Дмитрий Глуховский

Сумерки

Вопрос на засыпку: где в Москве находится улица имени Ицамны?

Рассуждая здраво, в этом городе не место проспектам, бульварам и площадям, названным в честь божеств индейцев майя. Однако записка с адресом «ул. Ицамны, 23» была у меня в руках, и меня там ждали. От того, насколько быстро я сумею разыскать эту улицу, зависело нечто намного более важное, чем просто моя собственная судьба.

Глупо думать, что на картах и автомобильных атласах Москвы обозначены все существующие переулки и дома: тайных мест здесь предостаточно. Однако надежда обнаружить улицу имени старшего из богов майянского пантеона не покидала меня, и я продолжил ползать с лупой по огромной топографической карте города.* * *

Просто не надо было браться за этот заказ. Продолжать себе спокойно переводить уставы предприятий, инструкции по пользованию бытовой техникой, контракты на поставку древесины… То, чем я всегда и зарабатывал на жизнь. К тому же испанский никогда не был самым сильным моим языком. Но в тот день больше ничего другого не оставалось: когда я выложил на бурый полированный стол перетянутые резинкой тощие папки с переведёнными договорами, клерк, отсчитав мой гонорар, развёл руками.

— Пока всё. Не несут больше. После выходных попробуйте зайти… — и отвернулся к компьютеру, где его терпеливо дожидался столь любимый всеми офисными бездельниками пасьянс.

Я его знаю уже года три — с тех самых пор, как он пришёл в это бюро переводов. И до сих пор ни разу не решался настаивать, когда он вот так, равнодушно объявлял мне, что по крайней мере на неделю я останусь без денег. Но на этот раз что-то толкнулось во мне, и я сказал:

— Неужели совсем ничего? Посмотрите, а? Вы понимаете, как раз счёт получил, не представляю, как расплачиваться.

Он оторвался от экрана, удивлённый моей настойчивостью, и, потерев низкий лоб, с сомнением протянул:

— Ну, вы же с испанским не работаете?

Счёт действительно лежал на моём столе, и его четырёхзначная итоговая цифра заставляла меня рисковать. Три года испанского языка в университете, законченном полтора десятка лет назад… Огромные аудитории с туманными окнами, удушливая меловая пыль, поднимающаяся от исцарапанной доски, никчемные архаические учебники, обучающие языку Сервантеса на примерах официальных контактов советских граждан Иванова и Петрова с сеньорами Санчесом и Родригесом. Me gustas t?. Вот, пожалуй, и всё. Ничего, словарь дома есть…

— Работаю, — застенчиво солгал я. — Недавно начал.

Он ещё раз окинул меня подозрительным взглядом но, всё же поднявшись со стула, прошаркал в соседнюю комнату, где у них хранились документы, и вернулся с тяжёлой кожаной папкой с полустёршимся золотым вензелем в углу. Таких мне ещё здесь видеть не приходилось.

— Вот, — он почтительно опустил её передо мной на стол. — Наш «испанец» что-то задерживает первую часть перевода, а тут уже вторую принесли. Отстаём, боюсь, клиента потеряем. Так что вы не затягивайте.

— А что там? — я осторожно взял папку в руки и взвесил её.

— Бумаги какие-то… Архивные, по-моему. Я особенно не смотрел, мне и так есть чем заняться, — он мельком взглянул на монитор, где его ждала разложенная колода карт, и продолжал тикать неумолимый счётчик времени.

Заказ оплачивался втрое выше обычного, и я поспешил скрыться с ним, пока клерк не успел передумать. У папки был такой роскошный, аристократический вид, что убирать её в мой драный портфель я не стал — почему-то вспомнилась история вечно голодного Тима Талера, которого вырвало, когда он впервые попробовал дорогой кремовый торт.

Затерянное в арбатских переулках бюро переводов размещалось в старом бревенчатом строении, там, где раньше находилась детская библиотека. Я бывал в нём ещё маленьким, вместе с бабушкой заходя за книжками о кругосветных путешествиях или замученных фашистами пионерах-героях, поэтому сейчас еженедельные посещения бюро были чем-то ностальгическим, как поход в заброшенный и заржавевший парк аттракционов — для человека, которого тридцать лет назад приводили сюда покататься родители. Въевшийся в обои и деревянные стены аромат старых книг перебивал резкий запах деловых документов и сладковатый флёр разогретой пластмассы, поднимавшийся от компьютеров. Для меня это бюро оставалось детской библиотекой… Вот поэтому, наверное, я сперва и не удивился, принявшись за перевод листов из кожаной папки.

Одного взгляда на них хватало, чтобы понять — они вынуты из книги, не вырваны, а именно аккуратно извлечены; разрезы по краям были сделаны с хирургической точностью, так и представлялась рука в резиновой перчатке, скальпелем проводящая по разложенному на операционном столе старинному тому. Я не видел ничего странного в таком пиетете — разделанная в неизвестных целях книга наверняка являлась настоящим сокровищем. На глаз страницам было не меньше двухсот лет. Плотная бумага, от времени местами окрасившаяся в цвет песка, но и не собиравшаяся тлеть, была покрыта чуть неровными рядами готических букв — кажется, напечатанными, хотя некоторые и отличались от других.

Страницы не были пронумерованы, но на лежащей сверху значилось:Cap?tulo II.Первая глава, очевидно, находилась у того переводчика, что взялся за работу до меня, но задержался с возвратом. Причина такого опоздания была ясна: и беглого знакомства с текстом мне хватило, чтобы усомниться, смогу ли я сам сдать перевод в срок. Несколько часов потребовалось только для того, чтобы свыкнуться с непривычным шрифтом и вгрызться в первый абзац неподатливого, зачерствевшего от давности текста.

К этому времени за окном уже совсем стемнело. Я всё больше работал по ночам, укладываясь в постель только на рассвете и просыпаясь во второй половине дня. Когда квартира погружалась в темноту, я зажигал всего две лампы — на рабочем столе и в кухне, и всю ночь жил, бродя меж двух этих огней. При уютном жёлтом свете сорокаваттной лампочки думалось куда лучше: дневной же резал мне глаза и потрошил черепную коробку: мыслей в голове совсем не оставалось, они прятались куда-то и там дожидались наступления вечера.

Проработав всю ночь, я обычно ложился часам к пяти утра. Задвинув плотные шторы и оставив первые лучи солнца скрестись в них снаружи, нырял под пуховое одеяло и мгновенно засыпал.

Сны у меня в последнее время были странные: почему-то часто видел свою любимую собаку, умершую лет десять назад. Во сне собака, разумеется, и не подозревала, что умерла, и вела себя совершенно как живая. А это значит, что с ней приходилось гулять. Во время прогулок она иногда убегала, (я и при жизни-то очень редко брал её на поводок — только чтобы перевести её через дорогу) и тогда добрую часть сна я должен был её разыскивать, выкрикивая изо всех сил её имя. Надеюсь, соседи этого не слышали. Обнаружить собаку до пробуждения мне удавалось не всегда, но это было и не важно: к следующему утру она сама находила дорогу домой и уже нетерпеливо ждала меня на пороге между сном и явью, игриво зажав в зубах принесённый поводок. Я так к этому привык, что, если вдруг в каком-то из сновидений её не оказывалось, проснувшись, я начинал беспокоиться — не случилось ли с ней чего.

