Чтение 3–й страницы книги ~Сумерки~

Сознание покинуло меня незаметно: я очнулся уже за полдень и понял, что проспал всё это время, уронив голову на клавиатуру «Олимпии». Листы были беспорядочно размётаны по столу; надеюсь, я не пытался укрыться ими во сне. Голова гудела, и все мышцы ныли от нескольких часов, проведённых в этой неловкой позе. Я сполз со стула и перебрался в кровать; всего несколько секунд спустя мир померк снова.

Когда я проснулся во второй раз, за окном уже было темно. Включив свет, я запахнулся в домашний халат и направился в ванную комнату. Тело требовало неги. После пережитых приключений я вполне мог бросить его отмокать минут на сорок в горячей воде, чтобы самому тем временем заняться осмыслением прочтённого накануне.

Набрав полную ванну — просторную, отчего-то выкрашенную в удивительный сиреневый цвет — я скинул с себя халат и осторожно опустился в воду, всколыхнув облака пенына её поверхности. Обожаю принимать ванну — как ещё можно оживить ощущения, которые все мы испытывали, находясь в материнской утробе? Это входной билет в утраченный рай, действующий ровно столько, сколько вода остаётся горячей. Очень хорошо понимаю людей, которые вскрывают себе вены в тёплой ванне, предпочитая этот способ покончить с собой всем остальным. Таким образом, они словно закольцовывают свою жизнь, расставаясь с ней в исходном положении, и при этом даря себе на полчаса больше того блаженного покоя, который ожидает их по ту сторону. К тому же, за эти полчаса можно смошенничать и передумать…

Через несколько минут желаемый эффект был достигнут — моя бренная оболочка полностью растворилась в ароматном пенистом настое, и разум наконец оказался совершенно свободен. Закрыв глаза, я принялся составлять план действий.

Во-первых, ударными темпами закончить и подчистить перевод четвёртой главы. На это я отводил себе только начинавшуюся, «молодую», как говорят итальянцы, ночь. К завтрашнему утру перевод будет готов, и поскольку сегодня я встал так поздно, ничто не мешает мне воспользоваться сбившимся ритмом, чтобы так же поздно лечь, а высвободившееся утро посвятить делам. Сначала — как только откроются магазины — в книжный, за большим словарём, возможно, двумя. Походы по библиотекам отнимают слишком много сил, я мог бы работать куда эффективнее, если бы располагал всеми нужными инструментами дома.

Проверить с новыми словарями термины, смысл которых мне не удалось взломать при помощи того, что у меня был. Затем, ещё до того, как я получу право спокойно уснуть, наведаться в бюро и сдать завершённую главу. Если мне повезёт, следующая часть уже будет у них: сотрудник конторы говорил, что клиента поджимает время. Что ж, яегохорошо понимал; еслиони дальше читает мои переводы, то должен, как и я, жаждать продолжения. Мы снимбыли заодно, и мне казалось, что я мог рассчитывать наегосодействие.

Итак, предположим, пятая глава записок уже там. Добравшись до неё, я мог вернуться домой и умиротворённо лечь в постель, возможно, прочитав на сон абзац-другой, но оставив основную часть развлечения и работы на следующий день.

Но что, если главы в конторе ещё нет? От нахлынувшей тревоги я невольно раскрыл глаза и уставился в высокий потолок; мне вдруг показалось, что вода остыла, и я крутанул красный вентиль крана, чтобы добавить горячей.

Ничего страшного, произнёс я вслух. Принесёт попозже.Ондоволен качеством моих переводов, потеря первой главы этим обормотом-испанистом его не смутила, нет никаких причин, чтобыонне принёс в контору пятую часть дневника. А уж я постараюсь, чтобы она была переложена на русский на таком уровне, чтобы за ней последовала и шестая, и седьмая, и сколько их там есть вообще.

Странно, но на тот момент я уже больше не задумывался, кем может оказаться мой таинственный заказчик. Мне вполне хватало того, что он вовремя приносит в бюро очередную порцию записок конкистадора — источника моего заработка и удовольствия. Какая разница, кто интересуется переводом? Пока наши интересы совпадали, я не собирался проявлять чрезмерного любопытства, которое, к тому же, могло отпугнуть нынешнего хозяина книги.

Наспех позавтракав (кажется, это опять были бутерброды), я вернулся к рабочему столу, перечитал и начисто перепечатал вчерашний перевод. К шести утра всё было готово, оставался лишь десяток слов, в значении которых я уверен не был, и которые я предпочитал проверить по серьёзному словарю, прежде чем сдавать работу в контору. Я заварил чая и уютно устроился на кухонной тахте, завернувшись в красный клетчатый плед. До открытия книжных магазинов и библиотек оставалось ещё не меньше трёх часов,а отдых я бесспорно заслужил.

Пощёлкав переключателем на радиоприёмнике, я нашёл какую-то информационную станцию и, вглядываясь в поднимающийся от чашки пар, в пол-уха стал слушать утренний информационный выпуск.

Азиатское цунами, похоже, больше никого не занимало. В мировых новостях его сменили землетрясения в США и странах Карибского бассейна. Несколько довольно крупных городов на островах лежали в руинах. Президенты и главы военных хунт, управлявшие этими крошечными государствами, обращались за помощью к мировому сообществу. ООН обещала выделить средства на восстановление, первые самолёты «Врачей без границ» и спасатели из разных стран уже летели на острова, их прибытие ожидалось с минуты на минуту.

Штатам досталось чуть меньше: система предупреждения о сейсмической угрозе сработала безупречно, и из опасных районов удалось заблаговременно эвакуировать население, но учёные предупреждали о высокой вероятности новых подземных толчков. Дальше шёл комментарий специалиста: что-то о сдвигах земной коры, которыми и вызваны все недавние катаклизмы.

