Чтение 4–й страницы книги ~Тайна Кломбер Холла~

душевного покоя, а может статься, и самой души, потому что,

если уж где завелся дьявол, то не знаешь, какую ловушку он тебе придумает, хоть и сказано, что Провидение сильнее врага рода человеческого, но на себе я этого проверять не согласен.

Я понял, что над генералом и всем его домом нависло какое-то проклятие, а проклятие должно пасть на головы тех, кто его заслужил, а не на богобоязненного пресвитерианина, который за всю жизнь ни разу с праведной тропы не оступился.

Сердце у меня болело за юную мисс Габриэль, потому что она красотка и добрая девушка, но я помнил, в чем мой долг перед самим собой, и знал, что должен идти вперед, не оглядываясь, как Лот вышел из греховных городов равнины.

Этот ужасный звук все звенел в моих ушах, я не смел оставаться один в коридорах - вдруг еще раз его услышу! Я только и ждал, пока представится случай предупредить генерала об уходе и перейти куда-нибудь туда, где бы можно жить среди добрых христиан да поближе к церкви. Но небеса так назначили, чтобы первое слово произнести не мне, а генералу.

Дело было, кажется, в начале октября. Я задал овса лошади и

выходил из конюшни, как вдруг вижу - здоровенный тип прыгает на

одной ноге по подъездной аллее, ни дать ни взять огромная

потрепаная ворона, а не человек. Вытаращил я на него глаза, и

тут мне в голову пришло, что это, может статься, один из тех бандитов, о которых говорил хозяин. Так что я, недолго думая, схватил свою дубинку да примерился ею к башке этого урода. Увидал он, как я подхожу, и прочитав мои намерения в моем взгляде - а может и в моей дубинке, когда я ею замахнулся, - вытянул из кармана здоровенный нож ипринялся изрыгать такие богохульства, что я сразу понял: не отступлюсь от него - погублю свою душу безвозвратно. Этот негодяй говорил такие слова, что я по сию пору удивляюсь, как его не испепелило на месте.

Так мы и стояли друг против друга, он с ножом, а я с дубинкой, когда подошел генерал. И, вообразите, заговаривает с этим чужаком так, как будто знал его много лет.

-Спрячьте нож в карман, капрал, - говорит - У вас от страха мозги сдвинулись.

-Кровь и гром! - говорит тот. - Он бы мне, пожалуй, сдвинул мозги этой своей палкой, не схватись я за своего дружка. Не пристало вам держать у себя таких дикарей.

Ну, хозяин, он нахмурился и поглядел на этого капрала так, словно ему советы ни к чему. Потом повернулся ко мне и говорит:

-Израэль, с сегодняшнего дня вы мне не нужны. Вы были хорошим слугой, мне не в чем вас упрекнуть, но обстоятельства заставляют меня разорвать все соглашения.

-Очень хорошо, сэр, - отвечаю.

-Можете уходить сегодня вечером, - продолжает он, - и получите лишнее месячное жалование за то, что вас не предупредили заранее.

С тем он и ушел в дом, а за ним и этот капрал, и с того дня до нынешнего не видал я ни одного, ни другого. Деньги мне прислали в конверте, сказал я парочку прощальных слов кухарке с девушкой насчет гнева господня и тех сокровищ, что дороже рубинов, и отряхнул прах Кломбера с ног своих навеки.

Мейстер Фотерджил Вэст говорит, не надо мне рассказывать, как я гляжу на то, что потом случилось, а только о том, что видел сам. У него, конечно, есть на то свои причины, и я не намекаю, что они не честные. Но могу сказать и скажу: то что случилось потом, меня не удивило. Именно этого я и ожидал, и я так и сказал мейстеру Дональду Максону.

Вот теперь я сказал все, и мне ни добавить, ни убавить нечего. Я очень благодарен мейстеру Мэтью Кларку, что он все для меня записал, а если кому еще чего про меня узнать захочется, так меня в Экклфикане все знают и уважают, и мейстер Макнейл, агент из Вигтауна, всегда скажет, где меня найти.

Глава 9. Рассказ Джона Истерлинга, врача из Эдинбурга.

Приведя свидетельство Израэля Стэйкса in extenso *), добавлю короткую заметку доктора Истерлинга, практикующего сейчас в Стрэнрэере. Правда, доктор побывал в Кломбере при генерале Хизерстоуне всего лишь один раз, но некоторые обстоятельства, связанные с этим визитом, придают ему большое значение, особенно, если помнить все то, чтоя уже рассказал.

