Чтение 4–й страницы книги ~Мир уршада~

— Я тоже боюсь. Мы все боимся, это правильно. Мы же не духи, а люди.

— А почему же?..

— Потому что так требует наш долг. Иногда девочка рождается с духом Дочери волчицы, как ты. Ей дается слишком много, гораздо больше, чем другим дочерям и сыновьям народа раджпур. Но когда человеку много подарено, еще больше он должен отдать.

— Кому отдать? Духам?

— Я учу тебя два года, а ты все такая же бестолковая! — Старуха отвесила мне подзатыльник. — Духи даруют силу не для того, чтобы ты вернула ее назад. Получила — отдай людям.

Я слушала Мать Красную волчицу и ощущала себя бесконечно глупой. Я никак не могла взять в толк, где же во мне неведомая сила, которой почему-то надлежит всю жизнь делиться с другими.

— А камни? Разве они были всегда? А уршады были всегда?

— Уршады были всегда, на них держится мир. А Камни… Уршады то рождают их часто, как детенышей речной крысы, то оскудевают. Мудрецы-торгуты говорят: это оттого, что четвертая твердь то слишком близко от нас, то снова слишком далеко. Когда-нибудь, если мы не перехватим ее, она оторвется навсегда, и мир погрузится во мрак…

Я поежилась, вспомнив ночную темноту Леопардовой реки, когда обе луны прячутся за дождевыми тучами. Именно так я представляла себе мир, погрузившийся во мрак.

— Мать волчица… — робко позвала я. — А четвертая твердь к нам так же близко склоняется, как Смеющаяся луна? Или как Гневливая, которая бродит по осторожной тропе, не приближаясь к водопою? И можно ли?..

— Можно ли застать четвертую твердь на купании в реке? — Мать волчица расхохоталась так, что вокруг нашего шатра с гомоном взлетели лесные птицы. — Нет уж, она не придет купаться в реку, ха-ха! Она всегда рядом, но не так, как Зеленая улыбка или Хибр. Она качается взад-вперед, взад-вперед, и никогда рядом, ха-ха…

Я слушала старуху и пыталась представить себе громадную твердь на качелях, похожую на девочку, искалеченную оспой. У меня ничего не получалось. Моего слабого воображения не хватало для осознания, что мир столь огромен, и в нем, за тысячи гязов воды, живут далекие и страшные родственники. Хотя уршады были ближе и страшнее, они превращали человека в кучку бурой слизи и отвратительных бесов.

Уршады на тверди живут всегда, строго сказала Мать волчица. Но когда-то давно, мудрые Матери умели обходиться и без них. Они легко проникали в мир четвертой тверди иприносили оттуда осколки счастья.

— А зачем она нам, четвертая твердь? — спросила я. — Разве нам плохо здесь?

Мать Красная волчица надолго замолчала, вглядываясь в бирюзовую пропасть над головой. Там кружили падалыцики, высматривая умерших вьючных животных, там в лучах желтой Короны купались дрожащие миражи невиданных городов. Внизу же, под кудрявым лесным пологом, топтался и разноголосо кричал Шелковый путь.

— Четвертая твердь рядом, но туда не попасть по Янтарным каналам, — печально заметила Мать волчица. — Когда-то четвертая твердь была еще ближе, но теперь она удаляется. Уже давно она удаляется. Когда-то она покинет нас навсегда, и тогда мир Великой степи погибнет, так записано в хрониках мудрецов-торгутов… Там, на райской тверди, люди и духи живут сытно и счастливо и любят друг друга. Там нет войн, нет кровной вражды и обмана…

Послушай, девочка, я буду учить тебя всему, что знаю. Потом я отдам тебя в обучение к тем, кто знает больше, чем Матери волчицы. Не перебивай и не реви!.. Ты пройдешь по Шелковому пути и вернешься домой. А если ты не вернешься, значит, ты недостойна стать Красной волчицей. Ты будешь искать четвертую твердь, так же как ее искали мы, не только на Великой степи, но и на Хибре, и на Зеленой улыбке. Ты будешь искать ее и найдешь, потому что ты не такая, как другие. Ты найдешь твердь, где все народы счастливы и мирно спят, отбросив оружие. Ты родилась, чтобы спасти Великую степь…

К СЫРОМУ БАРЬЕРУ

К чему Рахмани не мог привыкнуть на севере, так это к холоду. К холоду приучить себя было невозможно. За годы, проведенные на границе тьмы, он опробовал несколько методик укрощения плоти, но ни одна не выручала надолго. Во время странствий по стране раджпуров молодой Саади встречал архатов, способных неделями обходиться без еды, способных спать, зависая в воздухе, и одной волей останавливать облака. Однако и их власть над сущим оказывалась кратковременна по сравнению с вечностью. Саади некоторое время провел в одной из школ «малой переправы», не прикасаясь к чужому богопротивному знанию, но изучая его. Архаты умели многое, но вряд ли научили бы, как неделю провести на льду, под пляской огней…

До того как на юге погаснет последний отблеск дня, можно было двигаться абсолютно прямо, держа курс на созвездие Мышат. После того, как темнота завладеет миром, для одинокого человека существовали две возможности. Точнее — три. Первый путь — это сломя голову бежать обратно к родному иглу, под охрану заговоров, собак и сиреневых грибов. Под охрану света. Второй вариант, к которому Рахмани очень хотелось склониться, — заночевать в одном из иглу, возле Сырого барьера, там, где в результате разлома возникла складчатая, неровная стена льда. Там не так ветрено, и всегда имеется запас дров для утомившихся путников. Переждать безлунный цикл и ночами пробираться к Гагену, к Янтарному каналу…