Потом диктор напомнил о готовящихся выборах, но эта тема меня оставила равнодушным. Кажется, кто-то кого-то в чём-то обвинял, некого политика сняли с дистанции, другого нашли в подмосковном лесу с пулей в голове, третий объявил, что уходит с поста президента крупной компании, чтобы целиком посвятить себя служению Отечеству.

На последнее место — после информации о катастрофах, убийствах и кризисах — журналисты, сжалившись, решили поставить новость, которая должна была чуть сгладить полученные от выпуска отрицательные эмоции. Престижный конкурс красоты «Мисс Вселенная» выиграла россиянка. Наспех сообщив её габариты и год рождения, диктор душевно попрощался со мной. Из динамика мягко потёк Джон Колтрейн, смывая следы грязи, которая хлестала оттуда последние пятнадцать минут. Выбор был верный — рука, уже протянутая было, чтобы выключить радиолу, нерешительно зависла в воздухе, а затем вернулась в складки пледа. Я допил чай и раскрыл Кюммерлинга на первой попавшейся странице.* * *

Найти большой испано-русский словарь не составило никакого труда. Магазины ломились от обилия разговорников, самоучителей и, собственно, словарей — самых разных, от карманных на пять тысяч слов до внушительных томов десятисантиметровой толщины.

Поиски же изданий о цивилизации майя и на этот раз оказались делом непростым. С упорством и методичностью учёного я обследовал новоарбатский Дом Книги, несколько букинистических лавок, съездил на большой книжный рынок, но всё закончилось лишь приобретением ещё пары брошюр в кричащих обложках, в названии которых непременно присутствовали слова «тайна», «загадка» или «секрет». И только завершая круг, прогуливаясь пешком от станции метро «Арбатская» к своему дому, и вновь, на этот раз разочарованно, проходя мимо Дома Книги, я случайно обратил внимание на лоточников, торгующих с рук разномастной белибердой.

В основном это были красочные увесистые альбомы, озаглавленные «Уроки Камасутры» или «Энциклопедия чувственности», кое-кто продавал самиздатовскую эзотерику, а пара подозрительных персонажей с повадками карманников приторговывала пиратскими изданиями гитлеровского «Майн Кампфа». Осознавая некоторую сомнительность своего положения, эти люди не привязывали себя к одному и тому же месту книжным прилавком. Готовые в любой момент сорваться с места и раствориться в толпе, они внимательно и хищно вглядывались в лица прохожих, пытаясь вычленить из бесконечного людского потока своих клиентов и провокаторов из госбезопасности. Та иногда, по неведомому велению звёзд, вдруг принимается ожесточённо бороться с фашизмом, и есть даже некоторый риск попасть под волну.

…Этого человека я принял за одного из них. Размышляя о своём, я шагал вдоль рядов лоточников и рассеянно скользил взглядом по названиям выставленных на продажу книг. Принял, потому что он точно так же воровато оглядывался по сторонам и держал свой товар, чуть прикрыв его отворотом пальто. Как это часто бывает, смысл прочитанных букв не сразу дошёл до моего сознания. Когда же он выкристаллизовался, я замер, как вкопанный, а потом резко обернулся, чтобы проверить, не ушёл ли продавец, и не почудился ли мне заголовок из-за моих долгих и бесплодных поисков.

«Хроники народов майя и завоевание Юкатана и Мексики».

Ещё не успев спросить о цене, я достал кошелёк.

В продававшем книгу мужчине не было ровным счётом ничего примечательного. Русые с проседью волосы, нечёткие, неуловимые черты лица — не полного и не худого, блеклые, то ли бледно-серые, то ли бледно-голубые глаза, тёмное пальто. Я приблизился к нему с деньгами в руке, но он почему-то сделал вид, что меня не замечает. И только когдая справился насчёт книги и её содержания, мужчина упёрся в меня холодным взглядом экзаменатора, словно пытаясь определить, гожусь ли я для того, чтобы отдать мне свой товар. Я уже было подумал, что в книге вырезано отверстие, в котором лежит целлофановый пакет с неким белым порошком, и если я не скажу сейчас нужный пароль, продавец просто сбежит или заявит, что том не продаётся.

Однако он не был наркокурьером. Быстро, но цепко глянув на купюры, он назвал цену, которая показалась мне бессовестно завышенной. Увидев, что я сомневаюсь, он презрительно дёрнул плечами и лишённым интонаций голосом сказал, что издание представляет собой библиографическую редкость, потому что вышло очень небольшим тиражом чуть ли не полвека назад, и только дилетантам это может быть непонятно.

Испугавшись, что он вообще передумает отдавать книгу такому крохобору и невеже, я поспешно расплатился, оставив ему сумму, на которую мог безбедно существовать ещё недели две.

Отойдя десятка на полтора шагов, я подумал, что можно было бы спросить этого типа, нет ли у него других книг на ту же тему. Но тот как сквозь землю провалился; его место уже занял бойкий старикан, пытающийся избавиться от объёмистого труда по теориям заговоров, написанного в пожизненном заключении Рудольфом Гессом.

Когда все недостающие слова были, наконец, переведены, а глава — перепечатана под копирку начисто, я привычным уже жестом отправил копию в растущую стопку моего личного экземпляра дневника конкистадора, а оригинал убрал в кожаную папку. Усталость и сонливость начинали сгущаться, но я был твёрдо намерен заполучить следующую часть книги, прежде чем лягу спать. До конторы я добежал за десять минут.