Вникнуть в смысл десяти верхних строчек было непросто. По меньшей мере пятой части слов в словаре не находилось, а без его помощи я вообще узнавал только два-три из каждого предложения. К тому же почему-то каждый новый абзац непременно начинался словом «Что». То и дело отвлекаясь на причудливые желтоватые разводы, которыми столетия покрыли листы книги, я прилежно выписывал найденные мною слова на бумагу. Некоторые потом пришлось заменять, так как первый из предлагаемых переводов оказывался неверным. И чаще всего нужное значение было помечено сокращением «устар.»

Уже из первого абзаца становилось ясно — и эта гипотеза подтвердилась позже, когда я начал увязать в рассказываемой неизвестным автором удивительной истории — что текст представляет собой летопись некой экспедиции в лесистые долины Юкатана, предпринятой немногочисленным испанским отрядом. Даты встретились на следующих страницах: описываемые события происходили почти пять столетий назад. Середина шестнадцатого века… Покорение конкистадорами Южной Америки, вспомнил я.

Текст в том виде, в котором я привожу его здесь и далее, разумеется, является плодом старательной чистки и нескольких редактур. То, что у меня выходило в начале, былослишком сыро и невразумительно, чтобы я решился показывать его другим без опасения выставить себя на посмешище.

«Что по указанию брата Диего де Ланды, настоятеля монастыря в Исамале и главы францисканского ордена Юкатана, мы отправились в одну из отдалённых от Мани провинций, чтобы собрать и привезти обратно в Мани все манускрипты и книги из двух расположенных в этой местности храмов.

Что со мной вышли благородные сеньоры Васко де Агилар и Херонимо Нуньес де Бальбоа из Кордобы, и в нашем подчинении до сорока пеших и десяток конных воинов, и с намидве подводы, запряжённые лошадьми, в которых должны были мы привезти в Мани все манускрипты и книги, а также проводники из крещёных индейцев, которые должны были показать, где находятся те храмы, а также брат Хоакин, монах, в миру известный как Хоакин Герреро, которого приставил к нам брат де Ланда.

Что путь наш шёл на юго-запад, в местность плохо исследованную, и что достоверных карт у нас не имелось, почему брат Диего де Ланда и распорядился отправить с нами столько солдат, рискуя даже и обороной Мани. И что проводников он отправил самых надёжных, из своих собственных толмачей; всех троих брат Диего де Ланда крестил сам; ичто первого звали Гаспар Чу, другого Хуан Начи Коком, а третьего Эрнан Гонсалес, двое из народа майя, живущего на Юкатане, а третий — Эрнан Гонсалес — полукровка, его отец — испанец, а мать — майя.

Что перед тем, как наш отряд вышел из Мани, пригласил меня к себе брат де Ланда, и объяснил мне задание и его важность, и сообщил, что наш отряд был только одним из многих, которые разослал он, брат де Ланда, во все концы от Мани с приказом найти и собрать все книги и манускрипты, написанные индейцами и хранимые в разных местах. И что ушли такие отряды на восток к Чичен-Ице, и на запад к Ушмалю, и в Экаб, и в другие места. И что брат де Ланда проверил потом, не стоит ли кто за дверью, подслушивая наш разговор, и тихо сказал мне, что на наш отряд возлагается самая ответственная задача; что верные люди донесли до него слухи, будто в отдалённых местах даже крещёные индейцы продолжают поклоняться своим старым богам, и их книги побуждают их отворачиваться от Христа. И потому, сказал брат де Ланда, он принял решение изъять у индейцев все их манускрипты, а затем и идолов, потому что через них души их соблазняет дьявол. И что если не воспрепятствовать этому сейчас, вскоре разрозненные майя снова смогут сплотиться и, отвергнув Христа, обернуться к своим сатанинским божкам; и тогда испанцев ждёт новая война, по сравнению с которой все немногие стычки при покорении Юкатана померкнут. И что велики хранилища манускриптов на северо-западе и северо-востоке, в заброшенных городах майя, но, по сообщениям верных людей, самые важные находятся в нескольких неделях пути к юго-западу от Мани, сказал Диего де Ланда.

Что туда и отправил брат де Ланда меня, и сеньоров Васко де Агилара и Херонимо Нуньеса де Бальбоа, и с нами брата Хоакина. И что поскольку местность была ещё не разведана, приставил к нам тех самых верных людей, которые донесли ему про храмы на юго-западе.

Что наш отряд вышел из Мани в намеченный день, 3 апреля 1562 года от рождества Христова, и отправился на север, не ведая о том, что выпадет на его долю, и не подозревая, сколь немногие из пятидесяти человек сумеют вернуться из похода живыми».

Я оторвался от листов и заложил карандашом словарь. В чёрном зеркале окна отражалось моё лицо: взлохмаченные волосы (стараясь подобрать верное слово, я каждый раз запускал в них пятерню), мягкий и довольно бесформенный нос, округлые щёки, уже хорошо заметная линия второго подбородка… Шагнув за тридцатилетний рубеж, я много раз истово клялся себе не запускать свою внешность. Но в этом возрасте следить за весом становится всё сложнее, тело начинает выполнять заложенную в него программу, цели которой решительно расходятся с твоими, и каждая съеденная крошка норовит отложиться в стремительно растущих жировых складках, вероятно готовя тебя к ждущим где-то впереди чёрным дням. А после развода я и вовсе себя запустил…

Свои черты я с радостью променял бы на чьи-нибудь чужие, до того они мне обрыдли. После тридцать пяти лет в человеческом лице появляются первые намёки на то, каким оно будет выглядеть в старости. Уходящие вверх ото лба залысины набрасывают эскиз будущей плеши; морщины перестают разглаживаться, когда нахмуренная гримаса сменяется умиротворённым выражением или улыбкой; кожа дубеет и румянцу всё труднее сквозь неё пробиться. После тридцати пяти ваше собственное лицо начинает превращатьсяв memento mori, напоминание о смерти, которое всегда с вами.

Лично мне моё лицо приходится созерцать постоянно: стол стоит прямо у окна, за которым, когда я сажусь работать, уже обычно стемнело. Вымытое стекло зеркалит как поверхность тёмного лесного пруда, передавая контуры, но поглощая цвета. А мне кажется, что очертания моего лица, хорошо видного из-за соседства с настольной лампой, и уже нечёткие абрисы мебели, украшенного лепниной потолка и тяжёлой бронзовой люстры, отражаются прямо в густом ночном воздухе. А может, они и действительно существуют там, за окном, тем более яркие и отчётливые, чем сильнее горит свет в моей комнате. Но ночью я обычно тушу его во всей квартире, оставляя только лампы над рабочим столом и на кухне.

Свет на кухне у меня горит, даже когда сам остаюсь в комнате, и гашу я его только когда в неё заходит бледное утреннее солнце. Делается это вроде бы для уюта, но в этой квартире жить по-другому и не получается.