*)Пространно (лат.).

Доктор нашел время, несмотря на хлопотную деревенскую практику, набросать все, что он помнит, и по-моему лучше всего будет привести здесь его записки в точности.

***

Я с большим удовольствием предоставляю мистеру Фотерджилу Вэсту отчет о моем единственном визите в Кломбер Холл, не только из уважения, которое я питаю к этому джентльмену с самого первого его появления в Бренксоме, но и потому, что я убежден в исключительности фактов, касающихся дела генерала Хизерстоуна, и необходимости представить их публике достойным доверия образом.

Приблизительно в начале сентября прошлого года я получил записку от миссис Хизерстоун из Кломбер Холла, желающей, чтобы я нанес профессиональный визит ее мужу, здоровье которого подавало поводы для беспокойства. Мне доводилось кое-что слышать о Хизерстоунах и о необычном уединении, в котором они жили, поэтому я обрадовался этой возможности познакомиться с ними поближе и не замедлил отозваться на ее просьбу.

Мне случалось бывать в Холле в дни мистра Маквитти, первоначального владельца, и сразу же за воротами я очень удивился произошедшим там изменениям. Сами ворота, некогда так гостеприимно распахнутые день и ночь, стояли теперь закрытыми на замок и на засов, и весь участок окружала высокая деревянная изгородь, утыканная по верхугвоздями. Подъездная аллея оказалась неухоженой и замусоренной опавшими листьями, и все поместье носило удручающий отпечаток запустения и заброшенности.

Мне пришлось дважды постучать, прежде чем служанка открыла дверь и провела меня через темный холл в маленькую комнату, где сидела пожилая изможденная леди, представившаяся как миссис Хизерстоун. Своей бледностью, седыми волосами, печальными бесцветными глазами и выцветшим шелковым платьем она прекрасно гармонировала с меланхолическим окружением.

-Вы находите нас в большой тревоге, доктор, - произнесла она тихим деликатным голосом. - У моего бедного мужа много причин для волнений, и его нервы уже давно ослабели. Мы перебрались в эти места в надежде, что бодрящий воздух и покой принесут ему пользу. Вместо улучшения, однако, ему сделалось хуже, и сегодня с утра он в лихорадке, даже немного бредит. Мы с детьми так испугались, что сразу послали за вами. Позвольте провести вас в спальню генерала.

Она провела меня по нескольким коридорам в комнату больного, оказавшуюся в самом конце дальнего крыла дома. Я увидел голую, холодную на вид комнату, скудно меблированную низенькой кроватью, складным стулом и простым сосновым столом со множеством разбросаных бумаг и книг. В центре стола возвышался какой-то большой предмет неправильных очертаний, покрытый полотном.

По всем стенам располагалась очень интересная и разнообразная коллекция оружия, в основном сабель, как обычных для британской армии, так и всяческих образцов восточного оружейного искусства. Многие из них были богато украшены, с инкрустироваными ножнами и рукоятями, сверкающими от драгоценных камней, так что возникал острыйконтраст между простотой помещения и богатством, сияющим на стенах.

Мне, однако, недолго удалось рассматривать генеральскую коллекцию, потому что сам генерал лежал на кровати и явно нуждался в моих услугах.

Он лежал отвернувшись, тяжело дыша и явно не сознавая нашего присутствия. Его блестящие остановившиеся глаза и густой нездоровый румянец доказывали, что лихорадка в полной силе.

Я подошел и принялся считать пульс, как вдруг генерал резким движением сел на постели и судорожно ударил меня стиснутым кулаком. Никогда я не видел на лице человека подобного ужаса.

-Собака! - вскричал он. - Пусти меня, пусти, я сказал!

Прочь от меня руки! Разве мало, что вся моя жизнь разрушена? Когда это кончится? Сколько еще мне это выносить?

-Тише, дорогой, тише! - успокаивающим тоном произнесла его жена, проведя прохладной рукой по его пылающему лбу. - Это доктор Истерлинг из Стрэнрэера. Он не вредить тебе пришел, а помочь.

Генерал устало откинулся на подушку, и я увидел по его изменившемуся лицу: горячка его оставила, и он понял, что ему сказали.

Я поставил ему термометр и сосчитал пульс. Пульс превысил 120, а температура окзалась 40 градусов. Бесспорный случай перемежающейся лихорадки, обычной для людей, проведших большую часть жизни в тропиках.