Уже с порога были слышны чьи-то голоса. Сперва я решил, что сейчас встречу кого-то из своих коллег или заказчиков, но уже через несколько секунд понял, что это простоработает телевизор. Сотрудник бюро сидел, прикованный к экрану, расплывшись в довольной улыбке, которая так исказила его черты, что я даже не сразу его узнал. Вместо обычного кисло-презрительного приветствия он кивнул мне, не отрываясь от телевизора, и прошептал:

— Секундочку… Сейчас уже закончится.

Я положил чёрную папку на стол и оглядел полки, пытаясь отыскать на них её коричневого близнеца. Второй папки нигде не было видно: наверное, она лежала в другой комнате.

— Слышали? Наша во всемирном конкурсе красоты победила! Москвичка! — гордо объявил мне служащий, приглушая звук. — Вот три кита, на которой держится наша великая держава: нефть, оружие и бабы!

Я промолчал, не выказывая ни малейшего интереса. Тут он вспомнил, с кем разговаривает, кашлянул, одёргивая себя, и его лицо снова окаменело.

— Неужели и это уже готово? — служащий приподнял левую бровь; румянец быстро сходил с его щёк, и с той же скоростью живые эмоции уступали место искусственным.

Вместо ответа я пододвинул к нему папку. Заглянув внутрь, он достал и отдал мне конверт с гонораром.

— Следующей части нет, сразу предупреждаю, — перехватив в моих глазах невысказанный вопрос, отрезал он.

— А когда будет?

Вид у меня, должно быть, был преглупый и такой разочарованный, что клерк не смог сдержать покровительственной и немного сочувственной ухмылки. Мне было всё равно, что он там про меня думал, лишь бы сказал, что за пятой главой можно зайти уже завтра.

— Понятия не имею, — нож гильотины сорвался и рухнул вниз. — Клиент за последние дни не показывался. Зайдите в конце недели, или просто напомните мне ваш телефон, я вам наберу.

— Нет, спасибо, не стоит, я сам, я тут часто мимо хожу… — мне думалось, что отныне я буду действительно ходить мимо этой чёртовой конторы по десять раз на дню.

— Ну, как хотите, — он пожал плечами и, дотянувшись до пульта от телевизора, сделал громче.

— До свиданья, — сказал я.

Вот оно. Выйдя наружу, я закрыл глаза и втянул воздух, пахнущий бензиновой гарью и редкими ноябрьскими грозами. Прислушался к тому, что творилось у меня внутри… Какбудто смотрел на своё отражение в бочке с дождевой водой, какие, бывает, стоят на дачных участках или у деревенских домов. Мой зыбкий силуэт плавал в ленивой тёмной воде, на поверхности которой почему-то лежал одинокий кленовый лист. Я глядел на себя из бочки устало и равнодушно. Апокалипсис пока не наступил, просто они задерживают главу. Ну и чёрт с ними со всеми. По крайней мере, высплюсь.

Домой я вернулся совершенно обессиленный и опустошённый, но усталость моя была тягучей, как сахарный петушок на палочке, и такой же сладкой-с-лёгким-привкусом-горечи. Забившись под пуховое одеяло, я взял было в руки купленную книгу про майя, но так и не успел её раскрыть. Мысли спутались, перемешались с неверными образами, набросанными воображением, и через несколько секунд воронка сна уже засосала меня с головой.

Этой ночью мне, наконец, снова снилась моя собака, и я помню, что даже во сне был этому очень рад. Оказывается, в моей квартире, на кухне была маленькая дверка, за которой находилась какая-то каморка. В ней собака и жила всё это время, пока я считал её мёртвой. В этом сне она стала скрестись в дверь, просясь наружу, и когда я её выпустил, была так счастлива, что облизала меня всего, особенно стараясь попасть своим мокрым языком мне в нос и уши. Потом, разумеется, пришло время отправляться с ней на прогулку. Определить это можно было по обычным признакам: собака начала заглядывать мне в глаза, подбегать к выходу, а потом, отчаявшись объяснить мне свои желания намёками, принесла в зубах поводок с ошейником.

Ото сна ко сну менялись, в сущности, только обстоятельства, в которых я открывал, что она на самом деле не умерла, а как раз напротив — превосходно себя чувствует, требуя накормить её, выгулять, да ещё и играть с ней во время моциона, бросая палки, которые она потом приносила мне обратно.

Иногда, как сегодня, я обнаруживал, что всё это время она жила где-то рядом, просто мне об этом не было известно. В других вариантах этого видения она действительно умерла, но сама об этом не знала, поэтому пока я вёл себя с ней, как с живой, смерть её была как бы понарошку. Тут главное было играть по правилам, не плакать по ней, и вообще не проявлять никакой жалости — словом, делать всё, чтобы она не догадалась, что её больше нет. Впрочем, при её жизнерадостности и кипучей энергии, это была задачане из трудных. Наконец, оставались сны, в которых она просто снова была со мной безо всяких объяснений, и в них я ничего не знал о её гибели. Эти, самые лёгкие и светлые, я любил больше всего.

На сей раз гулять пришлось по незнакомому мне парку; как обычно, я спустил её с поводка, как только мы оказались на расстоянии от проезжей части. Она рвалась порезвиться на траве; лишать её этого удовольствия я никогда не решался. Когда собака была жива, из-за моего домоседства ей тоже приходилось валяться целыми днями — зимой на диване, летом на полу. Теперь же, вырываясь из царства мёртвых на короткие побывки в мои сны, ей и подавно хотелось вспомнить, для чего её создавала природа. Сеттер — порода охотничья, и я знал, чего лишаю свою собаку, поэтому старался ничем не ограничивать её, когда мы всё-таки выбирались в деревню или в парк — не важно, наяву или нет.