Но Рахмани предпочел третий путь. Опытный глаз различал почти незаметные вешки, следы от полозьев, брошенные и вросшие в лед объедки. Здесь много ездили, до Сырого барьера в лунные ночи считалось почти безопасно. Полозья с шелестом резали сухой снег, мороз кусал Рахмани за щеки, заставлял кутаться в меховую выворотку и натираться жиром. Верный Ванг-Ванг щурился на небо, по горло замотавшись в меха, иногда бросал косые опасливые взгляды на молчащего хозяина, на сосульки, повисшие на платке,закрывающем рот Рахмани. Ванг-Ванг немало повидал за годы службы семье Саади. Он видел, как бородавчатый уршад забирает цветущих юношей, как разрезают животы женщинам, в которых поселились личинки гоа-гоа-чи, как рубят ноги собирателям жемчуга, которых ужалила медуза-амфора, чтобы яд не добрался до жизненно важных органов…

Но Ванг-Ванг никогда еще не видел, как призраки дарят улыбки.

Между Трубадуром и Святым семейством уже покачивалась первая лилово-розовая полоска, провозвестник грядущей полярной радуги. Ванг-Ванг обожал северное сияние, хоть и боялся. На его далекой тайской родине такого не увидишь за любые деньги. Рахмани даже завидовал восторженности пожилого невольника, его самого давно не трогалакрасота ночного неба. Свистели полозья, хрустел снег под ногами, под перекладиной саней покачивался костяной божок алеутов, подаренный Рахмани добрым приятелем Ларси…

В позапрошлом сезоне опытнейший проводник, венг Ларси, вел четыре упряжки с плато Четырех столбов. С ним был его сын, шестнадцати лет, и четверо руссов, крепкие и богатые. Они щедро заплатили ловцу Тьмы серебряными далерами и собольими хвостами и уговаривали его остаться на ночевку прямо на плато. Они ничего не нашли в течение двух недель, хотя им было явлено достаточно добрых предзнаменований. На упряжку садилась полярная сова, падали звезды и дважды видели дикую страусиху с птенцами. Лишь в последний день контракта им повезло, если то, что произошло позже, можно назвать везением. На плато Четырех столбов зоркие глаза младшего венга углядели что-то темное под ледяным торосом. Руссы остановили упряжки, прекратили отгонять мороз огненной водой и достали ледорубы. Им долго пришлось брести пешком, проваливаясь в трещины, скатываясь с острых уступов. Хаски не могли сопровождать их по грудам ледяных глыб. Наконец, мужчины достигли загадочного предмета. Несомненно, это был один из подарков Вечной Тьмы, заброшенный из иного мира.

Это был очень странный и очень громоздкий предмет, хотя со стороны Вечной Тьмы почти всегда появляется нечто странное. Со слов сына Ларси, руссам довелось откопатьжелезную повозку. С четырьмя мягкими колесами, с дверцами, почти как в карете, и превосходными стеклянными окнами. Но нигде не нашлось и намека на крепления для собак, оленей или лошадей. Повозка блистала, непостижимая, ужасная, обросшая снежной коркой. Мужчины сообща взломали одну из дверей, внутри пахло сладко, как от женщины,пользующейся цветочными духами. Такой подарок было нереально тащить на себе, распиливать или рубить на куски руссы не отважились, но и бросить находку было страшно. Подарок мог найти кто-нибудь другой, особенно теперь, когда блестящая оранжевая капля ярко выделялась на снегу, как спелый мандарин на крахмальной скатерти. В железной повозке скрывалась масса интересного. Настоящее богатство, немыслимое богатство. Боярская Дума руссов отвалила бы за такую редкость столько золота, сколько весила сама находка.

Но золота вечно не хватает, сколько ни набивай карманы. Рахмани знал об этом, как никто другой.

Руссы предложили Ларси вчетверо против обычной цены, и это были очень большие деньги. За такие деньги пожилой необразованный венг мог отправить сына в университет. В Гаген, в Лондиниум или даже в Пруссию. От него же требовалось доставить к плато Четырех столбов упряжку ездовых эму, чтобы вытянуть тяжелую померанцевую повозку на сухие земли. Пьяные руссы были не слишком опытны, но даже они замечали, что льды за их спиной постоянно шепчутся и переползают с места на место, волоча за собой хитрые тени. Опытнейший ловец, каким был Ларси, не имел права соглашаться на ночевку в районе плато, тем более в безлунный цикл. Он прекрасно сознавал, что шансов вернуться с тягловыми птицами и вытащить груз почти нет. Тьма играет своими подарками, как захочет. Не подберешь сегодня, завтра найдешь на том же месте серое крошево и торчащие ледяные пальцы. Еще меньше шансов было у руссов дождаться своего проводника. Купцам не доводилось раньше ночевать во льдах, в безлунных белых пустынях, но у них хватило хитрости и ума, чтобы оставить сынка Ларси в заложниках. Они заявили ловцу Тьмы, что мальчик побудет с ними, пока отец не вернется. Чтобы у ловца было большепричин поспешить, они показали ему серебро и заряженный пистоль.

Ларси они не дождались, но правда о том, что случилось в безлунный цикл на плато Четырех пальцев, стала известна Рахмани много позже. Ларси очень спешил, погоняя собак кнутом, чего не делал никогда раньше. Женщины испугались, когда увидели его, и не хотели отпускать обратно. Он и сам чуял, как поднимается за спиной бледное розовое свечение — очень скверный признак. Луна окончательно прячется за отрогами плато Зайцев, но взамен лунного света приходит это…

За границей вечной Тьмы нет дня и нет ночи, но иногда там становится светло, почти как в поселках поморов на Великой степи. Хаски чуют приближение света заранее, и заговоренные амулеты начинают стонать, поэтому ловцы Тьмы успевают увести упряжки в безопасные иглу, под защиту Сырого барьера. Опытный ловец, венг Ларси выпил огня с руссами и пренебрег опасностью.