Она просторная, старая, с высоченными потолками — без стремянки перегоревшую лампочку не поменять, — обставленная рассохшейся антикварной мебелью из карельскойберёзы, чинить которую не хватит никаких денег, а продавать невероятно жалко, — квартира досталась мне в наследство от моей бабушки. Та часто брала меня к себе пожить, пока я был маленьким, поэтому когда её не стало, а квартира досталась мне, я словно переехал обратно в своё детство.

Ещё раньше, пока бабушка была здорова, и я заезжал к ней в гости с ночевкой, меня не оставляло ощущение, что её дом словно чем-то дышит. Раньше я думал, что, даже когда она выходит на улицу, по углам продолжают перешептываться отголоски ее мыслей, а в коридоре шелестит эхо ее шагов. Теперь мне кажется, что квартира просто живёт своей собственной жизнью. Окна у меня выходят на разные стороны, и из-за этого по коридору часто гуляют сквозняки, а неплотно прикрытые двери посреди ночи вдруг начинаютхлопать. Бывает, и положенный лет сто назад дубовый паркет принимается поскрипывать, будто по нему кто-то ходит. Паркет, конечно, можно смазать специальным средством, а на окна поставить стеклопакеты, и тогда все привидения исчезнут, но мне эта квартира нравится именно такой… Живой.

Прежде чем снова погрузиться в переводимый текст, я ещё раз взглянул в окно. Что-то зацепило меня… Я некоторое время озадаченно всматривался в очертания лица, утопленного в глади ночного воздуха, прежде чем смог, наконец, разобраться, в чем дело. Человек в зазеркалье неуловимо отличался от того, что уныло глядел на меня с другой стороны еще вчера.

Разница была в глазах. Обычно чуть осоловевшие, отсвечивающие стеклянным блеском, как у чучел кабанов и медведей в знаменитом арбатском охотничьем магазине, сегодня они, казалось, сами излучали свет. Неудивительно: впервые за долгие годы я занялся работой, которая меня заинтересовала.

«Что путь наш лежал через зелёные и весьма живописные луга, которые потом сменялись непроходимой сельвой; и что лишь благодаря помощи троих наших проводников удавалось нам пробраться через заросли, которые вставали посреди дороги. И что двое из индейцев всегда шли впереди отряда и, когда было необходимо, своими длинными ножами рубили стебли, расчищая путь, а вслед за ними шли несколько солдат, охранявшие их от диких животных и врагов. И что третий проводник обычно шёл рядом со мной, сеньором Васко де Агиларом и Херонимо Нуньесом де Бальбоа.

Что поход наш пришёлся на конец сухого времени года, вслед за которым на Юкатане и в других частях этой земли начинаются месяцы дождей. И что даже вдалеке от индейских поселений в воздухе стоял запах гари, и солнце было тусклым из-за дыма от сожжённых деревьев и кустарника, потому что в апреле и мае, перед тем, как начинается сезон дождей, индейцы выжигают обширные участки сельвы и кустарника, готовя их к возделыванию на будущий год. И что все равнинные области земель майя в эти недели затянуты дымом, и после этого целых шесть месяцев здесь идут ливни, и к декабрю на удобренной сажей и политой дождями земле индейцы сажают маис, который растёт необыкновенно хорошо, так что один земледелец может прокормить двадцать человек.

Что, по наказу брата Диего де Ланды, мы избегали известных дорог, и поэтому продвигались всё медленнее. И что сначала мы хотели бросить подводы, приказав части отряда вернуться с ними обратно, но потом проводники вывели нас на старинный тракт, укрытый от посторонних глаз разросшимися кронами деревьев; и что вдоль тракта встречались каменные статуи, изображающие сказочных уродцев, каких я видел в Мани рядом с храмами майя. И что также проезжали мы мимо стел, покрытых крошечными значками, о которых брат де Ланда в одной из бесед говорил мне, будто эти значки — буквы юкатанского языка, им постигнутые.

Что первые дни наше путешествие протекало без препятствий и затруднений. Деревни индейцев встречались на нашем пути всё реже; и что после того, как мы углубились в сельву, больше не увидели ни одного человека. И что дикие звери также не тревожили нас, только раз ночью дозорный услышал в зарослях неподалёку крик ягуара, но хотя снами были лошади, зверь не стал преследовать нас. И что сопровождающие нас индейцы сказали, что это хороший знак.

Что пропитания для нас, и для солдат, и для проводников хватало: с собою мы везли вяленое мясо и сухие лепёшки, и иногда проводники собирали для нас в лесу съедобные плоды, несколько раз отправлялись и на охоту, принося убитых обезьян-ревунов, а на четвёртый день стрелой убили оленя, мясо которого мы справедливо разделили между солдатами, а охотники получили вдвое больше.

Что на пятый день пути, когда наш отряд остановился на привал, ко мне подсел один из проводников, Гаспар Чу, и спросил меня шёпотом, знаю ли я, зачем брат Диего де Ланда отправил нас в этот поход. И что помня об осторожности, я ответил, что нам приказано разыскать некие книги и привезти их с собой в Мани, а прочее мне неведомо. И что Гаспар Чу долго смотрел на меня, а потом ушёл, и мне показалось тогда, что он мне не поверил.

Что назавтра, когда я ехал в конце отряда, замыкая его и наблюдая за подводами, ко мне обратился другой проводник, полукровка Эрнан Гонсалес, и попросив задержаться, так чтобы другие не слышали нас, сообщил, что в некоторых областях майя, в частности в Майяпане, Яшуне и Тулуме, испанские солдаты жгут индейские книги и идолов. И что этот Эрнан Гонсалес спросил меня, почему они так поступают, и нет ли похожего приказа у меня. И что хотя я и догадывался теперь, зачем брат Диего де Ланда отрядил нас в этот поход, я всё же ответил второму проводнику так же, как и первому, сказав, что жечь манускрипты и статуи брат де Ланда от меня не требовал, а только велел привезти их в целости и сохранности в Мани, а зачем, я не знаю и сам.

Что на следующий день, беседуя с моими компаньонами, сеньорами де Агиларом и Нуньесом де Бальбоа, я открыл, что наши индейские проводники спрашивали то же и у и каждого из них, но ни один, ни другой не знал о целях нашей экспедиции больше моего; я же, следуя наказу брата де Ланды и внимая голосу моего ангела-хранителя, не стал рассказывать им о своих догадках. И что позже выяснилось, что догадки эти были верны только частично, истина же оказалась куда более невероятной и мрачной, нежели я смел думать…»

Я отложил в сторону листы и словарь, посмотрел на часы: стрелки показывали половину второго ночи. В горле пересохло; в середине рабочего вечера, часов в одиннадцать, я обычно пью чай. Поднявшись из-за стола, я поплыл через полумрак своей квартиры на кухню.

Вечерний чай для меня — целый ритуал, который, помимо всего остального, даёт мне возможность минут на двадцать забыть о таинствах устройства стиральных машин и пенях за срыв поставок куриных окорочков.