Через некоторое время она унеслась на такое расстояние, что я потерял её из виду. Поэтому часов до двенадцати ночи, когда я проснулся по нужде, мне не оставалось ничего другого, как одну за другой обходить пронизанные солнечными лучами аллеи летнего парка, повторяя, словно заведённому, её кличку. Всё это время моя собака носилась где-то вокруг, не попадаясь мне на глаза, и то справа, то слева, оставаясь на неком небольшом, но недосягаемом расстоянии, из кустов слышался радостный лай.

Поднявшись с кровати, я первым делом, ещё до ванной комнаты, направился на кухню, чтобы всерьёз и со всем возможным вниманием исследовать там стены.

Маленькой дверки нигде не было…* * *

Пообещав себе не бежать в переводческое бюро, а продержаться, по крайней мере, до завтра, я придумал, чем буду заниматься в этот опустевший день. Для начала — чинныйзавтрак, с кофе и газетой, какого у меня не было в последние дни из-за лихорадочного увлечения испанским текстом. Потом — неторопливое и тщательное изучение книги про майя, в которой я рассчитывал найти ответы на некоторые беспокоившие меня недосказанности Кюммерлинга.

После нескольких дней на чае и бутербродах, подходящим выбором для завтрака казалась скучноватая, но безупречная для здоровья овсянка. Чтобы придать этому тюремно-войсковому блюду некоторую долю праздничности, сварив кашу, я добавил в неё жидкого цветочного мёда. Пока овсянка остывала, я развернул сегодняшнюю газету, извлечённую из почтового ящика.

Первая полоса была целиком посвящена землетрясению в Америке и на Карибах, а две фотографии в четверть листа каждая демонстрировали полностью разрушенные столицы Гаити и Доминиканской республики. Гаване, кажется, тоже не поздоровилось.

Всю вторую страницу занимало пространное интервью с победительницей конкурса красоты «Мисс Вселенная», россиянкой Лидией Кнорозовой. Её крупный снимок в инкрустированной бриллиантами королевской диадеме был помещён прямо посередине полосы. Это была, пожалуй, одна из самых странных королев красоты, которых мне пришлось повидать на моём веку.

Прежде всего, в отличие от девушек, которые обычно участвуют в подобных конкурсах, россиянке было уже хорошо за тридцать. Лицо у неё было, надо признать, приятное, но сказать, что сама Венера поцеловала девочку в лоб при рождении, было нельзя. Лидия Кнорозова брала скорее обаянием — мягкой полуулыбкой пухлых губ, трогательными морщинками, расходящимися от глаз — фотограф даже не потрудился наложить стоящий макияж, чтобы ретушировать возраст королевы. Она ничуть не напоминала нимфеток с огромными серыми глазами, традиционно представляющих Россию на таких соревнованиях. При всём желании я не мог себе вообразить, каким образом эта миловидная, но заурядной внешности женщина сумела впечатлить жюри, когда рядом с ней возвышались на своих уходящих к небесам головокружительных ногах знойные волоокие мулатки из Венесуэлы и Аргентины.

Заинтересовавшись секретом успеха Лидии, я прочитал её интервью. Никаких объяснений тому, как она могла победить, россиянка не давала. Вместо этого она рассказывала о своём жизненном пути, карьере — она была старшим научным сотрудником в каком-то культурологическом институте — и благодарила за воспитание и поддержку своих родителей, как и принято делать в подобных случаях. В особенности тепло Кнорозова отзывалась о своём больном отце, на лечение которого она и собиралась передать всюсумму, доставшуюся ей вместе с королевским титулом.

Я пожал плечами и закрыл газету.

Книга действительно была необычной. Она очень напоминала один из томов бесконечной медицинской энциклопедии, изданной в середине тридцатых годов, по крайней мересорок томов которой раньше стояли у бабушки на полках.

Название — «Хроники народов майя и завоевание Юкатана и Мексики» — было выдавлено белыми буквами на добротной картонной обложке. Плотная качественная бумага капельку пожелтела за несколько десятков лет, прошедших со дня выхода книги в свет, но не состарившись,а настоявшись,словно дорогое вино в особом подвале. Поднеся том к лицу, я пролистнул несколько десятков страниц и втянул носом сладковатый библиотечный запах книжной пыли. Этот аромат, который невозможно спутать ни с чем другим, мгновенно настраивал меня на нужный лад. Пахнущая так книжка вызывала непреодолимое желание завалиться с ней на тахту и читать её неспешно, включив уютную вечернюю лампу с зелёным абажуром, словно потягивая через трубочку любимый коктейль.

Удивительное дело — на титульном листе названия издательства не значилось. Имя автора, набранное мелким шрифтом вверху страницы, почему-то навевало мысли о Библии; вполне вероятно, что это был псевдоним. Звали его Э. Ягониэль, и никаких сведений об этом учёном, написавшем такой солидный на вид труд, книга не содержала. Что сказать ещё? Москва, 1961 год. Печать офсетная. Тираж 300 экземпляров. Впечатление оставалось противоречивое: с одной стороны, с виду это была советская научная книга par exellence, с другой, что-то в ней было решительно не так; она настораживала и казалась искусной подделкой. Но только кому придёт в голову подделывать советские научные книги?

Судя по оглавлению, издание было составлено подробнейшим образом: история полуострова описывалась ещё с тех времён, когда по нему бродили древние кочевники. Десятки страниц автор посвящал доклассической эпохе, ещё больше внимания уделялось тем векам, в течение которых майя достигли пика своего могущества. Главы, отведённой крушению цивилизации, я не обнаружил, но отчего-то был совершенно уверен, что Э. Ягониэль знал о нём побольше выскочки Кюммерлинга, надо было только запастись терпением и прочитать всё от корки до корки.