Четвертая твердь рождала уршадов. Ларси запряг шесть самых мощных птиц в длинные сани и погнал назад. Он не вернулся, и руссы не вернулись — никто, а спустя неделю двое промысловиков пересекали плато, гонясь за медвежонком, и обнаружили сына Ларси. Он выжил, но потерял ступни ног и два пальца на руке. Мальчику сказочно повезло. Рахмани провел возле его постели, в иглу старого Ларси несколько ночей, но не сразу поймал правду за хвост. Он всегда видел на несколько песчинок вперед и различал, как напрягается мальчик, едва заслышав голос гостя на пороге. Сын Ларси расплакался, вспоминая, как начали розоветь торосы от восходящего света. Руссы копали, им не терпелось добраться до днища невероятной колесницы. Хаски рвали и грызли постромки, чуя приближение четвертой тверди. За границей Вечной Тьмы нет дня и ночи, но иногда наступает время, когда человеку лучше уйти. Венги говорят про такие периоды: «Вечная Тьма рожает уршадов»…

Когда стало совсем светло, безумие постучалось в души руссов. Двое из них пошептались между собой и застрелили двоих своих товарищей. Шестнадцатилетний сын Ларси стучал зубами от страха, глядя на них из-под тента саней. Он уже догадался, что в живых его не оставят, и решил бежать. Пока мужчины пили из бутыли белое прозрачное вино, он сбежал. Ему дважды выстрелили вслед, но догонять не стали. Предвкушение будущего богатства расплавило им мозги.

Мальчик за семнадцать часов пересек пешком плато Четырех столбов, он спешил навстречу отцу, но разминулся с ним. Во льдах никогда нельзя быть уверенным, что твой сегодняшний путь повторяет вчерашние следы… Как погиб старый Ларси и уцелевшие путешественники-руссы, никто так и не узнал. Вечная Тьма похоронила их вместе с чудесной находкой и упряжкой тягловых страусов…

Рахмани выслушал все это, сидя у постели искалеченного юноши.

— Где он? — спросил Рахмани, и от его голоса слепая бабка Ларси, курившая у очага, выронила трубку.

Рахмани не стал спрашивать, как венг Ларси убил оставшихся в живых руссов, такие скучные подробности его не интересовали. Он сжал юноше израненную руку и заткнул ему платком рот, чтоб не слушать вопли. С улицы вбежали вдова Ларси, его племянник и еще две женщины. Рахмани обернулся к ним, и все четверо отшатнулись, порезавшись о сталь его взгляда. Племянник попытался незаметно вытащить нож из-за голенища, но Рахмани показал им всем раздвоенный язык. Язык был самый обыкновенный, но венги увидели именно то, что он хотел им показать. Увидели морду снежного дэва. Благоразумные женщины со слезами повисли на плечах своего горячего родственника, остудив его пыл.

— Твой отец был верным другом и мудрым человеком, — произнес Рахмани, вытирая слезы раненому юноше. — Мне грустно сознавать, что ловец Тьмы мог нарушить законы чести.

— Он… ради меня, и ради сестры, — прохрипел мальчик, баюкая забинтованные пальцы. — Тьма повредила его разум… Он не хотел…

— Прошу тебя… — повалилась в ноги ловцу вдова Ларси. — Прошу тебя, он и так теперь калека… Не убивай моего сына! Возьми все, что ты хочешь, но не убивай его…

— Я уважал и любил твоего мужа, — сказал ей Рахмани, и лик его окутался неподдельной грустью. — Но теперь мне горько сознавать, что я спал в одной палатке с человеком, который мог бы меня зарезать…

— Но мой сын невиновен, — всхлипнула женщина. — Умоляю тебя, не доноси на нас… Если ищейки короля заподозрят, что ловец Тьмы напал на гостей, если хотя бы заподозрят…

Рахмани отлично знал, что сделают с семьей венга, если он донесет. Официально все найденное ловцами за границей Тьмы, и вплоть до плато Зайцев, принадлежало ютландской короне, но ловцы получали от скупщиков двора и академии отличные комиссионные. И всех устраивало, просто потому, что за маленькие деньги венги не стали бы рисковать, а принялись бы продавать подарки Тьмы царю руссов, саксонам или еще кому-нибудь, южнее. Зато когда приезжали искатели со стороны, они вносили залог в казну, и ловцы уже не имели права на долю. Неписаный закон Тьмы гласил: «Кто оплатил экспедицию и проводников — тот получает все».

— Отдай мне Камень, — потребовал Рахмани. — И тогда я забуду сказанное. О том, что твой отец убил путешественников, будут знать мои слуги и мой друг в Брезе. Мне горько это говорить, но… если со мной что-то случится, они приедут сюда и отомстят.

Никто не возражал ему, а мать мальчика вынесла нечто, завернутое в грязную тряпку. Тут Рахмани ожидало серьезное потрясение. В тряпке, покрытые инеем, лежали сразу два Камня пути, синий и серебристый. Оба были давно и безнадежно мертвы. Итак, Ларси вернулся и нашел кое-что под днищем откопанной повозки. Или в самой повозке. Или в стороне. Он нашел то, что ценилось гораздо выше любой груды металла, но гости не захотели делиться. Они тоже обрадовались Камням…