Воду я грею на газовой плите. Чайник у меня под стать квартире — тоже старый, невероятно уютный — красный с белыми горошинками, эмалированный, с широким носиком, накоторый, прежде чем ставить на огонь, нужно водрузить блестящий свисток. Чтобы снимать его с плиты и поднимать крышку, есть особая стёганая кухонная рукавица — такая же красная. Чайные листья зачерпываю из бумажного пакета серебряной ложечкой с закрученной в спираль ручкой и ссыпаю их в ещё давным-давно привезённый кем-то из Ташкента тёмно-синий фарфоровый заварочный чайник ручной работы.

Положить две ложки рубленых листьев в вымытый и вытертый досуха чайник, залить их кипятком, прикрыть крышкой, и терпеливо ждать долгие пять минут. Из-под крышки и из носика начинает выходить благоуханный пар, он дразнит, но спешить нельзя: чай ещё не настоялся.

Обычно я скрашиваю ожидание, листая купленные днём газеты, но сегодня всё было по-другому. По привычке раскрыв уже вчерашние «Известия», я механически уставился наодну из статей, но напечатанные мелким газетным шрифтом буквы не могли удержать взгляд; он соскальзывал и запутывался между строчками. Вчитаться не удавалось; смысл заметки заслоняли призрачные переплетения ветвей и лиан той сельвы, сквозь которую пробирался отряд Васко де Агилара, Херонимо Нуньеса де Бальбоа и самого безымянного рассказчика, описавшего их поход. Через несколько минут я поймал себя на том, что окоченело смотрю в пространство между заголовком и фотографией к материалу о грандиозном цунами в Юго-Восточной Азии. Без особого любопытства я проглядел статью и сложил газету.

Намного больше меня занимало то, почему человек, обладавший этим странным текстом, отдал его в банальную переводческую контору. За все годы моей работы в этом бюро мне ни разу не попадалось ничего подобного; насколько я понимал, книгами вроде этой занимаются совсем другие люди… Наверняка какие-нибудь доценты, высасывающие свои докторские диссертации из очередного досконально изученного эпизода завоевательной экспедиции Кортеса. Вряд ли такие издания вообще покидают пределы архивов академических библиотек, где хранятся под стеклом в особом микроклимате. Можно, конечно, допустить, что некоторые окажутся затеряны на складах частных букинистических магазинов, где их посчастливится найти некому коллекционеру… Но если у такого коллекционера хватит средств, чтобы приобрести похожую книгу, к чему ему отдавать её в руки неизвестных переводчиков, которые могут потерять или повредить бесценное издание? Почему не пригласить одного из тех самых университетских доцентов к себе домой, чтобы там, со всем возможным почтением переворачивая хрупкие старые страницы, он не просто переводил их, но и снабжал необходимыми комментариями? Зачем доверять такое дело профану?

И уж совсем неясно, как мог этот гипотетический коллекционер безжалостно расчленить такой экземпляр. Уж не преувеличивал я его ценность? Или обладатель книги приобрёл её уже в таком виде? А может, он просто не хотел, чтобы весь том сразу оказался в руках слишком любопытного читателя?

Чай наконец заварился; процедив его сквозь ситечко в мою любимую кружку, сделанную в виде кувшина с узким горлышком (так медленнее остывает), я поспешно вернулся в комнату, где под палящим светом настольной лампы покачивался в скрипучем кожаном седле так пока и не представившийся мне благородный сеньор, с достоинством дожидаясь, пока я закончу свои дела и снова присоединюсь к нему, чтобы дослушать его рассказ.

«Что по мере нашего продвижения дальше на юго-запад отряд наш встречался всё с большими сложностями; и что хотя продовольствия хватало пока на всех, солдаты началироптать. И что допросив одного из них, я узнал, что многие уже слышали о цели нашего похода, и были ей недовольны. И что и я, и сеньор Васко де Агилар, и сеньор ХеронимоНуньес де Бальбоа были этим удивлены, потому что все отряженные с нами солдаты ранее выполняли и более серьёзные задания; были среди них и такие, с которыми я лично сжёг несколько мятежных деревень.

Что допрошенный нами солдат не стал ничего скрывать, и признался, что причина такого недовольства была в распущенных кем-то слухах, будто каждый из нас окажется проклят индейскими богами, если мы наложим руку на их священные книги. И что хотя я догадывался, кто распускает эти слухи, решил пока не карать этих людей, не наказывая и ропчущих солдат. И что брат Хоакин только сказал ему, чтобы тот не боялся деревянных и каменных идолов, а лучше помнил о гневе Господнем, страшном для всех позабывших о том, кто остаётся во все времена Богом истинным; и сказал, что Пресвятая дева защитит нас от дьявольских козней, посмей Сатана покушаться на христиан через индейских божков.

Что когда этот солдат, пристыженный, ушёл от нас, брат Хоакин настаивал, чтобы его высечь, а выдумавших эти богохульные сплетни найти и повесить. Но что я, как и сеньоры Агилар и Нуньес де Бальбоа не согласились с ним, убоявшись бунта и не желая терять проводников, зайдя в лес уже так далеко. И что вместо этого под вечер я призвал к себе полукровку Эрнана Гонсалеса и указал ему, что он и другие проводники должны перестать говорить, будто нас ожидают козни индейских богов, и что ему, и Гаспару Чу и Хуану Начи Кокому как крещёным христианам не подобает верить в такое самим, и угрожал ему костром. И что он заверял меня, будто сам никогда не верил в богов майя и не боялся их, а всегда оставался верен Господу нашему Иисусу Христу и Пресвятой Богородице; но, уходя от меня, обернулся и шёпотом сказал, что я не ведаю, что творю.

Что на следующий же день сплетни прекратились, но им на смену пришла новая напасть. Что широкая дорога, по которой двигался наш отряд, начала сужаться, пока не сталаобычной тропою, по какой могла пройти одна лошадь с всадником, но подвода пройти не могла. И что после совещания мы решили вначале рубить кусты и деревья по краям тропы, дабы запряжённые лошадьми подводы всё же смогли идти вперёд, но на это уходило слишком много времени, и даже когда лес рубили солдаты вместе с индейцами, мы не сумели продвинуться более чем на пол-лиги до захода солнца.

Что поэтому на следующий день решили оставить подводы с охраной и одним проводником на месте, расчистив вокруг них необходимое пространство для обороны в случае неожиданного нападения, и взяв двадцать пять человек и двух индейцев, отправиться далее, чтобы разведать местность и узнать, скоро ли закончатся заросли. И что местом для их стоянки мы выбрали прогалину, на которой стояли несколько каменных идолов, потому что на ней деревья росли редко, и работы с их вырубкой было меньше. И что наэтой поляне под командой сеньора Херонимо Нуньеса де Бальбоа с подводами остались десять арбалетчиков, и трое воинов с аркебузами, и двое конных, а также индеец Гаспар Чу, прочие же ушли со мной и сеньором Васко де Агиларом.

Что мы условились вернуться через три дня или ранее, а всего же они должны были ждать нас не менее недели, после чего ступать обратно к Мани. Что брат Хоакин, благословив остающихся, решил отправиться вместе с нами. Что обустроив лагерь и попрощавшись с нашими товарищами, мы вышли в путь утром следующего дня.