Зато в разделе, описывавшем прибытие испанцев и начало колонизации, сразу бросалась в глаза глава о францисканском епископе Диего де Ланде и его трудах. С францисканца-то я и решил начать подробное знакомство с книгой: мне как воздух были необходимы знакомые лица, чтобы освоиться в неприветливом мире средневековой Южной Америки, рассматриваемой сквозь роговые очки социалистической науки шестидесятых.

Однако ни одной ссылки на реалии непростого времени, в которое писался научный труд, я не нашёл. В тексте вообще ни разу не упоминались какие-либо научные авторитеты, публиковавшиеся позже начала столетия, из чего я сделал вывод, что книга Э. Ягониэля, вероятно, была переводной, и сама создавалась ещё до Первой Мировой войны; но о точном сроке написания я мог только догадываться.

С первых же абзацев, прочтённых на любой, выбранной наугад странице, автор давал понять, что в предмете своего исследования он разбирается досконально.

«Диего де Ланда Кальдерон родился 12 ноября 1524 года в местечке Сифуентес, в испанской провинции Гвадалахара. Пейзажи, которые он увидел вокруг себя, открыв глаза, и среди которых он рос — виноградники, покрывающие склоны небольших холмов и тополевые аллеи, бесчисленные речки и ручейки, — разительно отличались от того, что он мог созерцать за окном своей кельи, прежде чем он в последний раз опустил веки 29 апреля 1579 года.

В том же 1524 году, когда Диего де Ланда Кальдерон произошёл на свет, исследователь и воин Педро де Альварадо основал город Сантьяго де Лос-Кавальерос в покорённой имГватемале. Но завоевание Юкатана, куда будущий епископ прибудет только в 1547 году, чтобы остаться там до гробовой доски, ещё только начиналось, и испанская корона даже не помышляла включить полуостров в пределы рождающейся Вест-Индийской империи.

В истории Конкисты фигура епископа де Ланды остаётся одной из противоречивейших. Он — и гонитель покорённых испанцами майя, и их защитник от зверствующих помещиков и солдатни. Это он подробнейшим образом описал их быт, верования, нравы, обычаи, это он сделал попытку расшифровать их письменность. Это Диего де Ланда без надлежащих полномочий взял на себя смелость вершить суд над язычниками и их богами. Именно этот самозваный инквизитор устроил в июле 1562 года в Мани грандиознейшее auto de f?, спалив в один день почти все имевшиеся ритуальные книги и летописи майя, а заодно и деревянные статуи божеств, также покрытые надписями, содержание которых для современной науки было бы бесценно. И при этом написанная им работа «Сообщение о делах в Юкатане» стала главнейшим и авторитетнейшим для майянистов источником знаний о том, что представляла из себя культура майя. Если бы де Ланда никогда не существовал, то не было бы в её нынешнем виде и науки о тех индейцах, которых он так усердно обращал из язычества в христианство. Однако, вероятно, в этом гипотетическом случае не было бы такой нужды и такого научного любопытства в изучении их цивилизации, потому что этот народ и по сей день сохранил бы свою потрясающую культуру».

Наскоро просмотрев жизнеописание францисканского монаха до тех пор, пока он не прибыл на Юкатан, я честно попытался найти хоть что-нибудь занимательное в подробноизложенной истории сооружения Исамальского монастыря. И пока я довольно рассеянно проглядывал эти страницы, у меня перед глазами всё словно потемнело, а воздуха стало не хватать. Всё совпадало. Я прозрел.

«…инквизитор устроил в июле 1562 года в Мани грандиознейшее auto de f?, спалив в один день почти все имевшиеся ритуальные книги…»

Тот же год, тот же город, тот же самый мрачный монастырский настоятель. Описанные в переводимом мной дневнике приключения совершенно определённо были предысторией событий, произошедших в Мани в июле.

Трое индейцев, путешествовавшие с моим отрядом, были очень обеспокоены целью экспедиции. Спустя всего несколько дней после того, как испанцы вышли из Мани, ещё в первой части дневника, один из проводников пытался разузнать у командиров, правда ли, что в других местах Юкатана конкистадоры и монахи собирают и жгут книги майя.

Я вскочил с дивана и бросился в комнату, где на рабочем столе лежала стопка листов с напечатанной на них моей личной копией перевода. Нужный отрывок нашёлся сразу же:

«…сообщил, что в некоторых областях, в частности в Майяпане, Яшуне и Тулуме, испанские солдаты жгут индейские книги и идолов. И что этот Эрнан Гонсалес спросил меня, почему они так поступают, и нет ли похожего приказа у меня. И что хотя я и догадывался теперь, зачем брат Диего де Ланда отрядил нас в этот поход…»

Теперь в построении гипотез больше не было никакой необходимости. Оставалось только прочитать у Ягониэля пассажи, рассказывающие о великом сожжении в Мани. Как жея не вспомнил об этом и просто не сопоставил факты, ещё когда нашёл упоминание о том злополучном аутодафе у Кюммерлинга?

«По словам самого брата де Ланды, об уничтожении всех индейских идолов и священных книг он задумался в июне, а именно в день, когда у ключника монастыря св. Михаила-архангела в Мани сорвались с цепи и сбежали его собаки. Отправившись на розыски, этот индеец настиг своих собак в небольшой пещере неподалёку от монастыря. Псы лаяли, остановившись перед низким и тесным проходом, которого ключник сначала не заметил. Движимый любопытством, он решился проникнуть внутрь и, пройдя некоторое расстояние, вышел в помещение, где стояли деревянные и каменные статуи, изображающие индейских богов, измазанные свежей кровью. Были там и другие признаки того, что совсем недавно в пещере проводились религиозные церемонии. Обо всём увиденном этот молодой крещёный индеец честно сообщил настоятелю.