Шестнадцатилетний венг — это совсем не то же самое, что городской датчанин такого же возраста. Он не заблудился бы во льдах, даже без собак, он отыскал бы дорогу к дому. Но почуял запах крови, услышал выстрелы и вернулся. Тем временем поднялась пурга, и парень вышел к Четырем столбам гораздо севернее, чем планировал. Он долго плутал среди заносов, теряя пальцы на ногах, стаптывая в кровь ступни, проваливаясь в ямы. Он умел читать следы и прочел по ним, что отец нарочно сделал крюк на упряжке, чтобы зайти к руссам под ветром, застал их врасплох и убил. Затем отец присвоил Камни, но что-то настигло его самого… Юноша искал отца, живого или мертвого, но нашел только упряжь, ледяную глыбу с вмерзшей туда собакой и железный ящик с Камнями пути…

Теперь оба Камня грелись у Саади в заплечной сумке. Покидая иглу и верного Хо-Хо, он совсем не был уверен, что вернется назад. Помимо мертвых Камней, он нес в рюкзаке еще немало занятных вещиц, за обладание которыми сыщики Его величества с радостью отдали бы ловца в лапы Святой церкви. Не помогло бы заступничество августейших особ и светил академии. Лучезарный король Георг моментально отрекся бы от человека, который на самом деле…

Рахмани свистнул собакам. Вожак моментально отреагировал, сбросил темп, не прекращая веселого лая. Впереди, среди торосов, голубыми кристалликами отсвечивали четыре маленьких иглу — последний приют путешественников за границу Тьмы. Последняя цитадель устойчивого льда. Над ледяными домиками серым выветренным боком нависалСырой барьер. Чтобы рассмотреть его верхний, вечно плачущий край, Рахмани пришлось задрать голову, придерживая шапку. В ста локтях справа виднелся пролом, узкое ущелье, по которому упряжка могла взлететь на гребень. Сполохи радуги метались в черном зените, как светлячки с лакричных деревьев.

— Ванг-Ванг, если мы пойдем дальше вместе, то один из нас погибнет, — сказал Рахмани.

— Я знаю это, высокий дом, — почтительно ответил преданный Ванг-Ванг. — Но если ты бросишь меня здесь, я поползу за тобой босиком. За нами погоня, это люди, и я слышу запах пороха. Они не станут драться с тобой, а сразу начнут стрелять.

— Да, это люди, и с ними нюхачи, — согласился Саади. — Скорее всего, рыцари, посланные королем. Ванг-Ванг, ты же знаешь, что я не смогу их убить. Иначе я потеряю покровительство.

— Высокий дом, нам не удастся обмануть нюхачей.

— Однако нам придется это сделать. — Рахмани прикинул силу ветра. Вьюга бушевала далеко, за гранями Сырого барьера, но безлунный цикл вступил в самую неприятную фазу — льды пришли в движение. Под ногами едва ощутимо вздрагивали алмазные колоссы, собаки жалобно поскуливали, стоя на месте. — Мы разделимся и попытаемся обмануть их, чтобы не вступать в бой.

— Я буду умолять Оберегающего в ночи, чтобы он сохранил твою жизнь.

— Моя жизнь — ничто по сравнению с гибелью мира, — тихо произнес Рахмани навстречу колючему ветру.

КРАСНЫЕ НОМАДЫ

Если бы смертному дозволялось заглянуть за грань будущих событий, мир стал бы похож на темницу для умалишенных. Каждый трижды переигрывал бы свои мелкие ходы, запутывая себя и окружающих в бесплодных сомнениях, а крупные решения, вроде свадьбы или начала нового дела, вообще бы застревали на полдороге.

Поэтому хорошо, что смертному не дано видеть далеко вперед. Матери волчицы научили меня заглядывать на несколько мгновений в ту страну, которой еще нет. Я не стала счастливее от этого, но несколько раз спасла себе жизнь. Только глупцы могут верить, что обладание будущим — это счастливый дар.

Обладание даже крохотной песчинкой будущего — это боль и сомнения. Когда ты видишь, что в твоих руках хвосты юных судеб и одной воли достаточно, чтобы их придушить,становится страшно. Юные судьбы погибнут, забирая в долины вечных скитаний миллионы будущих детей. Останется лишь одна судьба мира, которую я выберу невольно. Откуда мне знать, не принесет ли она истерзанной Великой степи еще больше страданий?

Поэтому я не люблю заглядывать в завтра. Но этой ночью, точнее — уже утром, мне пришлось несколько раз вскрывать свое сердце. Однако первым перемену заметил Тонг-Тонг.

— Что-то следит за нами, госпожа.

— Я слышу. Как думаешь, человек или зверь? — Я принюхалась к росистым горным ароматам. Тонг-Тонг не ошибся: кто-то двигался за нами параллельным курсом, но старательно подставлял бок под ветер. Я бы давно его почуяла, если бы так мучительно не мусолила прошлое и не приглядывалась к коротким миражам. Короткие миражи, как ни странно — самые непредсказуемые и самые опасные. Иногда кажется, что сбоку карабкается по уступам то ли черный козел, то ли мохнатая обезьяна, оставляя за собой на мху, на проплешинах, светящиеся капли. Катятся капли вниз, рассыпаются жемчугом, звенят райскими колокольчиками, и упаси вас ваши боги прикоснуться к этим лживым жемчужинам или хотя бы даже заглянуть в прозрачное нутро одной из них.

Можно так и застыть камнем, навеки погрузившись взглядом в вывернутый сладкий сон…

— Не человек и не зверь, госпожа. Амулет Оберегающего жжет меня, госпожа.

Я не ношу амулетов, освященных чужими богами, — так принято у волчиц. Однако я верю невольнику, которого натаскал мой пропавший супруг.

— Остановимся и поймаем его, — предложила я. — Ты согласен?

— Да, госпожа. Не годится держать страх за спиной. Тем более что он уже не один.