И что с тех пор я больше никогда не видел благородного и отважного сеньора Херонимо Нуньеса де Бальбоа и никого из оставшихся с ним солдат, живыми или мёртвыми».

Я снова взглянул на часы: было уже начало пятого. Хотя обычно приблизительно в это время я встаю и иду на кухню, чтобы приготовить себе ужин, на сей раз голода я не ощущал; единственное, чего мне хотелось — узнать, что же было дальше.

Уже намного позже я постиг замысел человека, писавшего эти страницы: рассказываемая им история напоминала болото. Стоило вступить в неё — причём было совсем необязательно читать его книгу сначала, — и прерваться казалось невозможным, покуда оставались непрочитанные страницы. Автор словно преднамеренно расставлял среди строк силки, заманивая неосторожного читателя обещаниями грядущих тайн, намекая на исключительность случившегося с ним и вместе с тем не позволяя ни на секунду усомниться в действительности описываемых событий.

Всё сильнее подмывало бросить переводить этот рассказ по абзацам и сразу прочитать его до конца. Обычно я так и поступаю, чтобы сперва охватить общий смысл текста. Но здесь был слишком сложный язык, и я боялся, что если начну перескакивать через незнакомые слова, которых было больше половины, от меня может ускользнуть некая драгоценная деталь, дающая ключ к пониманию будущих загадок.

И чем дальше я читал, тем больше мне казалось, что мне довелось столкнуться с крайне необычным документом. Отчего-то я был совершенно уверен, что не перевожу, скажем, известный приключенческий роман восемнадцатого или даже девятнадцатого века, подложенный мне знакомым шутником. В этих листах, в этих буквах, в этих предложенияхвсё было подлинным: и неровно обрезанная по краям бумага, и заметные под лупой различия между печатными знаками, и скупой, точный, офицерский язык повествования.

Пока я размышлял, стоит ли идти на кухню, чтобы ставить на огонь воду для спагетти, глаза, будто притянутые магнитом, сами собой вернулись на то место, где я закончилперевод. Вопрос был решён.

«Что мы достигли того места, где сельва заканчивалась, ещё до наступления темноты. И что когда мы вышли из леса, то увидели, что стоим на высоком берегу неизвестной реки, не очень широкой, но стремительной, с непрозрачной водой зелёного цвета; и что на пологом берегу местность идёт открытая, и земля там поросла только невысокой травой, а в отдалении виднеются горы с отвесными скалистыми краями.

Что, посоветовавшись с сеньором Васко де Агиларом, мы хотели идти назад вечером того же дня, встав на привал, где нас застанет ночь. Что во время нашей с ним беседы с северо-востока, откуда мы пришли, послышался далёкий грохот; и что, приняв его за выстрел из аркебузы, мы подумали, что это сигнал тревоги, подаваемый нашими товарищами, оставшимися с подводами. Но что когда один из проводников взобрался на дерево, чтобы посмотреть, не видно ли чего, то сообщил, что с той стороны, откуда был слышен звук, на нас идёт гроза.

Что оба индейца и те из солдат, которые служили на Юкатане уже не первый год, были очень удивлены этим, потому что до сезона дождей оставалось ещё несколько недель, и непогода была редка.

Что по прошествии некоторого времени с северо-востока снова послышался грохот, но теперь он напоминал гром более отчётливо, потому что источник его был ближе. И что менее чем через полчаса чёрные тучи заволокли небо и над тем местом, где мы стояли, и начался ливень, а за ним и гроза.

Что из-за бури в тот день мы не смогли выйти в обратный путь, а решили остаться на ночлег там, где стояли. И что разбили там лагерь, выйдя из-под деревьев. И что гроза бушевала всю ночь, и молнии сверкали прямо над нашими головами; и что в одного солдата, укрывшегося вопреки приказу под деревом, попала молния, убив его. И что это навело немалый страх и на индейцев, и на остальных солдат.

Что на следующий день погода была снова ясной, и солнце пекло жарко. И что погибшего солдата похоронили по христианскому обычаю, а брат Хоакин отпел его и помолилсяза прощение его грехов. И что пока возвращались к месту, где оставили подводы с охраной, солдаты опять говорили про индейских божков, и про попавшую в их товарища молнию; и чтобы помешать им поддерживать эти сплетни, я всё время держал обоих проводников при себе, однако солдаты всё равно продолжали твердить свое.

Что дорогу к лагерю мы нашли без труда, хотя земля и разбухла из-за дождя; но что когда вышли на ту поляну, где оставили подводы и охрану, там не было ни души; и что приказав всем солдатам ждать нас на месте, я с сеньором Васко де Агиларом и двумя индейцами обследовал и поляну, и дорогу, уходящую от неё в обратном направлении. И что не обнаружил ни следов борьбы, ни брошенных вещей, ни оставленных знаков, ни отпечатков от колёс телег и конских подков; и что поскакал дальше по дороге, надеясь найтихоть кого-то из отряда, или какие-то следы, но, проскакав полчаса, никого не повстречал и вернулся.

Что за время моей поездки проводники обнаружили то, чего мы не увидели в начале: одна из каменных статуй божков, стоявшая среди деревьев и скрытая их густой листвою, оказалась вся измазана засохшей кровью. И что подумал я на индейца Гаспара Чу, заподозрив его в предательстве, и хотел приказать схватить двух остальных, но преждечем успел это сделать, меня подозвал сеньор Васко де Агилар, осматривавший небольшую поляну чуть поодаль от главной.

И что на этой поляне стоял большой квадратный камень с углублением посередине и желобками, отходящими от него к краям; и на этом камне лежал наш проводник Гаспар Чу, и одежда с него была снята, и его грудная клетка рассечена и раскрыта, и сердце его было изъято и пропало.

Что, договорившись сами ничего не рассказывать солдатам, под страхом виселицы запретили делать то же и проводникам, поспешно покинули это место, и не оглядываясь на него, двинулись снова на юго-запад».

За окном шумел дождь, но, в отличие от сухого сезона на Юкатане, для октябрьской Москвы в нём ничего необычного не было. Я с надеждой перевернул последний лист, ища начало следующей главы. Тщетно: там только было нарисовано, кажется, от руки, и довольно неумело, престранное существо. Это был уродливый человечек с длинным носом, сидящий, вытянув ноги и уперевшись в них одной рукой. Другая была выставлена вперёд и повёрнута ладонью вверх; с шеи свисало ожерелье с привязанным к нему талисманом. Под картинкой стояла подпись «Chac». Этого слова я не нашёл ни в одном словаре, ни той же ночью, ни на следующий день, когда подчищал и редактировал текст в библиотеке, перед тем как сдать его в бюро.

Когда всё было готово, я обозначил рисунок в переводе его неубедительной копией, снабжённой оправдательной надписью «Рис. 1», так и оставив название непереведённым. Аккуратно уложив листы в папку, я ещё раз бросил взгляд на последний из них, прежде чем закрыть её. Уродец на картинке торжествующе улыбался. Я поскорее защёлкнул латунный замок и начал одеваться.

На моём столе лежали две одинаковые стопки бумаги: два экземпляра переписанного начисто и набранного перевода второй главы книги, названия которой я пока не знал, но собирался выяснить в ближайшее время. Один из них я положил в пакет вместе с кожаной папкой. В моём контракте нигде не было сказано, что я не имею права оставить себе копию.