Узнав, что пятнадцать лет спустя после прибытия в эти земли миссионеров, аборигены продолжают поклоняться своим идолам всего в нескольких шагах от католических храмов, и, возможно, совершают даже, как и раньше, человеческие жертвоприношения, Диего де Ланда пришёл в неистовство. Обсудив положение с другими францисканцами и с гражданскими властями, он решил раз и навсегда покончить с язычеством во вверенных ему областях. Для его искоренения брат де Ланда не видел средства более надёжного, чем уничтожение объектов поклонения и памяти о них, и потому приказал свезти в Мани со всей округи идолов, книги, написанные на оленьей коже и коре, и многое другое. Неполный перечень предметов, оказавшихся сваленными на главной площади Мани 12 июля 1562 года, был опубликован в XIX веке испанским учёным, доктором Хусто Сьеррой. Доктор говорит о 5 тысячах идолов различных форм и размеров, 13 больших камнях, используемые в качестве алтарей, 22 небольших камнях, покрытых иероглифами, 27 свитках, также содержащих иероглифы и знаки, и 197 ритуальных сосудах. Есть все основания полагать, что на самом деле инквизиции удалось наложить руку на куда более значительное количество таких предметов, и в особенности книг. Но сколько бы их ни было, все они в памятное утро 12 июля 1562 года были разбиты и сожжены. Одним выверенным ударом францисканскому монаху Диего де Ланде удалось обратить десять веков истории великого народа майя в пыль и пепел.

Урон, нанесённый братом де Ландой науке, столь же неизмерим, как безгранична та брешь, которая образовалась из-за него в культурной сокровищнице человечества. Достаточно только сказать, что из-за своего фанатичного рвения к чистоте веры Ланда и его приспешники сумели истребить почти все летописи майя, наравне с религиозными книгами и литературными произведениями. Всего три майянских рукописи пережили эту катастрофу. Сегодня они известны как кодексы — Парижский, Дрезденский и Мадридский, именуемые так по названиям городов, в библиотеках которых они хранятся. Ещё одним важным памятником являются книги «Чилам Балам», написанные в XVI веке на языке майя, но латинскими буквами. Разумеется, остаются и надписи на стелах и архитектурных памятниках, которые всё ещё стоят нетронутыми в джунглях Юкатана, однако нет никаких сомнений в том, что большая часть знаний, которые содержались в сожжённых книгах, утеряна для человечества безвозвратно.

Что двигало Диего де Ландой и можно ли его судить за то, что он сделал? Надо помнить, что когда францисканцы высадились в Центральной Америке, называемой тогда Вест-Индией, индейские племена, жившие в этих землях, часто держались очень жестоких верований. Может быть, это в большей степени касается воинственных ацтеков, чем племён майя, но почти во всех культурах Центральной Америки были широко распространены человеческие жертвоприношения, которые у ацтеков достигали пугающего размаха, атакже ритуальное самоуродование и членовредительство. А если к тому же принять в расчёт малоприятные и иногда откровенно страшные изображениями индейских богов, становится неудивительно, что эти религии должны были казаться христианским священникам сатанинскими культами, а все те божества и обожествлённые герои, которым поклонялись майя и другие народы Вест-Индии, францисканским монахам однозначно представлялись демонами.

Таким образом, пытаясь выкорчевать язычество среди аборигенов, брат де Ланда был полностью убеждён, что сражается с чистейшим на земле проявлением зла. Кроме того,немаловажно отметить, что обратившиеся в католичество индейцы были намного надёжнее и покладистее тех, кто упрямо продолжал исповедовать веру своих отцов. Насаждая христианство, испанцы упрочали своё положение как колонизаторы.

Было бы слишком наивно считать, что на кострах горели только книги и идолы. Достоверно известно, что тех аборигенов, которые не желали отказываться от своих верований, пытали и жестоко избивали, и многих из них ждала страшная смерть.

Любопытно другое. В короткое время, прошедшее после завоеваний Кортеса, испанское общество неясным образом достигло той стадии моральной эволюции, которая предполагала рефлексию и раскаяние в содеянных грехах, даже если средства были оправданы целью. Коснулось это и Конкисты — многие влиятельные мыслители и богословы того времени считали, что испанцы не имеют права подчинять себе, порабощать и угнетать народы на открытых ими континентах, видя в аборигенах бессловесный скот, а не равных себе человеческих существ.

Именно поэтому, когда до Короны дошли слухи о жестокостях, которые учиняет в своей вотчине брат де Ланда, того вызвали для разбирательств в Мадрид. Спасло исамальского настоятеля только то, что Генерал францисканского ордена лично выдал ему бумагу с подтверждением инквизиторских прав де Ланды, которыми тот изначально не располагал. Процесс по его делу продолжался несколько лет и закончился оправданием де Ланды. В эти-то годы обвиняемый и начал писать свою этнографическую работу «Сообщение о делах на Юкатане», спустя столетия прославившую его на весь мир.

Злые языки утверждают, что он создал её исключительно для того, чтобы обелить себя и оправдать свои деяния. Другие думают, что брат де Ланда раскаялся в том, что сотворил и попытался возместить причинённый ущерб, собрав и записав все сведения о майя; как бы то ни было, сему делу он посвятил остаток своей жизни».

Э. Ягониэль расправился с мучившими меня загадками с той же лёгкостью, с какой Диего де Ланда Кальдерон стёр память о целом тысячелетии, полном удивительных свершений, кровопролитнейших войн и невероятных потрясений. Настоятель Исамальского монастыря, как он и сам объяснял автору дневника во второй главе, стремился обессилить местные культы и обезопасить испанские колонии.

Открыв тем июньским днём, что чуть ли не под распятием церкви в Мани неблагодарные индейцы всё ещё приносят жертвы деревянным кумирам, он понял, насколько хрупко положение и его ордена, и его соотечественников в Юкатане, и принял единственно возможное и верное решение.