Я снова втянула носом запахи утренней росы, соленой извести и робкие ароматы эдельвейсов, которых на Хибре называют цветы перевалов. Цветы напевали все громче, заглушая цокот копыт, шелест ветра в сухом можжевельнике и шумное дыхание коней. С каждой минутой их раскрывалось все больше, цветы перевалов разворачивали свои клейкие чашечки навстречу Короне и вплетали свои голоски в общий торжественный гимн. Они росли рощицами, плотными мохнатыми островками, их колючие стебли вздымались выше человеческого роста, переплетались между собой, создавая укрытия для птиц и мелких животных. От зеленых колючек тянуло пряной хвоей, почти как от молодых сосен, которые тоже встречались все чаще.

Цветы красивы и вполне безобидны, если не ночевать среди них. В другое время я бы послушала их обрывистые, переливчатые напевы; ходят сплетни, что горцы кладут пение цветов перевалов на музыку, и что слушать эту музыку можно потом не чаще раза в год и только тяжело больным, находящимся при смерти людям. Больных она может исцелить, если мелодия записана верно, а вот здоровым лучше долго не присутствовать…

Преследователей было как минимум трое, а потом появился еще один, впереди. Как они этого достигают, я не понимала. Никто не мог обойти нас с такой скоростью, если только… если только не летел над землей. Нас окружили, и окружили совершенно незаметно. Носом я не чуяла ничего, кроме птичьей тревоги. Птицы боялись, они кружили и плакали над скрытыми гнездами, над рощами лиловых, серебристых, медных цветов. Я распознавала прячущихся бесов печенью и пятками. Больше всего мне не нравилось, что мои уши не слышат ничего, кроме звуков, издаваемых нами и нашими лошадьми.

Люди так не умеют. У людей, по крайней мере, бьются сердца.

К этому времени мы почти миновали Соленые горы. Мы прошли под звездами сотню гязов, петляя по устьям высохших ручьев, обходя жерла брошенных каменоломен и хибарки давно сгинувших старателей. Дыхание наше стало короче и чаще, потому что мы поднялись выше хребта Кар-Даг, зато глаза перестали слезиться от насекомых. Здесь на пологих косогорах росли поющие хвойные рощицы, они походили на клочки зеленых волос, оставшихся на лысом черепе старикашки. Здесь росли цветы тысяч оттенков и грелись на обглоданных валунах юркие змейки. Здесь хотелось лечь на спину и пить воздух, глядя в никуда. Ниже нас плавали облака и парили белоголовые орлы. Если бы я не торопилась всю жизнь, я, наверное, захотела бы провести в этих краях старость.

Если бы я верила, что доживу до седины.

Нам оставалось совсем недалеко до Янтарного канала, подаренного мне…

Совсем недалеко. Хорошо, что мы не успели дойти. Мы привели бы бесов за собой.

Мы не заметили погоню раньше, потому что слишком торопились. Мы вырвались из паутины расщелин, где пришлось оставить вампирам на съедение еще одну лошадь. Другую лошадь, отобранную у погибших рыцарей Плаща, мы пристрелили, когда она сломала ногу. Мы жевали на ходу, не жгли костров и не давали лошадям пить. Когда на белых камнях показалась первая чахлая трава, колючие цветы перевалов затянули свою монотонную песню, тогда восток окрасился в семьсот оттенков алого, о которых так сладко поют свои вирши божественные акыны Джелильбада.

Но мне было не до стихов. Лежа в зарослях колючек, я рассматривала существо, преследовавшее нас последнюю меру песка. Существо тоже видело меня и злобно щерилось. Оно желало бы уползти, взлететь или раствориться в земле, но я пригвоздила его формулой Охотника.

Это был краснокожий номад, крылатый демон, рожденный в глиняном запечатанном сосуде, в каком-то из горных монастырей империи Хин. И вокруг нас собралось не меньше полудюжины его собратьев. Его стройное подвижное тело стрекозы, раскрашенное, как розовый мрамор Фив, дергалось, словно куриная шея под ножом. К телу крепились рудименты человеческих ног и три пары хватательных конечностей с втягивающимися когтями, достойными тигра. Одно из нижних кожистых крыльев он сломал, падая с высоты, а верхние распластались по камням, прижатые силой моего заклинания. В нескольких местах из багровой, пронизанной сосудами кожи торчали его сломанные трубчатые кости.

Номад скалился мне обеими пастями: и той, что на вытянутой, дынеобразной голове, и той, что прячется у них под грудью. Его товарищи кружили неподалеку и перекликались тревожным клекотом, они уже не скрывались, а ждали команды к нападению. Напасть им мешали колючие стебли у меня над головой. Тонг-Тонг перевернулся на спину и выпустил две стрелы, смазанные кураре. Обе достигли цели, две извивающиеся твари рухнули на чашечки прекрасных цветов. Пение на мгновение смолкло, а я почувствовала себя последней мерзавкой, прерывающей концерт. Тонг-Тонг сумел разрезать одного из номадов, схватил его за крыло и притащил к нам, вниз, под защиту колючек. Второй очень быстро оправился от яда и взлетел. Я не успела собрать силы для вторичного прочтения формулы. Формулы Охотника не могло хватить на всех бесов, а кроме того, где-то неподалеку прятались те, на кого формула не подействует.

Те, кто послал номадов за нами.

Это было невозможно, но монахи Поднебесной умеют многое из того, что кажется невозможным. Я вспомнила то, что не имела права сбрасывать со счетов. Еще за два дня до начала торгов в Бухруме мне нашептали, что монахи императора Чи пересекли Янтарный канал в Джелильбаде, расплатившись со стражей притираниями из пантов. Когда я услышала, сколько они заплатили в пересчете на динарии Горного Хибра, я напряглась, я уловила нечто важное, но меня в тот момент отвлекли. Тогда я не придала значения, и очень зря. Все имеет значение в мире, где никто не верит друг другу. Даже капля росы, упавшая тебе за шиворот, имеет значение, даже мертвый жук, выплывший из миски с лапшой.