La Tarea
[Картинка: i_002.jpg]

Дождь хлестал по окнам и сёк мой плащ и в этот день, и на следующий, когда я возвращался в переводческую контору, надеясь получить новую главу книги. Причитавшийся мне гонорар был выплачен сполна сразу же, как только я сдал папку. Однако когда я спросил про следующую часть заказа, клерк покачал головой.

— Пока не было. Вот, кстати, тут у меня пара договоров на поставку шоколадных конфет и сигар, — он достал откуда-то из-под стола пластиковые пакеты-кармашки с белыми листами стандартного размера и искоса глянул на меня, ожидая, что я расплывусь в обычной признательной улыбке.

— Договоры? Ах да… Спасибо, — я спохватился и взял пакеты, но разочарование, проскользнувшее в моём голосе, не осталось незамеченным.

— Не всё же вам по тройной цене заказы переводить, — прохладно урезонил он меня.

— Разумеется… Просто задумался, извините, — я постарался, чтобы мой ответ прозвучал виновато, но сам думал только о том, что взяв сейчас на перевод эти договоры, ясоздаю себе оправдание для того, чтобы зайти сюда ещё через пару дней и узнать, не принесли ли третью главу.

— Да, кстати… Что там было, в папке? Самому лень разбираться, а теперь как-то любопытно стало, — смягчился клерк, и в его голосе мне послышались интонации, напоминающие человеческие.

— В папке? Вы были правы, совершенно правы. Архивные документы, — мне наконец удалось взять себя в руки и выдавить любезную улыбку.

— Ну да, ну да… — покивал клерк. — А вы знаете, — неуверенно окликнул он меня, когда я уже развернулся, чтобы уходить, — «испанец»-то наш так и не вернул заказ… И на телефон не отвечает.

Пробормотав что-то утешительное, я скатился по лестнице и вылетел на улицу. У меня внутри творилось примерно то же, что у маленького ребёнка, которому пообещали на Новый Год пожарную машину с работающей мигалкой и сиреной, а подарили какой-нибудь жалкий пластилиновый набор.

Хотя с чего я взял, что продолжение книги вообще существует, или что её обладатель захочет отнести её в то же бюро, где потеряли по небрежности какого-то переводчика целую главу его сокровища? Положительно, будь я на его месте, ноги бы моей больше не было в этой конторе. Поэтому стоило просто приучить себя к мысли, что хотя работа над книгой и была делом увлекательным, но жизнь продолжалась и без неё. В конце концов, если мир индейцев майя и хроники экспедиций конкистадоров оказались для меня такой интересной темой, почему бы просто не купить себе пару исторических книг о Кортесе или летописи коренного населения Южной Америки?

Однако, к своему удивлению, я обнаружил, что ни в одном солидном книжном магазине мало-мальски серьёзной книги о завоевании конкистадорами полуострова Юкатан купить нельзя. Были какие-то паршивые издания вроде «Загадок таинственной цивилизации майя» пера Райнхарда Кюммерлинга, но о самой цивилизации там не было и полслова. Автор обходился скверного качества снимками каких-то черепков, развалин величественных пирамид и площадок для игр, наполовину поглощённых джунглями, а также подробным перечнем того, в каком из заброшенных городов какие из этих снимков и археологических находок были сделаны.

Нашлось там, однако, нечто, что всё же заставило меня купить эту книгу. Во вступлении вскользь упоминался епископ-францисканец Диего де Ланда, который оказался вполне исторической личностью и действительно в своё время был настоятелем монастыря своего ордена в юкатанском городе Исамаль. Также коротко шла речь и о некой истории с аутодафе в Мани, за которую этот де Ланда был призван в Испанию, где его дело рассматривали высшие духовные чины. Но потом его поступки были признаны обоснованными, и де Ланда вернулся на ставший уже ему родным Юкатан, чтобы к старости по праву занять епископский пост.

К сожалению, подробнее об интриге вокруг настоятеля францисканского монастыря там не рассказывалось, хотя имя брата Диего де Ланды всплывало ещё в нескольких местах, в основном, когда речь шла о расшифровке значков, которыми писали индейцы цивилизации майя. Он был первым европейцем, научившимся их читать.

Позже, правда, выяснилось, что та схема расшифровки, которую предложил де Ланда, оказалась ошибочной. Старик был развращён алфавитной системой и решил, что ей обязан пользоваться весь мир, в том числе и обитатели Юкатана. Он разработал подробнейшую систему фонетического соответствия между «буквами» юкатекского языка и звуками, доступными испанскому уху. Книга «Тайны загадочной цивилизации майя» полностью приводила её на двухстраничной вкладке — видимо, просто чтобы заполнить место. На следующей же странице система де Ланды дискредитировалась современными учёными-лингвистами. Буквы юкатекского языка оказались иероглифами, и каждый из них нёс отдельное значение, а не передавал звук.

Я вспомнил об испещрённых странными значками стелах, мимо которых ехал отряд конкистадоров в прочитанной мной главе старинной книги. Автор отчёта утверждал, что был лично знаком с де Ландой, и тот даже якобы говорил ему, что умеет читать по-юкатекски… Вся книжонка Кюммерлинга о загадках майя была, конечно же, никчемной шелухой, очередной попыткой продать охотникам за НЛО и лохнесским чудовищем скучные археологические изыскания, упаковав их в яркую обёртку. Но под этой шелухой я нашёл бесценное ядрышко, сладкую сердцевину, которую и надеялся там отыскать: подтверждение того, что переводимая мною с таким упоением история оказалась невыдуманной. Во всяком случае, если в ней фигурировали реальные исторические персонажи, значит, и сам автор и главный герой повествования вполне мог оказаться действительно жившим когда-то человеком, а не плодом фантазии беллетриста или искусного мистификатора.

Упоминания о личности Диего де Ланды даже придавали больше достоверности и необъяснимому исчезновению пятнадцати испанских солдат под командованием Херонимо Нуньеса де Бальбоа, и страшной смерти их проводника. Верить в то, что речь и вправду могла идти о неких аномальных явлениях, я не спешил и ждал, что в следующих главах отчёта его составитель откроет, что же произошло на самом деле.

Наспех пролистав до конца купленную книжку о тайнах майя, но так и не наткнувшись в ней ещё на что-либо важное, я поставил её на полку и сел за переводы, пообещав себе посвятить следующий же свободный день более подробному изучению Конкисты и географии полуострова Юкатан.

На шоколадные конфеты и сигары ушло три ночи. С ними можно было бы расправиться и быстрее, но я сознательно оттягивал день сдачи в надежде, что, когда принесу готовый заказ, толстая кожаная папка с золотым вензелем уже будет томиться в бюро.

Моё отражение в ночном стекле снова приняло привычный вид. Изморенный описанием ГОСТа сладостей и оговорками предельно допустимого содержания консервантов, я боролся со сном, наливая себе крепкого чёрного чая, заваренного вдвое гуще обычного. Вместо строчек дневной газеты, рассказывающей, что число жертв цунами в Азии достигло нескольких сотен тысяч человек, мне снова виделись вычурные старинные буквы, а в жалобном писке рассохшейся антикварной мебели чудился скрип канатов на мачтах испанских каравелл.