Проводники отправленного им на юго-запад отряда в этом случае действительно просто оберегали идолов и книги своего народа, так как кое-где монахи их уже жгли. Никаких сказочных сокровищ, сплошная геополитика и религиозный фанатизм. Во всей этой истории, вдруг ставшей такой ясной и незамысловатой, меня продолжал тревожить только один вопрос.

Если существование языческих капищ в Мани обнаружилось в июне, и именно тогда брат де Ланда задумался впервые об истреблении индейских идолов и книг, как же могло получиться, что он отправил мой отряд в секретную экспедицию, явственно приуроченную к аутодафе, за целых два месяца до этого?

La Fiebre
[Картинка: i_005.jpg]

В том, что поручение у отряда было секретным, сомневаться не приходилось. Я внимательнейшим образом прочитал всё, что Э. Ягониэль имел сказать по поводу аутодафе в Мани, но нигде не смог найти какого бы то ни было упоминания о том, что Диего де Ланда пытался подготовиться к нему раньше июня. Несколько костров в разных селениях, вкоторых сожгли с десяток идолов, не имели никакого отношения ни к истории с большим аутодафе, ни к самому де Ланде. Разумеется, он знал об этих происшествиях, но прямых приказов не отдавал.

Если же предположить, что мантию инквизитора настоятель монастыря св. Антония в Исамале примерял на себя ещё задолго до случая с ключником и его псами… Воспользовался ли он им просто как предлогом для начала наступления на язычников? Инсценировал ли он его сам? Тогда вполне можно было допустить и то, что причины, изложенные имкомандирам моего отряда, тоже являлись всего лишь отговорками. Солгавши единожды, кто тебе поверит? Фигура брата де Ланды казалась мне всё более неоднозначной.

Опасаясь пускаться в построение паранойяльных гипотез без наличия серьёзных доказательств, я решил остановиться на той версии, что де Ланда действительно просто заботился о вере и отечестве, а свою операцию спланировал ещё задолго до лета 1562 года, дожидаясь только, пока всё будет готово и появится повод для начала «военных действий». Я даже не исключал, что вся история с монастырём св. Михаила-архангела и его любопытным ключником была частью этого плана, и о существовании некой пещеры с идолами брату де Ланде было прекрасно известно и раньше, но он приберегал её до нужного дня.

Поскольку сам де Ланда предпочитал отмалчиваться, а Ягониэль считал вопрос исчерпанным, у меня оставалась только одна надежда найти объяснение этому несоответствию. Я должен был заполучить следующую главу дневника и перевести её.

Ни утром, ни днём заснуть мне так и не удалось, хотя я честно отлёживался в кровати с закрытыми глазами. Не знаю, что больше мне мешало забыться —толи, что моё бедное тело окончательно запуталось в часах, отведённых ему на сон и на бодрствование, или же лихорадочные мысли, несущиеся со всех сил, словно зверёк в колесе, но не находившие выхода и остававшиеся на месте.

Тем не менее, на вылазку в контору я решился только после обеда. Словно на рыбалке, я боялся спугнуть заветную рыбину излишней суетой. Чем докучать надменному хлыщуза компьютером, лучше чуть подождать… Пусть каждая минута терпения даётся мне с трудом, пусть нужно всё время отвлекать себя от желания встать и пойти наконец в треклятое бюро, зато за эти шестьдесят секунд возрастает вероятность того, что кожаная папка с новым заказом уже будет ждать меня там. Вынимать сети, чтобы поглядеть, кто в них заплыл, я отправился часа в четыре, хотя изначально собирался сделать это буквально перед самым закрытием бюро.

В последние дни сильно похолодало, и дожди шли всё реже, но сейчас случился как раз один из тех пасмурных вечеров, когда свинцовые капли, падающие со свинцового неба, обещали неминуемый ливень. Зонта я с собой, как назло, не захватил.

За полсотни шагов до конторы меня вдруг охватило нехорошее предчувствие. Больно кольнуло в виске, и я отчего-то подумал, что никакой главы сегодня не получу. Дорогобы я теперь отдал, чтобы всё ограничилось только этим.

Когда я приоткрыл дверь и проскользнул внутрь офиса, сотрудник бюро вздрогнул так, будто увидел привидение. На нём просто лица не было: глаза нервно бегали по сторонам, руки бессмысленно ворошили кипу бумаги, сваленную на столе, а волосы были всклокочены.

— Что с вами? — спросил он меня.

— Со мной? — опешил я, собираясь задать тот же вопрос ему.

— Вы себя в зеркале видели? Нет, серьёзно, у вас всё в порядке?

Нешуточная тревога, которая послышалась мне в его голосе, заставила меня подойти к окну и взглянуть мельком на своё отражение. В зеркало я не смотрелся уже довольно давно. Последние бессонные дни сказались на моей внешности не самым лучшим образом: глаза ввалились, подбородок и щёки покрыла растущая клочками щетина, да и о причёске я, естественно, тоже не подумал.

— Плохо спал, — признался я, вернувшись к его столу.

— Понимаю, — заверил меня клерк. — Ну а вообще… Ничего такого… Плохого… — он осторожно, как нащупывающий дорогу сапёр, подбирал верные слова, стараясь не сказать слишком много.

Наткнувшись на мой подозрительный взгляд, он умолк в нерешительности, а потом, собравшись всё-таки с духом, разом закончил:

— Ничего странного с вами не происходило в последнее время?

— Что вы имеете в виду? — я изобразил на лице наивное недоумение, насколько мне это позволяли моя сомнительная щетина и глаза разбуженного в неурочный час вампира.

— Ну и слава богу, — он предпочёл не вдаваться в подробности. — Неважно, это всё ерунда… — его блуждавшие зрачки остановились на какой-то отдалённой точке в пространстве и расфокусировались, он замолчал.