Они заплатили так дорого потому, что обученные аспиды могли унюхать номадов в запечатанных кувшинах. И еще вот что.

У тех, кто привез кувшины с номадами, имелся свой астролог. Не дерьмовый придворный звездочет, а настоящий предсказатель, тоже выращенный в каком-нибудь кошмарном горшке, вскормленный дурманными травами и видящий не на пару песчинок вперед, как я, а на три восхода. Я слышала о таких, но ни разу не встречала. Где можно встретить существо, проведшее большую часть жизни в кувшине? Рахмани рассказывал мне, как однажды видел вскрытый череп такого хинца, снаружи похожего по форме на горшок, в котором его держали. Вместо трепещущего мозга в черепе предсказателя оседала серая труха — до такого состояния его довели дурманные травы…

Я с наслаждением прикончила номада, прижатого к почве весом моего заклинания. Убивать таких тварей непросто, но я обучилась этому еще в детстве, пока мыла казаны своим наставникам в песках Карокорума. Я вспорола ему грудь крест-накрест и нашла тот слизистый комочек, спрятанный под правым легким, за толстой килевой костью, который у них заменяет мозг. Номад выл, вытягивая ко мне фиолетовые губы, его распластанные по острым камням крылья походили на две багровые мятые простыни. Выл, пока я не оборвала его страдания.

Четвертого номада верный Тонг-Тонг остановил в полете камнем из пращи, поскольку перезаряжать арбалет стало некогда. Следующего он тоже сбил, из второй пращи, которую раскручивал за спиной, и тут же набросил номаду на глотку удавку с грузилом. После чего нам пришлось спешно отступить под защиту поющей рощи, я ободрала себе бока колючками, но счастливо избежала двух пар челюстей, клацнувших в районе моей задницы.

— Их слишком много, госпожа!

— Отвлекай их на себя, мне надо найти монахов! Я сосредоточилась, собирая сложное заклинание горящей земли. Мне необходимо было выкурить хинцев из щелей в земле, где они попрятались. Проблема еще состояла в том, что я не знала, с кем мы столкнулись — с просветленными архатами, по каким-то причинам нанявшимися на службу к мандаринам Поднебесной, или с облачными гончарами из закрытых монастырей…

Ведь крылатых номадов умели создавать и те, и другие. Это древнейшее искусство безусловно заслуживает уважения, хотя я, без угрызений совести, вырезала бы всех великих гончаров. Они покупают, либо воруют детей-уродов и заключают их в глиняные кувшины, чтобы те не росли. Затем они удаляют детям ненужные органы, включая мозг, и неведомым образом приращивают органы других живых существ — летучих мышей, шакалов и насекомых. Как они это делают, неведомо никому. В монастыри ордена гончаров невозможно проникнуть тому, кто не родился в семье хинского монаха. Гончары выращивают номадов в сосудах, но это еще не все. Они заговаривают сургучные печати заклинаниями, произнести которые может лишь тот, для кого предназначены бесстрашные крылатые солдаты. Номады разумны лишь настолько, насколько это задумано монахами, но при этом они сами пользуются колдовством…

Из нашего укрытия, сквозь переплетенные стебли, я видела лишь край каменистой гряды, еще одну, ближайшую к нам, зеленую рощу с яркими шапками цветов и бившуюся в агонии лошадь. Лошадей было жалко, они в ужасе разбежались, почуяв кровь. Эта лошадь ускакать не успела, ее подмял номад, перекусил сухожилия и, не торопясь, вгрызался ейв живот. При этом мерзкая тварь понимала, что надо спрятаться, и пряталась за крупом лошади так ловко, что стрелять было бесполезно.

— Госпожа, я не могу покинуть вас! — Тонг-Тонг попытался закутать меня в кольчужный плащ. — Я готов умереть, но не прогоняйте меня!

— Тонг-Тонг, ты выбежишь и уведешь их вон к тем кустам! Мне надо увидеть, кто бьет горшки. Живей, я сказала! Со мной ничего не случится!

Мне пришлось ударить его по щеке и дважды повторить приказание, прежде чем он послушался. Мой пропавший супруг выдрессировал мальчиков так, что они не смели покинуть меня в минуту опасности. Если бы на глазах Тонг-Тонга меня убили, он немедля упал бы грудью на заточенный сэлэм.

Тонг-Тонг побежал, петляя среди торчащих валунов и редких кривых сосенок. Номады немедленно воспряли и, как один, ринулись на него, но я выстрелила им наперерез горящим заклинанием. Несильно, только чтобы отпугнуть. У одного загорелись крылья, он заметался, поджигая товарищей, возникла сумятица, позволившая моему рабу достичь кустов. Он укрылся под крайними колючими стеблями и немедленно раскрутил пращу навстречу врагу. Два красных беса сложили крылья, приземлились и бежали к Тонг-Тонгу на двух парах задних ножек, выставив впереди свои заточенные пилы.

Вместо камней Тонг-Тонг использовал железные шарики с торчащими лезвиями. Человек бы после такого попадания в голову не поднялся. Краснокожие бесы только грохнулись на камни, но тут же снова воспряли. Хотя создатели замесили номадов явно из одного материала, внешне они были очень разные. Тот, что воткнулся мордой в колючий кустарник в пяти шагах от Тонг-Тонга, почти добрал вес взрослого мужчины; его багровые крылья не уступали в размахе крыльям лысых падальщиков, а три пары зазубренных, жестких, как у саранчи, лап легко могли бы перерезать меня пополам.

