, рано еще туда, – растолковал Мокин. – Там еще работы на несколько дней. Команды у линкора знаете сколько? Слава Вождю и Учителю, она была не полная.

– А что с ними случилось? – наконец решился спросить Гриценко. – Эпидемия какая-то, не пойму?

– Вначале давайте выпьем за встречу и за здоровье товарища Сталина, а потом обсудим.

Они выпили – вино было на редкость вкусным. Потом выпили еще – закуска тоже была ничего.

– Что с ними было делать, с гадами? – спросил Иван Петрович. – Ведь, сволочи, хотели все свои корабли затопить или вывести из строя. Они бы, конечно, сдались англичанам, но горючки у них давно не было в наличии. Плохое материально-техническое снабжение, экономика капиталистическая в кризисе. Чертовы милитаристы Муссолини заглотнули больше, чем хотели. Грецию им захотелось, а у самих флот без топлива. Можно было бы, конечно, авиацией их забомбить, но ведь жалко корабли. Красавцы ведь – вот увидите при свете дня. А пока еще пехота сюда бы добралась… А у них, видели, снарядов сколько? Подорвали бы гады корабли и все тут. Вот и решили их того.

– Что того? – обалдело спросил Гриценко, держа очередную полную рюмку.

– Бомбами специальными – химическими, вот чего, – Мокин спокойно выпил и закусил.

Гриценко ждал продолжения, не дождался, тоже выпил.

– Это только по линкору, или…

– А что, другие корабли хуже? – воззрился на него Мокин. – По всему флоту, разумеется. Три эскадрильи накрыли весь порт.

– А город, как же город?

– Не паникуй, моряк. Партия все учла. Направление ветра подгадали нужное. Всю лишнюю дрянь унесло в море синее, только несколько соседних кварталов задело. Ты не расстраивайся, товарищ Гриценко, ты же коммунист. Теперь понимаешь, почему затемнение и противогазы? Так вот, о деле. Приказано вам в ближайшее время оценить обстановку. Дадут вам инструкции, чертежи, все, что нашли в сейфе. Еще выделим несколько переводчиков с местного, пусть эти инструкции советским языком озвучат. Вам надо в срочном порядке подготовить эти корабли к морским сражениям, пора, наконец, с главными империалистами сойтись. Горючее уже идет по железной дороге. Осмотритесь, напишете список тех людей из известных вам ранее специалистов, которые вам нужны в команду. Прикинете, сколько нужно матросиков для экипажа, чувствую я, что раздували империалисты штаты до невозможности. Набросаете, какие усовершенствования необходимы, в смысле навигационного оборудования, может, его подновить? Что надо пришлют из Германии, там у них все равно трофеи в гораздо худшем состоянии. Ясно, товарищ капитан третьего ранга?

Гриценко кивнул. Он все еще не мог очухаться от нового знания.

– Теперь вот что, товарищ. Через несколько дней спецкоманда доделает свою необходимую работу, дезактивация тоже завершится. Те, кто прибудет после вас, не должны ничего знать, вам, надеюсь, понятно? Другого метода захватить флот не было, партия наша взвесила все. Останутся там всякие несгорающие части, типа костей, так вот, их запакуют в специальные контейнеры, пусть покуда хранятся, а когда выйдете в первый рейс, сбросите их в глубину без особых почестей, но, в какой-то мере, по морскому обычаю. Не станем мы их закапывать на суше, нечего Катынь разводить, раз море рядом.

– Кого разводить? – переспросил Гриценко.

– Не обращайте внимания, термин такой специальный, я ведь в ваши грот-брамсели не лезу, Павел Львович. Не знаю, как вам, а мне лично этих фашистов не жаль. Они поплатились по делу. Помните, как в тридцать восьмом они травили газом угнетенные массы Эфиопии? Кто тогда их наказал? Давайте выпьем, Гриценко, за здоровье самого справедливого человека – товарища Сталина.

Они чокнулись. Вино в Италии было великолепно.

20. Реки загнивающего мира

Как известно из географии, не все города стоят у моря. Поэтому не во все из них можно добраться на крупном военном корабле. Следовательно, не во всех можно объявить революцию залпом боевого крейсера. Это не значит, конечно, что революцию нужно всегда объявлять с водоплавающего устройства, но все же так принято. В американских горах Кордильерах имеются старые развалины одного затерянного города. Не ведаем мы, кто там и даже когда жил, но знаем, что там в свое время произошла мощная революция, оставившая лишь камни на камне, – валяются там местами составные части дворцов весом по две тысячи тонн, но еще знаем наверняка, что без моря не обошлось даже на этой четырехкилометровой высоте – следы наводнения также сохранились.