-Никакой опасности нет, - сообщил я. - Немного хинина и мышьяка - и мы скоро победим приступ.

-Никакой опасности, а? - переспросил он. - Никогда для меня нет опасности. Меня так же трудно убить, как Вечного Жида. Сейчас у меня голова ясная, Мэри, так что можешь оставить нас с доктором вдвоем.

Миссис Хизерстоун вышла из комнаты - по-моему, очень неохотно - а я сел возле кровати, выслушать, что мог сообщить мне пациент.

-Я хотел бы, чтобы вы проверили мою печень, - сказал он, когда закрылась дверь. - Там была опухоль, и Броуди, полковой хирург, ставил десять против одного, что она меня доконает. Она не слишком давала о себе знать с тех пор, как я покинул Восток. Вот тут, как раз под углом ребер.

-Я нашел это место, - сказал я после тщательного обследования, - но счастлив вам сообщить, что опухоль либо полностью переродилась, либо закальцинировалась, как случается с такими одиночными опухолями. Теперь ее не приходится опасаться.

Это известие, казалось, вовсе его не обрадовало.

-Вот так со мной всегда, - воскликнул он горячо. - Вот если бы с кем-нибудь другим случилась лихорадка, он наверняка был бы в опасности, а мне говорят, что опасности нет. Ну-ка, взгляните сюда. - Он распахнул рубашку на груди и показал мне шрам где-то поблизости от сердца. - Это от пули горца. Казалось бы, куда еще надо целить, чтобы покончить с человеком - так нет же, она скользит по ребру и выходит сзади, едва повредив что-нибудь кроме того, что вы, медики, называете плеврой. Слыхали вы когда-нибудь о чем-либо подобном?

-Ничего не скажешь, вы родились под счастливой звездой, - отозвался я с улыбкой.

-Ну, это как сказать, - он покачал головой. -- Смерть меня не пугает, если только она является в какой-нибудь знакомой форме, но, признаюсь, дожидаться некой странной, некой сверхъестественной смерти - это наводит ужас и лишает мужества.

-Вы хотите сказать, - переспросил я, сбитый с толку, - что предпочитаете естественную смерть насильственной?

-Нет, я не это имел в виду. - ответил он. - Я слишком близко знаком со свинцом и холодной сталью, чтобы бояться одного или другой. Вы знаете что-нибудь об одиллических силах, доктор?

-Нет, не знаю. - я внимательно всмотрелся в него, ища признаки возвращения горячки. Но взгляд его оставался разумным, и лихорадочный румянец исчез с лица.

-А! вы, западные ученые, кое в чем сильно отстаете, - заметил он. Во всем, что материально и ведет к телесному комфорту, вы на высоте, но в отношении тонких сил Природы, скрытых возможностей человеческого духа лучшие из вас на столетия отстали от ничтожнейшего из индийских кули. Бесчисленные поколения наедающихся говядиной, любящих удобства предков отдали нашим животным инстинктам власть над духовными. Тело, назначенное быть простым орудием души, сделалось для нее развращающей темницей. Восточные душа и тело не так спаяны друг с другом, как наши, и гораздо легче разлучаются в смерти.

-Кажется, им немного проку от этой особенности их натуры, проговорил я недоверчиво.

-Только тот прок, что они больше знают, - ответил генерал. - Если бы вы попали в Индию, так наверно, первое развлечение, которое вы бы там увидели - это так называемый манговый фокус. Конечно, вы о нем слышали или читали. Парень сажает семечко манго и делает над ним пассы, покуда оно не прорастает, покрывается листвой, цветет, плодоносит - и все это за полчаса. Это не фокус - это знание. Те люди знают о природных процессах куда больше, чем ваши Тинделлы и Хаксли, они могут ускорять или замедлять эти процессы тонкими средствами, о которых мы не имеем никакого понятия. Так называемые факиры из низших каст - это обыкновенные фокусники, но люди, достигшие больших высот так же превосходят нас в знаниях, как мы - готтентотов или патагонцев.

-Вы говорите так, как будто вы с ними хорошо знакомы, - заметил я.

-К несчастью да, - отозвался он. - Я с ними общался таким образом, каким, надеюсь, никому больше никогда не доведется. Но, право, об одиллических силах вы должны что-нибудь знать, потому что в вашей профессии за ними огромное будущее. Вы должны прочесть "Исследования магнетизма и жизненной силы" Рэйхенбаха и "Письма о животном магнетизме" Грегори. Если вы к ним добавите двадцать семь афоризмов Месмера и работы доктора Юстинуса Кернера, это сильно расширит круг ваших понятий.