Моя маленькая хитрость удалась: в следующий раз, зайдя в бюро с вымученными переложениями российско-британских торговых соглашений с английского на русский, я столкнулся взглядом с клерком. Тот, вопреки обычному, не сидел за компьютером, уткнувшись в карточную колоду, а с озадаченным видом расхаживал по тесному загону за своей конторкой.

— У меня для вас работа, — сообщил он, стоило мне перешагнуть порог.

— Инструкции или уставы? — обречённо уточнил я.

— Приходил заказчик, с которым вы работали до этого. Испанский текст, помните? Очень хвалил ваш перевод. Настаивал, чтобы следующую часть дали непременно вам. Да… и ещё он просил поднять вам оплату на четверть. Сказал, что крайне важно, чтобы текст переводил правильный человек, на это денег не жаль, что-то в этом духе.

— А что же, из-за потерянной первой части у вас не будет неприятностей? — как бы между прочим поинтересовался я.

— Представляете… Сказал, причин волноваться нет. Мол, он… Нет, он сказал «мы», значит — они. Они сами её разыщут.

Я молча кивнул. Он тоже больше не проронил ни слова, в полной тишине вручив мне ту самую коричневую папку с застёжками, и уставившись в отчётность. Заключив, что аудиенция окончена, я поспешил ретироваться.

Моё возвращение на Юкатан было обставлено со всей возможной торжественностью. Я загодя приготовил себе чая с печеньем, настроил старый радиоприёмник на какую-то испаноязычную волну, спрятал ноги в уютные войлочные тапки и только после этого уселся наконец за стол. После тёплых слов и ещё больше гревших душу премиальных, которых удостоился мой перевод, я не удивился бы, если увидел в папке запечатанный сургучом конверт с личным письмом, поясняющим мне цель и важность этой работы. Но внутри лежала только стопка аккуратно вырезанных из книги пожелтевших листов, на каждом из которых теснились знакомые чуть выцветшие от времени латинские буквы. Заголовок на первой странице был набран готическим шрифтом: «Cap?tulo III».

«Что после описанных в предыдущей главе удивительных и страшных событий наш отряд продолжил свой поход в юго-западные области страны майя и сумел быстро достичь той реки, у которой авангард его под моим и сеньора Васко де Агилара командованием остановился накануне; и что погода благоприятствовала нам в этом, и ливней, подобныхпрошедшему в тот день, более не повторялось до наступления их природного срока.

Что сомнения и недовольство в отряде росли, и солдаты спрашивали, куда пропали подводы и их товарищи, оставленные при этих подводах. Что с сеньором Васко де Агиларом мы уговорились отвечать им, будто оставшиеся с Херонимо Нуньесом де Бальбоа решили отправиться назад в Мани, и будто я видел следы телег и копыт, где кроны деревьев уберегли их от дождя. И говорить также, будто я и Васко де Агилар нашли послание от сеньора Нуньеса де Бальбоа, в котором тот объяснял, что принял решение сняться и возвращаться в Мани из-за начавшейся среди его людей лихорадки. И что источник этой болезни должен был находиться неподалёку от их стоянки, отсюда и поспешность, с которой наш собственный отряд покинул это место.

Что многие поверили такому рассказу, поскольку он звучал достовернее того, что мы обнаружили на самом деле. И что правду мы передали только брату Хоакину, потому что он был доверенным лицом брата Диего де Ланды, прочим же всем сказали про лихорадку. И что сомневались в этом рассказе только наши проводники, но, убоявшись наказания, не стали распространять то, что знали.

Что выйдя снова к реке, названия которой я не упомню, хотя проводники мне его и сообщали, мы без трудностей преодолели её, переправившись в мелком месте; и что индеец Хуан Начи Коком предупредил нас, что в разгар сезона дождей эта река наполняется водой, и переправа становится делом намного более сложным; так же труднее будет пройти и через болота, которые начнутся вскоре за ней, поэтому времени терять нельзя, и теперь, когда подводы больше не идут вместе с нами, воспользоваться этим и двигаться быстрее.

Что после потери подвод, на которых размещалась и наша провизия, пришлось добывать пропитание для солдат охотой, которой занимались проводники. И что самой частой добычей теперь были птицы, которых они ловили в силки, пока отряд отдыхал на привале; но что иногда удавалось им стрелой или дротиком, которыми были вооружены, убить и оленя.

Что через два или три дня, в которые мы шли по открытым местам, впервые более чем за неделю встретили на нашем пути людей. И что те приняли нас настороженно, хотя и говорили на том же наречии, что и наши проводники, и мы могли с ними объясниться. И что хотя я приказал своим людям вести себя сдержанно, и запретил им касаться женщин этих индейцев, равно как и их имущества, они всё же не позволили нам войти в их деревню. И что через проводников удалось договориться обменять некоторые из имевшихся у нас предметов на маисовую муку, и лепёшки, и плоды; а после индейцы потребовали, чтобы мы уходили от их деревни.

Что вечером того дня на привале я спросил у одного из проводников, полукровки Эрнана Гонсалеса, почему индейцы эти так обращались с нами, хотя на своём пути мы не нападали ни на одну деревню их племени, и вообще не сражались. И что я полагал, что незадолго до нас в этих краях побывал какой-либо другой отряд, который своей неоправданной жестокостью мог снова повернуть индейцев, усмирённых ещё тридцать лет назад сеньором Педро де Алваром, против испанцев.

Что Эрнан Гонсалес ответил мне, что никакого другого испанского отряда в этих местах не бывало уже долгое время, и индейцы потому так обходились с нами, что их священники открыли им, зачем и куда мы идём. И что они убоялись проклятия от своих богов, если будут помогать нам, как будет проклят и наш отряд, если исполнит задуманное.

Что я хотел приказать высечь Эрнана Гонсалеса за то, что продолжает повторять свои богохульные сплетни, но переменил решение и отпустил его, только наказав больше никому не говорить о том, что слышал».

На сей раз я был твёрдо намерен растянуть удовольствие. К чему заглатывать всю порцию моих средневековых приключений сразу? Теперь, когда я дождался новой главы, я мог позволить себе как следует смаковать её, обдумать прочитанное, представить себе дальнейшее развитие событий.

Аккуратно отложив листы, я поднялся и прошаркал на кухню. Пока мои конкистадоры были на привале, я тоже мог позволить себе перекусить. Оленины и мяса обезьян-ревунов в холодильнике, как назло, не оказалось; пришлось довольствоваться картошкой. Готовил я её по французскому рецептуgrattin dauphinois:сначала отварил, потом остудил, порезал, залил сметаной, посыпал тёртым сыром и так поджарил. Вся эта процедура оставляла мне достаточно свободного времени, которое можно было занять по желанию. Я не нашёл ничего более увлекательного, как домысливать за автором отчёта всё то, писать о чем он почел за лишнее.