Так вот, поскольку революциям и сменам исторических формаций принято салютовать с боевых кораблей, приходится идти на самые разные ухищрения. Можно использовать корабли на воздушной подушке, однако на дворе зима 1942 года. Данный класс кораблей покуда имеется только у одной страны – Советского Союза, но малы они еще по весу (танки по этому показателю давят их, как клопов). Несолидно врываться в антагонистические города на десятитонных малютках. Что же делать? Как же быть?

Остаются водные артерии, имеющие выход к морям, – реки. К примеру, к нужному сейчас городу Западной Европы – Парижу со стороны моря подходит известная река под названием Сена. И недалеко по ней до исконной столицы неудачных революций – всего-то километров триста наберется, со всеми изгибами русла. Крейсер, конечно, по ней не пройдет – мелковата. Можно пустить торпедную мелочь, но и здесь незадача. Впрочем, относящаяся и к крейсерам также. Видите ли, доблестный советский Краснознаменный Балтийский, а также Северный флот еще не контролируют пролив Ла-Манш. Так что проход по Сене к Парижу закрыт империалистами накрепко.

И что же предпринимать? Совершать революцию без военных кораблей? Октябрьская традиция нарушается. И что же все-таки делать? Продлить на запад Беломорканал? Решение почти верное, по крайней мере, близкое. Если океанские и морские флоты не имеют пока возможности прорваться, то у СССР на такой случай имеются речные флотилии. И если в Сену нет возможности прорваться из дельты к истокам, то, может, стоит попробовать наоборот?

Каким образом? Не слишком просто, но попытаемся спланировать. Берем Днепровскую флотилию, не самую мощную в мире – Амурская мощней, но от Амура до Сены все-таки далековато. Да и Япония императорская не дремлет, нельзя ее в расслабленном состоянии держать – научены Цусимой. И вот, берем Днепровскую – вторую по мощи, загоняем вверх по Днепру, ставим в колонну, разворачиваем в Припять, гоним к истокам (тут как раз канал Днепровско-Бугский к месту оказывается), по нему в Буг, по тому в Вислу, а там по рекам, речушкам и каналам дальше и дальше – и Одер наш, и Эльба и Рейн, Маас и, наконец, милая сердцу Сена. Просто к Парижу родному подойдут наши корабли со стороны истоков. Элемент неожиданности – налицо.

Готовьтесь к неожиданностям и сюрпризам, товарищи и господа!

21. Плотины загнивающего мира

Основные опасности для мужественных советских мониторов миновали, когда добрались они до Бургундского канала. Здесь пришлось разделиться: „Левачев“ направился на юг к Лиону, вниз по Соне, туда, где она стекается в единое целое с Роной, помочь тем русским соединениям, которые в ближайшее время переберутся через Альпы из северной Италии и освободят от капитализма исстрадавшуюся от эксплуатации человека южную Францию – эдакий плавучий, хорошо вооруженный вестник освобожденного труда; а„Флягин“ нацелил свой низкий силуэт на север к заочно родному Парижу, туда, в очередное логово недобитого фашистского зверя, голова которого – Берлин трещит в жестких лапах красных танковых клиньев.

Здесь в тесных берегах Бургундского канала, где длинный корпус „Флягина“ ни за какие коврижки не смог бы развернуться обратно, расслабиться по-настоящему было, конечно, нельзя, но психологически стало намного легче. Лишь дважды ночами стучали по корпусу пулеметные очереди с берега, и тогда „Флягин“ словно просыпался от спячки, и гахали в темноту четыре „максима“, скрученные единой связкой. Это была реакция, подобная отпугиванию обнаглевшего комара, никто не задействовал прожектора и большие калибры – не стоило тратить боеприпасы на непредусмотренные сражения, ведь „Флягин“ не мог тащить чрезмерно много, в мелких речушках не стоило опасно увеличивать осадку. Хотя запланированные бои, конечно, тоже случались – у шлюзов – обязательно. Этих перепадов уровней воды было на пути достаточно. Подходя к такому месту, „Флягин“ выпускал на берег морских десантников. Обычно они лихо делали свое дело и „Флягин“ спокойно следовал в распахнутые ворота дамбы, но часто приходилось делать пару-тройку залпов из 45-, а порой и из 102-миллиметровых орудий. Кто на этих удаленных от моря шлюзах дожидался такой силищи? И взлетали вверх белые флаги. Итолько советский военно-морской реял гордо и не кренясь. И тогда морские пехотинцы прощались с покуда временно освобожденным пролетариатом, обещая вернуться в большем количестве и добить фашистских гадов до конца в ближайшее время, выводили из строя все средства связи, покоящийся „Флягин“ брал их на борт, матросы хлопали их по закамуфлированным спинам, и винты „Флягина“ вновь начинали крутиться, а труба извергать дым.