Второй, пропахавший вытянутым рылом острую щебенку, меньше походил на насекомое, скорее — на стриженую лисицу с крыльями. Из рыжей шерсти на его узкой груди, клацая зубами, высунулась вторая пасть и, разматывая за собой складчатую кишку пищевода, ринулась к ноге человека. Тонг-Тонг в прыжке полоснул саблей, но, даже оторвавшись от тела, пасть продолжала с урчанием кусать траву.

Я выдохнула заклинание горящей земли. Мне понравилось — заклинание удалось на славу, хотя за подобный успех потом придется расплачиваться морщинами и сердечной болью. Загорелось все вокруг, на расстоянии не меньше сотни локтей, вспыхнул мох на камнях, корни сосен, торчащие из скудной почвы, птичьи гнезда и наша разбросанная поклажа, заполыхали сразу три островка чудесных поющих цветов.

Уцелевшие лошади с ржанием кинулись вниз по склону, номады с воплями метнулись вверх, поджав лапы. От их криков у меня звенело в ушах. Те, кто не успел взлететь, сгорели заживо на земле. За Тонг-Тонга я не беспокоилась. За песчинку до плеска огня он завернул руки в плащ, подпрыгнул и повис на чашечке ближайшего цветка. Пока догорали корни, пока огонь пробирался вверх по стеблям, мой отважный слуга крепко держался, поджав ноги. Затем роща вспыхнула, Тонг-Тонг упал вниз, но внизу уже расстилалсяслой остывающего пепла.

Я подожгла одного из троих монахов-гончаров, и им оказался именно предсказатель. Это можно было назвать самой большой неудачей дня. Лучше бы старик остался в живых,мы подвесили бы его над костром и выяснили бы массу полезного о событиях при дворе Поднебесной. Однако нечего и удивляться, что монахи уцелели, — они профессиональные воины и всякий миг ждут нападения…

Рыхлый старик в синей сутане и деревянных сандалиях, с длинной бородой и двумя холщовыми сумками через плечо убегал, смешно задирая искрящий подол. Подошвы его сандалий тоже горели, горели борода и сумки, старик верещал, падал, вскакивал и упорно бежал вверх, в гору, а языки пламени обгоняли его с веселым гудением. Заклятие горящей земли удерживает пламя недолго, особенно если нечему гореть, тогда горит то, что волчица отрывает от себя. Пламя стелется недолго, но достигает такой температуры, что в нем плавится металл. Старика-предсказателя могли бы спасти его дружки-монахи, но никто из них не выскочил на открытое место, зная, что немедленно будет убит. Старик умирал еще долго, даже после того, как огонь впитался в землю…

Тонг-Тонг покинул пепелище поющей рощи, и крылатые бесы, тут как тут, ринулись на него. Разглядывать их мне было некогда. Я уложила двоих из арбалета, затем покинула свое спасительное убежище и достала бебут. Тонг-Тонг вращался надо мной, раскручивая саблю, не позволяя прочим хищникам приблизиться. Они каркали, шипели и рычали в вышине, как стая голодных вспугнутых стервятников, но не отваживались нападать.

Пока они думали, я вскрыла первого номада из сбитых мной и размозжила его мозг. Когда я резала его ороговевшую спину, он махнул зазубренной лапой и проткнул мне голень. Вся его хрящеватая конечность была усажена мелкими шипами.

Второго Тонг-Тонг разрубил на шесть кусков, которые тут же поползли друг к другу. Одна из лап разодрала моему невольнику плечо, но Тонг-Тонг отказался от мази. В тот момент, когда я, облепленная желчью и кровью, отыскала в грудине хищника его подлый мозг, меня окликнули по имени.

Лысый коротконогий человек висел в воздухе в сотне шагов от нас выше по склону, рядом с кучкой того, что осталось от их проводника. Он готовился в любой момент юркнуть за торчащий рядом валун. Валун когда-то треснул и оттого походил на исполинские каменные ягодицы. Подлая тварь расположилась так, что мне приходилось щуриться наКорону.

Номады спустились, сузили круги, их осталось восемь, но я бы не поручилась, что это все. К счастью, в их лапах не было метательных гранат или мешочков с ядовитыми спорами. Меня порадовало, что лысый хинец в синем балахоне нас боится, но совсем не понравилось, что он знает мое настоящее имя. В переводе с языка раджпура оно звучит одновременно сурово и нежно. Так называл меня мой проклятый любовник Рахмани…

Женщина-гроза, повторял Рахмани. Женщина-гроза.

— Хозяин вселенной и сын держащего небо могущественный Чи проведал о твоих намерениях еще до того, как тебе повезло овладеть Камнем, — круглолицый монах затрясся от смеха, но не улыбнулся. Его глаза смотрели ниже линии моих глаз, каждый миг он ждал арбалетной стрелы или тяжелой пули. — Отдай Камень, Женщина-гроза. Положи его наземлю и возвращайся вниз, откуда пришла.

Он очень старался выглядеть грозным, но случайно вдохнул дым и закашлялся, сразу потеряв половину боевого настроя. У меня тоже свербило в горле, и к тому же нестерпимо воняло паленым мясом и шерстью.

— Убить его? — беззвучно спросил Тонг-Тонг.

Тонг-Тонг стоял спиной к монаху, как и положено, прикрывая мне спину, но прижимал к груди заряженный мушкет. Пока монах отвлекал нас беседой, еще три номада подбирались к нам ползком, сложив крылья, приняв расцветку земли. И где-то за пределами видимости залегли другие хинцы. Не мог же бритоголовый один командовать стаей…

Мы не могли удрать. К сожалению, наши лошади испугались схватки и запаха крови. Они вырвались и ускакали, хотя трудно ускакать далеко там, где местность изрезана каменистыми оврагами и оползнями. Мой аргамак метался в клочьях дыма и жалобно ржал, боясь возвращаться к пропахшей кровью хозяйке. Одну из лошадей крылатые прикончили, я слышала, как за валунами они пьют ее кровь. Несмотря на весь разум летучих кадавров, запах свежатины отбивал в них способность к организованной травле. Потом я расслышала голос второго синего гончара, притаившегося за камнями. Я не понимала его мяукающую речь, но понимала, что посланец императора надрывается, понуждая крылатых бесов взлететь.