Не могу сказать, чтобы я признал прописаный мне курс чтения предметом, связанным с моей профессией, так что я не сделал никаких комментариев, а поднялся, чтобы уйти.Перед этим я еще раз сосчитал пульс пациента и убедился, что лихорадка полностью прекратилась таким внезапным и необъяснимым образом, который совершенно не характерен для заболеваний малярийного типа.

Я повернулся к генералу, чтобы поздравить его с таким внезапным улучшением и одновременно потянулся за перчатками, лежащими на столе - в результате я поднял не только свою собственность, но и полотняное покрывало с неизвестного предмета.

Я бы и не заметил, что натворил, если бы не злобный взгляд больного и его нетерпеливое восклицание. Я тут же повернулся и положил покрывало на место так быстро, что просто не могу сказать, что под ним находилось, осталось только общее впечатление: это "что-то" выглядело, как свадебный пирог.

-Ладно, доктор, - к генералу вернулось добродушие, когда он понял бесспорную случайность произошедшего. - Почему бы вам его и не увидеть? И, протянув руку, он снял покрывало во второй раз.

Тогда я разглядел: то, что я принял за свадебный пирог, на самом деле представляло собой замечательно выполненную модель величественного горного хребта, чьи покрытые снегом вершишы, надо сказать, и впрямь напоминали сахарные башенки и минареты.

-Это Гималаи, точнее их Суринамская ветвь, - пояснил генерал. - Тут показаны главные перевалы между Индией и Афганистаном. Великолепная модель. Эти места для меня много значат - тут была моя первая кампания. Вот перевал напротив Калабага и Тульской долины - здесь я летом 1841 года защищал конвой и присматривал за афидиями. Эти занятия - не синекура, можете мне поверить.

-А это, - я показал на кровавокрасную отметку рядом с перевалом, место битвы в которой вы участвовали?

-Да, там было жарко, - ответил он, наклоняясь над красной отметкой. - Нас атаковали...

Тут он упал на подушку, будто его подстрелили, и лицо его

приняло то же выражение ужаса, с каким я его в первый раз

увидел. В то же мгновение откуда-то, словно бы из воздуха прямо

над кроватью, послышался тонкий дрожащий звон, который я могу

сравнить только со звонком велосипеда - но этот звук отличался

от него отчетливой пульсацией. Никогда, ни до того, ни после, я

не слышал ничего подобного. Я огляделся в удивлении, не

понимая, откуда взялся этот звук, но не увидел ничего, чему бы

можно было его приписать.

-Все в порядке, доктор, - проговорил генерал с принужденной улыбкой. - Это ко мне проведен такой звонок. Может быть, вы спуститесь писать рецепты в гостинную?

Ему явно не терпелось от меня избавиться, так что мне пришлось удалиться, хотя я с удовольствием задержался бы немного, чтобы узнать, откуда взялся таинственный звук.

Уезжал я с твердым намерением навестить интересного пациента снова и попытаться извлечь из него новые подробности о его прошлом и настоящем. Однако мне пришлось разочароваться, потому что в тот же вечер мне принесли письмо от самого генерала со вложенной щедрой платой за единственный визит и сообщением, что мое лечение так ему помогло, что он считает себя совершенно здоровым, и мне нет нужды беспокоиться навещать его опять.

То был единственный раз, когда я общался с арендатором Кломбера.

Соседи и другие любопытные часто спрашивали меня, не произвел ли он на меня впечатления душевнобольного. На этот вопрос я должен без колебания ответить отрицательно. Напротив, его замечания создали у меня представление о нем, как о человеке начитанном и глубоко думающем.

Но во время нашей единственной встречи я заметил, что рефлексы у него слабые, arcus senilis хорошо заметен и артерии аэроматичны - одним словом имелись все признаки, что здоровье в неудовлетворительном состоянии и можно опасаться внезапного кризиса.

Глава 10. Как из поместья пришло письмо.

росив на свое повествование этот боковой свет, я возвращаюсь к тому, что пережил сам. Свой рассказ я прервал, как читатель без сомнения помнит, в момент появления диковинного бродяги, который назвал себя капралом Руфусом Смитом. Это событие произошло в самом начале октября, и я убедился, сопоставляя даты, что доктор Истерлинг посетил Кломбер недели на три раньше.