— Я вообще-то зашёл узнать, нет ли у вас следующей части этого заказа, помните, архивные материалы, — подождав с минуту, сказал я.

Он снова дёрнулся, словно дотронулся до обнажённого электропровода, и уставился на меня так, как будто видел впервые.

— Следующей части заказа, — повторил я, надеясь, что моя настойчивость всё же выведет его из этого околокоматозного состояния.

С ним явно недавно случилось что-то очень неприятное, но моё любопытство было пригашено чудовищной усталостью и желанием во что бы то не стало заполучить следующую главу книги, поэтому пускаться в расспросы я не стал.

— Нет! — выпалил он.

— И вы даже не знаете, когда приблизительно будет? — кусая губу, спросил я.

— Больше не будет. Мы больше не работаем с этим заказчиком, — моргнув, медленно, словно слова давались ему с большим трудом, выговорил клерк.

Перед моими глазами вспыхнули маленькие звёздочки, и пол поехал в сторону, пытаясь свалить меня с ног, так что мне пришлось ухватиться за прилавок. Глубоко вдохнув,я тряхнул головой и постарался собраться с мыслями.

— То есть как это не работаете?

— Вообще. И вам не советую. Сегодня милиция приходила, — он снова задумался.

— При чём здесь милиция? — подхлестнул его я.

— И не просто милиция, а уголовный розыск. Начали расспрашивать, какими переводами мы занимаемся, так всё издалека, не бывает ли каких-то непонятных заказов, может быть, оборонных документов, или ещё чего-нибудь в этом роде…

— Кто же сдаёт секретные бумаги переводить в обычные бюро? — я улыбнулся, рассчитывая немного разрядить атмосферу, но он вовсе не был настроен на веселье; а, может, улыбка на моём измождённом лице выглядела так зловеще, что производила обратный эффект.

— Я то же самое сказал. Тогда они стали допытываться, как давно у нас работал наш испанист, что за человек он был, общались ли мы с ним не по работе, насколько быстро он обычно возвращал готовые переводы, не было ли к нему нареканий у заказчиков, и так далее.

— С ним всё-таки что-то случилось, с вашим испанистом? — наконец догадался я.

— Пропал без вести. За день до того, как вы пришли за второй частью перевода.

— И что милиция говорит?

— Но я это только вам, конфиденциально, хорошо? И то, потому что вы к этому отношение имеете. Вообще-то оперуполномоченный меня тут заставил расписку дать… — рассеянно сказал клерк. — Ну да ладно, вы же не станете… В общем, жил этот переводчик один, поэтому в тот же день его не хватились. Через некоторое время родные стали дозваниваться — к телефону никто не подходит. Пришли домой — дверь не заперта, имущество нетронуто, а человека нет. Милиция сразу не стала заявление о пропаже принимать, они обычно с такими делами неделю ждут, вдруг сам объявится. Не объявился.

— Ну а причём здесь вы и я?

— Основная версия — работа. Личной жизни у него никакой не было, врагов тоже, должен он никому не был, ограбить его не ограбили, деньги и вещи все на месте… Почти все.

— Что значит «почти»?

— Когда я этому оперу сказал про его последний перевод… Нет его там, вот что. Только человек исчез и папка эта проклятая. И никаких следов. Вот они от меня и добивались — кто заказывал, как выглядел, почему столько платил, что было в папке.

— И что?

Он долго не отвечал, с сомнением оглядывая меня, а потом, понизив голос, сказал:

— Я про вас им ничего говорить не стал, учтите. С вами же всё в порядке… А мне неприятности не нужны. Они тут и так собираются наблюдение устанавливать, среди клиентов уже слухи поползли из-за всей этой чертовщины. Так что вы больше сюда не ходите, пока не уляжется. Может, они его найдут…

Рассказанная им история меня не испугала. Мало ли, что с человеком могло случиться? Вышел из дома за сигаретами, попал под автобус. Лежит себе где-нибудь тихонечко сбиркой на большом пальце ноги. При чём тут моя книга?

— А у вас не осталось никакой информации об этом клиенте? Бланк заказа или, может, визитка с адресом? — мне уже было всё равно, посчитает ли клерк подозрительным мой чрезмерный интерес к работе, или нет.

— Оставалось, но милиция всё изъяла, — нахмурившись, отозвался тот, — вы же не собираетесь…

— Но вы хотя бы можете сказать, как он выглядел, этот заказчик? — я уже и сам не знал, зачем мне это было нужно.

— Пожилой такой, в очёчках, интеллигент… Ничего особенного, — клерк вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони. — Господи, да зачем вам это? Не караулить же вы его будете? Он сюда, может, не придёт больше никогда. Вчера сразу после вас заходил, папку забрал, а новой не оставил.

— А передать ничего не просил? Помните, в прошлый раз он говорил — хорошо, мол, что рукопись у меня оказалась. Может, ещё что-нибудь в таком же духе? — я искал любую зацепку, не желая расставаться с надеждой добраться до продолжения дневника.

Он некоторое время колебался и несколько раз даже приоткрывал рот, словно собираясь что-то сказать, но в конце концов только отрицательно помотал головой.

— Мне, наверное, в милицию надо обратиться, сообщить им про мой заказ, — аккуратно запустив пробный шар, я постарался придать лицу встревоженное выражение. — Раз тут такое дело… Зря вы им сами сразу всё не сказали, теперь и к вам вопросы возникнут.

Я притворно вздохнул, украдкой выглядывая в его перекосившихся чертах признаки скорой капитуляции. Разумеется, о том, чтобы самостоятельно отправляться к следователю, не было и речи, но несговорчивость клерка подталкивала меня к шантажу.