22. Вскрыть архивы

Разговор происходил в русском посольстве на территории Соединенных Штатов Америки. Поначалу сдержанный обмен любезностями постепенно переходил в недружелюбную перепалку. Сейчас речь держал советник президента Луи Саржевский:

– В сложившихся условиях, которые, по нашему обоюдному мнению, являются чрезвычайными, наше правительство обеспокоено сокрытием от экспертов необходимой для понимания проблемы информации.

– Я не совсем вас понимаю, господин советник, – бесстрастно отражал атаки Иван Евгеньевич Титуленко. – Насколько я в курсе, по данной тематике усиленно и плодотворно сотрудничают не только наши разведки, но и ученые, или я не прав?

– Да, это так. И до последнего времени никаких претензий не было. Однако вы, конечно, понимаете, о чем я говорю, вот уже несколько недель (подчеркиваю, не дней, а именно недель) ваши службы не дают нашей с вами совместной комиссии добраться до некоторых архивов.

– Я не в курсе таких мелких нюансов.

– Бросьте, Иван Евгеньевич, это не первое наше обращение по данному поводу, пусть и не на таком уровне, как сейчас.

– Однако мне надо уточнить.

– Но позвольте тогда более подробно ввести вас в курс дела. Поверьте, в данном случае политика поначалу стояла далеко в стороне, к выводу пришли ученые-эксперты, причем и ваши и наши вместе, так что, опять же, никакого предвзятого очернения здесь не происходило. Но для полной убедительности нам нужно заглянуть в кое-какие засекреченные до настоящего времени архивы. Дело касается событий многодесятилетней давности, поэтому закрытие информации нам совершенно непонятно. Если бы она касалась или там порочила какого-нибудь из ныне живущих либо существующую в настоящее время страну. Так ведь вовсе нет. Дело касается канувшего в историю СССР. Мне лично, как частному лицу, абсолютно непонятна такая реакция.

– Но ведь вы, господин Саржевский, разумный человек. Вы понимаете, о чем идет речь? – внезапно с таким же бесстрастным, как и до этого, лицом открыл „карты“ русский посол. – Речь идет о престиже страны. О нашей истории. Ведь у вас тоже есть закрытые темы, например убийство президента Кеннеди, так?

– Да, но я не думаю, что если бы речь шла о сегодняшней безопасности страны и зависела от этих архивов, то мы бы стали сильно упираться по поводу их просмотра посторонними.

– Как знать, господин Саржевский.

– Но, Иван Евгеньевич, что с того, если открытие архивов документально и неопровержимо докажет намерения Советского Союза напасть на Германию первым и только роковые, почти случайные обстоятельства не позволили данному событию реализоваться?

– А вы что, не понимаете, что с того?

– Но ведь разговоры об этом идут не одно десятилетие, так?

– Собака лает – ветер носит. Разговоры одно, а истинные документы совсем другое.

– Но ведь именно в точке исполнения или неисполнения данного события и разошлись наши миры. Здесь прошла трещина разделения, и нужно изучить первопричину, очень нужно.

– Я сделаю все от меня зависящее, господин советник.

– Очень надеюсь, Иван Евгеньевич.

23. Недобрые берега загнивающего мира

Конечно, они давно ждали неприятностей. Не стали те неприятности неожиданностью, но и приятностью тоже не стали, разумеется. На четвертый день осторожного скольжения по Бургундскому каналу они угодили в засаду.