Иссиня-чёрное чужое небо, звёзды и месяц на котором совсем не такие, как в родной Испании… Кто-то мне говорил, что в Латинской Америке (не знаю, правда, оттого ли, чтоони там живут в Южном полушарии, или же потому что в Западном), даже Луна выглядит иначе. О том, что на ней можно разглядеть какое-то человеческое лицо, там и слыхом не слыхивали; зато весь континент убеждён, что лунные кратеры и моря складываются в очертания кролика. С ушками. И звёзды оттуда ближе.

Тонкая, непонятно кем и когда протоптанная тропа, по которой они ступали, уйдя из этой негостеприимной деревни. Неверная, обманчивая дорожка, иногда неожиданно упирающаяся в заросли: их приходится расчищать, рубя мачете толстые лианы, которые выпускают клейкий пахучий сок. А тропа уползает глубже и глубже в дебри, раздваивается, троится, заводя своими ответвлениями в трясины, в тупики, заманивающая в странные ритуальные места, поляны, на которых неосторожных путешественников поджидают голодные каменные идолы и злые духи. Вихляющая, кружащаяся, она возвращает странников на только что пройденный отрезок пути, — или это только кажется? Становящаясято совсем незаметной, — да и тропинка ли это, может, просто лесная прогалина? — то вдруг расширяющаяся и недавно кем-то расхоженная, — кем?

Сельва — загадочный, непроходимый лес, в котором незнакомые, удивительные деревья растут ствол к стволу, а всё малое пространство меж их корнями заполнено какими-то кустами, вьюнками, густо переплетено лианами. Узловатые ветви деревьев увешаны непривычными тяжёлыми плодами — надкусишь один, и твоя мужская сила не иссякнет до глубокой старости, надкусишь другой — умрёшь на месте в страшных корчах. Чуть видные сквозь заросли, но при этом слышные за десятки метров огромные яркие цветы кружат голову своим ароматом.

Это лес, который никак нельзя посчитать чем-то неживым — в отличие от щетки кривых сосенок, которыми поросли холмы далекой Испании, от изморенных иберийским солнцем оливковых рощиц; да, впрочем, и от тщедушных перелесков флегматичной нашей средней полосы. Сельва дышит, движется, кипит жизнью днём и ночью, неотступно следит за путником тысячами глаз, — паучьих, кошачьих, птичьих…

Сельва и есть квинтэссенция жизни: в её чаще постоянно появляются на свет миллиарды новых созданий, и миллиарды умирают, пожирая и выпивая друг из друга соки, увядая и расцветая, жертвуя собой, взращивая своих детёнышей, испражняясь, черпая свою жизненную энергию в солнце, воздухе, крови и плоти, воде, навозе, чтобы, отжив свой срок, удобрить собой жирную, кишащую червями почву и возродиться снова — в других.

Разжаривая на синем газовом пламени ломтики картошки в сметане, я думал о пламени багровом, которым горели костры испанцев на высеченных в сельве для стоянки полянах. Воображал себе рассевшихся в круг у огня конкистадоров, красноватые отсветы на их загорелых, задубевших лицах, обросших густыми чёрными бородами, видел блики, играющие на выгнутых стальных шлемах. Вот сеньор Васко де Агилар: его я себе отчего-то представлял рыжим, косматым, кряжистым, напористым и способным схватиться за эфес без малейших колебаний. Не знаю, откуда у меня взялся в голове этот образ: до сих Васко де Агилар никак себя не проявил, выступая только в качестве почти безгласного спутника автора заметок.

Брат Хоакин мне виделся высоким, сутулым, бледнолицым, с хищно загнутым ястребиным носом, нездоровыми, насиженными за долгие ночи в монастырской библиотеке кругами под чёрными глазами, почти всегда затянутыми поволокой задумчивости, но иногда вспыхивающими праведной яростью. Серая монашеская ряса, пошитая аскетичными францисканцами из грубой мешковины, верёвка вместо пояса.

Индейских проводников я вообразить себе не мог совсем. Одевались ли они как испанцы, или как майя? Да и как вообще одевались майя?

Самая главная странность выходила с самим автором заметок. Думая о нём, я каждый раз невольно представлял на его месте себя, но только загорелого и подтянутого — точно как ребёнок, читающий книгу про какого-нибудь Зверобоя или Чингачгука. Поймав себя на этой мысли раз, я испытал смешанное чувство — что-то между лёгким стыдом иозорством, словно тайком играл в игрушки, неположенные мне уже по возрасту, но всё ещё приносящие по-детски яркую радость.

Я собрал со сковороды остававшийся там сырно-сметанный соус куском хлеба и отправил в рот. Сейчас было бы очень правильно помыть за собой посуду, но вот незадача — горн уже трубил общий сбор, задерживаться и отставать от отряда было никак нельзя.

«Что по прошествии трёх недель, которые мы находились в пути, наш отряд преодолел не менее тридцати лиг. И что последнее селение индейцев, которые мы видели, было тосамое, где удалось выменять лепёшки и муку, называвшееся Хочоб (Hochob), а после него мы опять вступили в сельву, и дорога началась весьма трудная.

Что с продовольствием становилось всё хуже, и солдаты снова стали роптать. И что некоторые говорили, что проводники хотят завести нас глубоко в лес, где наш отряд ждёт засада, и где кони не помогут нам выиграть сражение против индейцев. И что вспомнили пропавших товарищей, и некоторые утверждали, что те были истреблены в такой засаде, а не ушли обратно к Мани; и что только я, сеньор Васко де Агилар и брат Хоакин Герреро изо всех испанцев знали, что проводники не предавали нас, а произошло нечто другое, чего нам не дано уразуметь, и к чему приложена рука Сатаны.

Что я много размышлял о произошедшем и искал ему объяснения, и также спрашивал у товарища моего Васко де Агилара и брата Хоакина, как они могут объяснить это. О том, что индейцы на Юкатане и в других частях этой земли приносят людей в жертву, разрубая им грудь и вырывая сердце, я слышал ещё до того, и сам был тому свидетелем в одной из деревень; видел и жертвенные камни на вершинах некоторых храмов в городе Чичен-Ица (Chichiniza), кудамне случалось приезжать по поручениям.

Однако если оставленные с Херонимо Нуньесом де Бальбоа попали в засаду, устроенную индейцами, то куда исчезли сами, и почему мы нашли только тело проводника Гаспара Чу, но не тела солдат, и не конские трупы, и не брошенные подводы? Или же солдат обуяло безумие, и они, подобно индейцам, принесли Гаспара Чу в жертву их идолам, после чего скрылись, и ливень смыл их следы?

Что и в тот день, и в следующий, и в несколько других дней я молился совместно с братом Хоакином о спасении душ (сгинувших?) товарищей, и так пока не случились новые события, которые заставили меня позабыть об их судьбе и о многом другом.

Что вскоре и я, и сеньор Васко де Агилар стали терять терпение и спросили у Хуана Начи Кокома и Эрнана Гонсалеса, долго ли ещё идти, и почему надлежит идти через сельву, и отчего тот город с храмами, о котором говорил мне брат Диего де Ланда, расположен в такой глуши, в отдалении ото всех основных старинных городов, лежащих, как известно, к северо-востоку и северо-западу от Мани.