Все это время я был в жестоком волнении, потому что ничего не слышал ни о Габриэль, ни о ее брате, с тех самых пор, как генерал застал нас вместе. Я нисколько не сомневался, что их подвергли какому-то принуждению, и мысль о том, что мы навлекли на них несчастье, не давала покоя ни мне, ни сестре.

Однако наше волнение несколько утихло, когда через несколько дней после моей последней беседы с генералом мы получили записку от Мордонта Хизерстоуна. Ее принес маленький оборванец, сын одного из наших рыбаков, пояснивший, что записку дала ему у подъездных ворот некая старуха, видимо, кломберская кухарка.

"Дорогие друзья, - говорилось в записке, - Габриэль и меня

очень огорчает мысль о том, как вы беспокоитесь, не имея от нас известий. Дело в том, что мы принуждены безвылазно сидеть дома. И это принуждение не физическое, а моральное.

Наш бедный отец, который становится все более нервным день ото дня, упросил нас пообещать, что мы не выйдем из дому до пятого октября, и, чтобы умерить его страхи, мы пообещали. Он со своей стороны пообещал нам, что после пятого, то есть, меньше, чем через неделю, мы будем свободны, как воздух, и сможем ходить, куда вздумается - так что нам есть, чего дожидаться.

По словам Габриэль, она вам рассказала, как меняется отец после этой пресловутой кризисной даты. Кажется, в этом году у него больше, чем обычно, оснований ожидать несчастья, потому что никогда прежде я не видел, чтобы он предпринимал так много предосторожностей или казался таким выведенным из равновесия. Кто бы мог подумать привиде его склоненной фигуры и трясущихся рук, что это - тот самый человек, который несколько недолгих лет назад имел обыкновение устраивать пешие охотничьи экспедиции за тиграми в терайских джунглях и смеялся над более робкими охотниками, ищущими безопасности в балдахине на слоновьей спине?

Вы знаете, что на улицах Дели он заработал Крест Виктории - и вот, он вздрагивает от страха при каждом звуке в самом мирном уголке Англии! Как это печально, Вэст! Вспомните (я вам уже говорил это), опасность не мнимая, не воображаемая, у нас есть все причины считать ее как нельзя более реальной. И однако, природа ее такова, что ее невозможно ни предотвратить, ни толком выразить словами. Если все будет хорошо, ждите нас в Бренксоме шестого.

С горячей любовью к вам обоим, остаюсь, дорогие друзья, преданым вам

Мордонтом."

Это письмо принесло нам огромное облегчение, дав знать, что брат и сестра не испытывают никакого физического принуждения, но наше бессилие и невозможность даже понять сущность опасности, угрожающей тем, кого мы любили больше, чем себя, едва не доводили нас до сумасшествия.

Пятьдесят раз на дню мы спрашивали себя и друг друга, откуда ждать беды, но, чем больше мы об этом думали, тем более безнадежной казалась загадка.

Наконец, устав от бесплодных рассуждений, мы были принуждены их бросить, успокаивая друг друга тем, что всего через несколько дней все запреты снимутся и мы обо всем услышим из собственных уст наших друзей. Мы только опасались, что эти несколько дней покажутся нам томительными и долгими. И так бы оно и было, если бы не новое, совершенно неожиданное событие, отвлекшее нас от наших забот и снабдившее новыми занятиями.

Глава 11. Крушение барка "Белинда".

Лицемерное утро третьего октября предъявило нам яркое солнце и безоблачное небо. На рассвете, правда, веял легкий бриз, и два-три крохотных белых облачка дрейфовали в небесах, словно потерянные перья гигантской птицы, но к середине дня даже и тот слабенький ветерок совершенно улегся, и воздух стал густым и неподвижным. Солнце, истекая светом, жгло необыкновенно сильно для осенней поры, и над холмами висела мерцающая дымка, совсем скрывшая от глаз ирландские горы на той стороне пролива.

Море поднималось и опадало длинными тяжелыми маслянистыми валами, они медлительно накатывались на берег и угрюмо разбивались с глухим монотонным гулом о скалистый пояс земли. Неопытному взгляду все представало мирным и спокойным, но те, кто привык читать предостережения природы, видели мрачную угрозу и в воздухе, и в небе, и в море.

Мы с сестрой медленно прогуливались по кромке большого песчаного мыса, вонзившегося в Ирландское море между величественным заливом Льюс и более узкой бухтой Киркмэйден, на берегу которой стоит Бренксом. Было слишком душно, чтобы много ходить, так что мы скоро присели на песчаном пригорке, поросшем пучками травы, как и все побережье, защищенное этой природной дамбой от вторжения океана.