Почему плыли по каналу осторожно? Понятное дело, у монитора боевого и так скорость небольшая, не выше пятнадцати километров в час, а здесь еще чужие мелкие воды, узости – нет места для маневра, если кто-то мину посреди фарватера положить догадается, так и не обойти. Во время движения пара человек все время на кончике носа корабельном стоит, темную воду внизу обозревает, лишние глаза в таком деле никогда не бывают. Да еще по бортам – люди: дно непроглядное пытаются узреть и берега под неусыпным прицелом держат. А там, вокруг, деревеньки живописные, любо-дорого, словно не случилось в этой стране позорного поражения, и не под сапогом она у агрессора лютого. Смотрят оттуда крестьяне французские на непобедимый советский флот и диву даются – сколько лет в этих местах жили, а никогда боевого корабля настоящего не видывали. Старший лейтенант Абрамов, начальник десантников, помещенных на борту, много раз предлагал сотворить вылазку с захватом трофеев – очень уж молодой свининки хочется или там лучку пощипать (про лучок, он, конечно, размечтался – зима на дворе, хоть и теплая, западноевропейская). Однако капитан судна Кожемякин на такие дела не поддается – еще чего, будет боевой корабль стоять неподвижно у берега, авиации вражеской дожидаться, покуда десантники там нарезвятся. На крайний случай, можно просто калибр главный стадвухмиллиметровый навести, и сало с маслом жители сами на бережок принесут, и никакой суеты не потребуется, разве что выстрелить разок ради демонстрации мощи. Но как такие действия расценит НКВД, если очень захочет? Вот в чем вопрос. А главное, времени нет, и так график, заранее разработанный, на грани срыва. Конкуренты на „Левачеве“, может, уже до Лиона добрались, скоро, того и гляди, средиземноморский флот пополнят исстрадавшейся боевой единицей. Только подумать: Днепровская флотилия наводит пушки на Марсель. Здесь даже древний переход питерской эскадры к Цусиме меркнет.

И вот на четвертый день самостоятельного плавания монитор „Флягин“ напоролся на засаду. Здесь было все как полагается – не только пехота, но и танки – четыре штуки. Сразу, конечно, было неясно, сколько, все-таки засада, да и какие, тоже непонятно. Но когда Буратов разглядел их в прицел под увеличением, то на душе стало легче, веселый мальчишеский задор разгорелся внутри. По танкам он уже стрелял, и неоднократно. Те были ничуть не лучше, но все-таки немецкие, и если они смогли в свое время переломать хребет тем, то о чем дальше говорить? Против трех 45– и спаренных 102-миллиметровых орудий „Флягина“ у врага было: одно 75-, три 47– и два 37-миллиметровых орудия,всего – пять стволов, причем на четырех танках. На тяжелом „В-1“ имелись две пушки.

Вначале Буратов решил, что на родимый „Флягин“ напали французы, все-таки пока еще официальные союзники фашистов, пусть и не до конца добровольные. Однако когда один из мелких танков – „Гочкис“ стал менять позицию, шуруя бочком, глазам предстал знакомый симметричный крест, и стало как-то душевно легче наводить на него пушечку. Хотя, конечно, двое срезанных первой очередью впередсмотрящих на носу, возможно, еще не совсем мертвых, но уже неподвижных, загодя списали с Буратова и остальных артиллеристов будущие грехи.

Неосторожный „Гочкис“, хоть и являлся легким танком, все же умудрился увязнуть в небольшой лужице возле бетонированного ложа канала. Бог знает, для какой погоды годились эти танки, но явно не для зимы, даже для западноевропейской. Когда боевая машина начала пробуксовывать и давать задний ход, снаряд, наведенный Буратовым в упор, разнес ее на куски. Башню подкинуло вверх, на мгновение она уподобилась воздушному змею, но, видимо, в эту секунду в недрах ее рванули боеприпасы, и она просто рассыпалась, и уже запчасти отнесло ветерочком в сторонку. Внутри явно никто не выжил. Этот „Н-35“ представлял для „Флягина“ только косвенную опасность, но все же его пулемет и слабая пушка могли положить незащищенный личный состав.

Куда страшнее был единственный на арене „В-1“. Может, у него что-нибудь и получилось бы, но его главное орудие могло наводиться изнутри только по вертикали – оно неразмещалось в башне, а потому механик-водитель вынужден был вертеть всю тридцатитонную громадину шевеля гусеницы. Это лишнее движение его и выдало. Танк был неплохо замаскирован в сваленных накануне сосенках. Вообще, хоть орудие этого достижения довоенной Франции и наводилось столь замысловатым способом, в отношении такой цели, как „Флягин“, оно имело шансы. Монитор был длиннющей пятидесятиметровой громадиной, и развернуться по-другому в узости воды или, на крайний случай, увеличить скорости он не мог, так что 75-миллиметровый ствол имел все шансы дырявить его корпус как душе угодно. Как только тяжелый танк выдал себя, из бронированной боевой рубки скомандовали перевести огонь на его укрытие. И тогда все пять пушек „Флягина“ заговорили разом. Там, где размещался изъятый немцами трофей, взвилось облако из ускоренно переработанной древесины, зависла опилковая взвесь. „В-1“ так и не успел задействовать свой главный калибр, только сверкнула дважды, огрызаясь, слабая башенная пушка. Ну а потом пыхнуло за бревнами клубастое бензиновое облако. Пыхнуло и ушло на восток.