Наш отдых скоро был прерван скрипом тяжелых башмаков по гальке, и появился старый матрос Джемисон (о котором я, кажется, уже имел случай упомянуть) с переброшенной через плечо мелкой сетью для ловли креветок. Увидав нас, он подошел и в свойственной ему грубовато-добродушной манере спросил, не будет ли слишком смело с его стороны прислать нам креветок к ужину.

-Перед штормом всегда улов хороший, - добавил он.

-Так вы думаете, будет шторм? - спросил я.

-Ну, это даже морской пехотинец увидит, - ответил он, отправляя за щеку огромную порцию табака. - Вон, пустоши за Кломбером совсем белые от чаек и буревестников. Чего же это ради они туда набились, если не для того, чтоб с них не сдуло все перья? Видел я похожий денек, когда мы уматывали с Чарли Нэпьером от Кронштадта. Нас тогда чуть не уволокло под самые пушки крепости, при всех наших винтах и машинах.

-Здесь случались кораблекрушения? - поинтересовался я.

-Бог с вами, сэр, да это местечко ими прославилось! Да вот, хоть те два первоклассных судна короля Филипа, что пошли ко дну со всей командой в этом самом заливе в испанскую войну! Если б та лужа и этот залив могли говорить, им нашлось бы, о чем. В Судный День эти воды прямо закипят столько народу со дна поднимется.

-Надеюсь, нам не придется здесь видеть крушения, - искренне пожелала Эстер.

Старый моряк покачал седеющей головой и взглянул недоверчиво на мутный горизонт.

-Задувает с запада, - сказал он. - Кое-кому из тех, что сейчас под парусами, придется туго, если их захватит в узости Северного пролива, где нет места маневрировать. Хоть вон тот барк - держу пари, его хозяин дорого бы дал, чтоб он стоял сейчас на якоре в Клайде.

-Он кажется совершенно неподвижным, - заметил я, присматриваясь к этому барку, чей черный силует со сверкающими парусами медленно поднимался и опускался в такт чудовищному пульсу, бьющемуся под ним. - Может быть, Джемисон, мы ошибаемся, и шторма вообще не будет?

Старый матрос усмехнулся с видом превосходства и зашаркал прочь, подобрав свою сеть, а мы с сестрой медленно направились к дому сквозь горячий неподвижный воздух.

Я пошел прямиком в кабинет отца, узнать, нет ли у старого джентльмена инструкций насчет поместья, потому что он углубился в новый труд по восточной литературе, а труды управляющего полностью оставил на меня. Я застал его за квадратным библиотечным столом, так заваленным книгами и бумагами, что от двери виднелся только хохолок седых волос.

-Дорогой сын, - услышал я, как только вошел, - для меня, право, большое несчастье, что ты не говоришь на санскрите. В твои годы я мог разговаривать не только на этом благородном языке, но и на тамильском, лоитском, гэнгельском и малайском диалектах, которые можно назвать побегами туранианской ветви.

-Я очень сожалею, сэр, - отвечал я, - что не унаследовал ваших замечательных талантов полиглота.

-Я поставил себе такую задачу, - пояснил он, - что, если бы только наша семья могла продолжать выполнять ее из поколения в поколение вплоть до завершения, это обессмертило бы имя Вэстов. Я говорю не больше, не меньше, как о публикации английского перевода буддистских Дхарм с предисловием, дающим представление о положении браминизма до появления Сакъямуни. При должном усердии, возможно, я сумею до конца своей жизни закончить часть предисловия.

-А не скажете ли вы мне, сэр, - поинтересовался я, - сколько времения займет вся работа?

-Сокращенное издание имперской библиотеки в Пекине, - начал отец, потирая руки, - состоит из трехсот двадцати пяти томов в среднем по пяти фунтов весом. Затем, предисловие, которое должно включать частичное изложение Риг-веды, Сама-веды, Вагур-веды и Атарва-веды с Врахманами, едва ли можно вместить меньше, чем в десять томов. Теперь, если положить по году на каждый том, у нас будут все основания надеяться, что семья выполнит свою задачу приблизительно к 2250-му году, двенадцатое поколение закончит работу, а тринадцатое сможет заняться оглавлением.

-А на что наши потомки будут жить, сэр, - спросил я, улыбаясь, - во время выполнения этого великого предприятия?

-Вот это в тебе хуже всего, Джек, - воскликнул отец с досадой. - Ты человек, совершенно не практичный. Вместо того, чтобы сосредоточить внимание на моем благородном проекте, ты принимаешься выискивать всякие абсурдные возражения. Раз наши потомки будут заниматься Дхармами, это уже второстепенные детали, как они будут жить. Теперь я хочу, тобы ты сходил к хижине Фергюса Макдональда и распорядился насчет крыши, а Вилли Фулертон прислал записку, что его корова заболела. Можешь заглянуть туда по дороге.

Я отправился выполнять эти поручения, но прежде взглянул на барометр. Ртуть упала до небывалой отметки в двадцать восемь дюймов. Мне стало ясно, что старый моряк неошибся.

Когда я вечером возвращался через пустошь, ветер уже задувал короткими злыми шквалами, а западный горизонт загромождали мрачные тучи, протянувшие длинные взлохмаченные щупальца прямо в зенит. Два или три ярких серно-желтых пятна света выделялись на их темном фоне зловеще и угрожающе, а поверхность моря превратилась из блестящей ртути в матовое стекло. Низкий стонущий звук поднимался над океаном, словно тот предчувствовал несчастье.

Далеко в проливе я заметил одинокий запыхавшийся пароход, торопящийся к Белфасту, и все тот же утренний барк, до сих пор бьющийся в пределах видимости, пытаясь идтина север.

В девять дул сильный ветер, в десять он превратился в шторм, и еще до полуночи в море свирепствовала самая страшная буря, какую мне приходилось видеть у этих суровых берегов. Я сидел в нашей маленькой обшитой дубом гостиной, прислушиваясь к визгу и вою ветра, к стуку гравия и камешков, летящих в стекло. Мрачный оркестр природы играл старую, как мир, пьесу в широком диапазоне от громового прибоя до визга чиркающей по стенам гальки и резких криков испуганых морских птиц.

За обреченным судном из беспредельной темноты катились длинные ряды огромных валов, без конца, без устали, испещренные клочками пены на гребнях. И каждый вал, войдя в широкий круг неестественного света, казалось, рос, набирал силу и стремительность, покуда не обрушивался с ревом и грохотом на свою жертву.

Мы отчетливо различали десять или двенадцать цепляющихся за леера перепуганных моряков; когда свет открыл им наше присутствие, они повернули к нам белые лица и умоляюще замахали руками. Несчастные видно почерпнули в нашем присутствии новую надежду, потому что их собственные лодки явно либо смыло, либо разбило вдребезги. На разбитой корме стояли еще три человека, определенно отличающиеся и расой, и по натуре от остальных.

Облокотившись на изломанное ограждение, они, казалось, беседовали друг с другом так спокойно и бесстрастно, как будто не сознавали грозящей им смертельной опасности. Когда их освещали вспышки сигнального огня, мы могли различить с берега, что эти невозмутимые иностранцы носили красные фески, а лица их несомненно свидетельствовали о восточном происхождении. Но нам недолго пришлось рассматривать все эти подробности. Корабль быстро разрушался, и надо было попытаться спасти бедняг, моливших нас о помощи.

Ближайшее спасательное судно стояло в заливе Льюс, в десяти долгих милях отсюда, но рядом на гальке лежало наше собственное маленькое и прочное суденышко, а вокругтолпилось множество храбрых моряков для экипажа. Шестеро из нас бросились к веслам, остальные оттолкнули лодку от берега, и мы двинулись в путь сквозь бешеные воды, колеблясь и отступая перед гигантскими валами, но упорно сокращая расстояние между собой и барком.

Казалось, однако, что нашим усилиям суждено пропасть даром.

Когда мы поднялись на очередной гребень волны, я увидел, как колоссальный вал, вздымающийся над прочими и подгоняющий их, как пастух гонит стадо, накатил на судно, заворачивая огромный зеленый навес над проломленной палубой. С душераздирающим треском корабль разломился под ударом надвое там, где зубчатый хребет Ганзельского рифа вгрызся в его киль. Корма со сломанной бизанью и тремя восточными пассажирами соскользнула назад в глубокие воды и исчезла, а нос, беспомощно качаясь, повис на скалах в ненадежном равновесии.