И тогда остались мелочи, не чета артиллерии советского флота. А еще, конечно, пехота. И наверно, главный десантник Абрамов, сидя под палубой и слушая, как броню царапают чужие пули, тщетно скрежетал зубами, мечтая о рукопашной. Но как было высадить его, вместе с остальными „орлами“, да и стоило ли, когда по берегу шлялись чужие танки. Это для „Флягина“ они не противники, а для пешего морского пехотинца? То-то. Так что зря Абрамов скрежетал зубами, не пришло еще его времечко.

Морские пехотинцы потребовались, когда еще один „Гочкис“ задымил. Счетверенный „максим“, конечно, не давал пешим врагам сильно задирать нос, но иногда в его смелой работе возникали неурядицы. Это когда вражеские пули срезали под корень очередного пулеметчика. И пришлось советским морячкам залечь на палубе и подсоблять ручными пулеметами основному пулеметному агрегату. Но главное, конечно, делали пушки.

Сколько длился бой? Те, кто участвовал, думали что много-много часов, хотя уже имели опыт, а вообще-то, два с мелочью десятка минут – половина испытанного в детстве школьного урока. И ясно, кто победил. Те, у кого дух и оружие лучше.

И стирая рукавом заливший глаза пот, Буратов думал именно об этом, о боевом духе. Откуда он мог взяться здесь, у каких-то тыловых немецких частей, у которых даже танки, все подчистую, трофейные. Те фрицы, у которых еще есть боевой дух и нормальная техника, те сейчас вокруг Берлина умирают под бомбежками, защищая „сердце“ тысячелетнего рейха.

Ну а враги, разумеется, бежали. И правильно сделали. А боевой славный речной монитор „Флягин“ поплыл по Франции дальше, поднимая носом темную волну. А корабельный радист Зимин выстучал закодированной морзянкой о боевых успехах экипажа на далекую „большую землю“.

24. Странности пространственных путей

Были и другие странные случаи. Например, в начале Великой Отечественной войны на территории, контролируемой Германией, иногда на немецкие тыловые части нападали прекрасно оснащенные подразделения Красной армии. Немцы недоумевали, откуда они могли взяться. Да, конечно, можно объяснить это заранее отправленными в тыл будущегоагрессора группами, которые в нужное время стали действовать по команде. Однако партизанские формирования обычно умело пользуются моментом, действуют по ночам и, как правило, не нападают на крупные воинские контингенты. Эти действовали иначе. Да, можно сослаться на всегдашнее русское „авось“, но…

Эти данные практически не поддаются проверке, однако…

Были и другие странные случаи. Например…

25. Будни рек загнивающего мира

Но, конечно, приключения на долю любого корабля выпадают не каждый час, да и не каждые сутки. Основное время занимает работа, тяжелые либо не очень служебные обязанности и всякая всячина, валящаяся на голову помимо. Сколько длилось последнее приключение – битва с танковым старьем? Минуты. А как бесконечно долго тянутся будни? Но и здесь все относительно. Стоит выйти из потока времени, свалиться на койку, освобожденную напарником, которого только что растолкали на смену, упасть в беспамятство отключки после индивидуально расписанного трудового ритма, погрузиться в не слишком здоровый, но спасительный сон, как уже теребит тебя чья-то подлая рука – все, конец внутреннего спектакля, даже до антракта не дотянули, тушите свет, кинщик в запое. Но все же и в этом ритме жизни и полусмерти есть некоторые продыхи, маленькие моменты – ни туда ни сюда. Вот в некоторые из этих эпизодов и происходит общение загнанных в обстоятельства людей. Человек – животное общественное, да еще и разумное, временами. Не общаться он не может, так ведь еще и по служебно-идеологическим ритуалам требуется. И они общались. Нет в передовом государстве земного шара антагонистических классов, но некоторый разрыв между кастами все же имеется. А потому класс управленцев самой непобедимой армии мира общался более откровенно и несколько раскрывая объятия, все-таки офицеры, хотя звания у них могли быть не совсем одинаковыми. Конечно, до полного идеального равенства коммунизма было еще жить да жить, а потому некоторая дистанция имела место и здесь. Иногда разговоры приобретали отвлеченный характер.