Крик ужаса долетел от терпящих бедствие и эхом отозвался на берегу, но милостью Провидения останки судна продержались до тех пор, покуда мы не подплыли под бушприти не сняли весь экипаж до единого человека. И мы не осилили еще и половины обратного пути, когда второй огромный вал смел нос корабля с рифа и, уничтожив сигнальный огонь, скрыл от наших глаз чудовищную развязку.

Наши друзья на берегу не поскупились на похвалы и поздравления, так же усердно они приветствовали и утешали потерпевших. Тех оказалось тринадцать - кучка самых окоченевших и ошеломленных смертных, какие когда-нибудь проскальзывали у смерти между пальцами. Кроме, правда, капитана - этот бывалый крепкий человек не придавал делуособого значения.

Кого приютили в одном доме, кого - в другом, но большая часть отправилась с нами в Бренксом, где мы их снабдили кое-какой сухой одеждой и угостили говядиной и пивом на кухне у огня. Капитан по имени Мидоуз втиснул свою крупную фигуру в мой собственный костюм и спустился в гостиную, чтобы приготовить себе немного грога и сообщить нам с отцом подробности крушения.

-Кабы не вы, сэр, и ваши бравые молодцы, - говорил он мне с улыбкой, - мы бы давно уже нырнули на десять саженей. Что до Белинды, так это было дырявое старое корыто, да еще хорошо застрахованное, так что ни хозяевам, ни мне сердца это не разобьет.

-Боюсь, - заметил мой отец печально, - что мы больше никогда не увидим ваших трех пассажиров. Я оставил на берегу людей на случай, если их вынесут волны, но боюсь, что это безнадежно. Я видел, как они упали в воду, когда корабль разломился, а среди таких ужасных волн никто не мог уцелеть.

-Кто это был? - спросил я. - Я бы не поверил, что люди могут держаться так невозмутимо в такой опасности.

-Насчет того, кто они или откуда, - отвечал, попыхивая трубкой, капитан, - трудно что-нибудь сказать. Последний раз мы пришвартовались в Карачи - это на севере Индии - и там взяли их на борт пассажирами до Глазго. Младшего звали Рам Сингх, и это единственное, что я обо всех о них знаю, но все трое казались тихими безобидными джентльменами. Я в их дела никогда не лез, но по-моему они - торговцы из Хайдарабада, ехали по своим делам в Европу. Я-то никак не мог понять, с чего это матросы их боялись, да и помощник тоже - а уж ему, кажется, надо быть умней.

-Боялись? - воскликнул я в удивлении.

-Да, они себе вбили в голову, что с такими пассажирами небезопасно. Готов поклясться: спустись вы сейчас на кухню, вам тотчас же все заявят, что беду накликали индусы.

Не успел капитан договорить, открылась дверь и вошел помощник

-высокий рыжебородый моряк. Какой-то добросердечный рыболов снабдил его одеждой, и помощник в потертом свитере и старых башмаках выглядел прекрасным образчиком моряка, потерпевшего крушение.

Высказав нам в нескольких словах свою благодарность, он поставил стул поближе к огню и принялся греть большие коричневые руки.

-Ну, что вы теперь скажете, капитан Мидоуз? - начал он вскоре, бросив резкий взгляд на своего начальника. - Разве я вас не предупреждал, что затея везти этих черномазыхна борту Белинды добром не кончится?

Капитан откинулся на стуле и от души рассмеялся.

-Говорил я вам? - воскликнул он, обращаясь к нам с отцом.

-Говорил я вам?

-Могло бы нам получиться и не до смеха, - пробурчал помощник. - Я потерял хороший мундир, и еще слава Богу, что не потерял и жизнь впридачу.

-Если я правильно вас понял, - переспросил я, - вы вменяете свои злоключения в вину вашим злополучным пассажирам?

Помощник широко открыл глаза.

-Почему злополучным, сэр?

-Потому, что они почти наверняка утонули.

Он фыркнул недоверчиво и снова принялся греть руки.

-Такой народ не тонет, - проговорил он после паузы. - Их папаша дьявол за ними присматривает. Вы их видели там, на корме, как они сворачивали сигареты, когда снесло бизань и разможжило шлюпки? Меня это доконало. Не удивительно, что вы, сухопутный народ, не понимаете, но капитан-то плавал с тех пор, как сравнялся в росте с нактоузом, и должен бы, кажется, знать, что кошка да священник - самые худшие грузы из всех. А если уж христианский священник плох, так надо думать, язычник со своими идолами в пятьдесят раз хуже. Нет, я стою за добрую старую религию, черт меня подери!