– Злость у меня на этих французиков, – продолжает пояснять свою застарелую, покрытую коркой мысль непосредственный начальник и боевой командир боевого же монитора „Флягина“ Кожемякин. – Значит, покуда мы Берлин не осадили, они этих фрицев терпели, задницы им целовали и союзнические договоры заключали, так? А как только дело начало меняться на обратное, вот тогда они зашевелились. Да и то не зашевелились, а решили еще до какого-либо своего движения обезопасить себя, договориться о взаимоприемлемых условиях военного взаимодействия. Чуть ли не послевоенный мир делить собираются, как будто сами не подняли лапки перед Гитлером и этим не высвободили его лапищи для остальных черных дел.

– Вы считаете, их помощь нам не нужна? – неуверенно спросил младший лейтенант Буратов.

– Да, я так считаю! Но что есть мое личное мнение? Главное – так считают те, кто… – Кожемякин поднял палец кверху, изображая словосочетание „повыше будут“, – а им, как известно, виднее вдесятеро. И понятно почему. – Теперь указующий перст Кожемякина выпрямился и воткнулся в собеседника. – Для вас, товарищ кандидат в члены руководящей партии мира, поясню. Зачем, скажи на милость, нам нужна эта помощь?

– Ну, союзник как-никак.

– Ты их танки видел, Володя?

– „Гочкис“, что ли?

– Да любые. – Кожемякин опустил большущий кулак на привинченный к стене столик – от сотрясения на пол свалился замусоленный русско-французский разговорник карманного формата. – Сравни их с нашими.

– О чем речь, у нас ведь передовой строй.

Огромная ладонь Кожемякина отмахнулась от такого незрелого аргумента, как от мелкой, не слишком назойливой мухи.

– Но самое главное даже не в этом. Не в том, что без их помощи мы справимся прекрасно. Просто они думают, что с полным разгромом немцев проблема исчерпана.

– А что? – сглотнул слюну Буратов.

– Вы газеты читаете, товарищ красный командир?

– Ну, сюда, на борт, нам давненько не приносили, а так читаю.

– А между строк читать можешь, Володя? Ты что, не соображаешь, все наши газеты для нас, для советских людей. Видеть надо между строк, смысл видеть, а не форму. То, что для иностранцев темный лес, для нас должно быть как на ладони, так?

Буратов неопределенно пожал плечами.

– Мы – советские – должны уже по расположению статьи угадывать ее важность. Ладно, я согласен, не способен это понять наш механик – матрос Деревянко, что он видел в жизни до нашего корабля, кроме своего трактора? Но мы-то с тобой – офицеры. Газета наша – это уникальное дело. Читает ее какой-нибудь французский буржуй: мало того что на чужом сложном языке, так еще смысл затушеван. Прочтет он ее от корки до корки, плечами пожмет – ничегошеньки ему не ясно – зачем такие газеты издают? А тебе, коммунисту будущему, все как на ладони. Вот читает он, к примеру, доярка Дуня такая-то решила повысить свой культурный уровень – освоить профессию тракториста, а за ней подруги потянулись. Усекаешь? Что в этом буржую? Да вовсе ничего. Жует от своих рябчиков дальше. Не понимает тот буржуй, что это в его жизни, может, последний ананас. Села та Дуня на трактор потому, что милый ее друг – Деревянко – к нам на боевой монитор призван мотористом, и поплывет скоро тот жених несостоявшийся забирать у буржуев их незаконную власть. Вот так-то, Володя. Ты ж у нас артиллерист, а простых вещей в политике не понимаешь. Так можно и соцсоревнование проиграть. Вон наши соратники-конкуренты на „Левачеве“ поплыли на юга. У них заранее выигрышный для соцсоревнования режим. Нам тут возле Парижа с немцами воевать, а им с французиками, а что с ними воевать? Вон их как немцы шарахнули в сороковом, а они тогда были в полном соку, не то что сейчас, правда?

– Да уж, – сказал Буратов.

– Так что газеты надо читать с умом, а не как развлекаловку, – подвел итог Кожемякин.