Им было от чего намочить штаны. Все пошло не так, как они запланировали. Они сгубили дорогостоящего предсказателя, без которого не смогут контролировать будущее, они потеряли уже половину своего летучего войска, а Камень даже не приблизился. Нерадивых исполнителей в Поднебесной привязывают в яме к растущим побегам бамбука, а потом вокруг ямы собирается знать и наблюдает, как бамбук растет сквозь тело. Хинцы умеют развлекаться.

— Убей его! — приказала я знаком, поскольку рот мой был занят формулой Охотника.

Мы с Тонг-Тонгом прыгнули в стороны одновременно. Он выстрелил, а я выплюнула формулу в сторону ближайшей цветочной рощицы, в которой прятался еще один номад. Он полагал, что, приняв окраску зеленых колючек, стал для меня невидимым. Рощица состояла из корявых стволов, что упорно цеплялись за каменистую почву, противостоя зимним ураганным ветрам. Крылатый бес отцепился от шершавых стволов и ринулся мне навстречу, как и висел, вниз головой. Этот скорее походил не на стрекозу, а на огромного шмеля, потому что из веретенообразной безглазой головы в грудь мне нацелился острый костяной хоботок, не меньше двух локтей в длину.

Тонг-Тонг промахнулся — этого следовало ожидать. Тот, в которого он целил, на самом деле находился десятью шагами левее, а вместо себя посылал фантом. Известный трюк, подвластный многим из посвященных; Рахмани тоже умеет так делать, и я бы научилась, будь у меня толика его усидчивости. Но мне никогда не хватало времени на их глупые медитации.

Зато у меня хватило времени во время странствий через хребет Хангай, чтобы постигать искусство драки у торгутов, обороняющих свои земли от Убсу-Батора до Керулена.Торгуты знали толк в искусстве вызывать двойников, до их двойников хинцам далеко…

Не успев набрать скорость, напавший на меня крылатый столкнулся с летящей ему навстречу формулой. Он рухнул вниз, перевернулся у самых моих ног, и я с наслаждением переломила каблуком его ядовитый хобот. Пока он не очнулся, я вскрыла ему грудь кривым бебутом, но закончить не успела, потому что меня атаковали сзади.

Хинцы наконец поняли, что посылать своих бестолковых слуг бесполезно, что я убью их всех. Сзади и сверху, раскручивая цепь с привязанными к ней кувшинами, по воздуху шагал еще один монах. То есть он, конечно, не шагал, а летел с невероятной скоростью, ввинчиваясь в алый простор, и его синий балахон вздувался, как колокол, или как дамская юбка, какие носят при королевских дворах на Зеленой улыбке…

Тонг-Тонг выстрелил вторично и успел распластаться за миг до того, как ему в живот воткнулись заточенные звездочки. Они прожужжали, как стайка свирепых ос. Коротконогий монах захохотал и снова передвинулся в сторону, оставив вместо себя двоих двойников с саблями. Двойники быстро поплыли вперед, размахивая оружием, но Тонг-Тонга им провести не удалось. Он вскочил и сразу ринулся правее, выбрав верную мишень. Тонг-Тонг на бегу выпустил две стрелы, саблей перерубил пополам номада, имевшего глупость снизиться, а затем побежал, обеими руками раскручивая лески с крючками. Монах оставлял свои смеющиеся повторения и отскакивал; он прыгал, как легкий ребенок, ухитряясь уворачиваться от загнутых крючков.

Я упала на спину, дважды перекатилась под защиту деревьев и дважды метнула формулы отравленных ножей. Зная подлую натуру хинцев, первый нож я метнула в монаха, шагающего ко мне по воздуху, а второй — в противоположном направлении. В летящего монаха я не попала, зато угодила прямо в пасть номаду, который ползком подбирался ко мне по растрескавшимся камням. Они всегда так поступают: один отвлекает врага, а другие подбираются со спины. Хинцу мой обман не повредил, зато номад перевернулся на спину, царапая себя по пластинчатому панцирю; нож пробил его насквозь, перебил кровеносное русло и торчал из затылка. На самом деле, никакого отравленного ножа не было и в помине, но в этом и беда хинских колдунов — они вкладывают в своих кадавров слишком много разумного. Неразумному существу нельзя внушить, что его горло пробилоотравленное лезвие…

Я перекатилась еще раз, пропустив над головой рой стальных ос. Пока номад лупил крыльями и пускал синие кровавые пузыри, я воткнула ему в панцирь настоящее железо. Монах приземлился совсем недалеко за группой кривых сосен, но не успел мне помешать. Я раздавила мозг крылатого беса в кулаке. Потом перехватила оружие поудобнее и вышла навстречу посланнику императора…

Пока я добивала крылатого, возле валуна кое-что изменилось. Тонг-Тонг настиг долгополого и захлестнул ему шею удавкой с крючками. Вырваться из такого объятия невозможно, но монах и не пытался. Поняв, что ему не обмануть черного великана, бритоголовый кинулся навстречу, готовясь выпустить клинки из локтей и подошв. Хинец успел нанести Тонг-Тонгу три неглубокие и одну серьезную рану, прежде чем мой слуга сломал ему позвоночник.

Тонг-Тонг упал рядом с монахом, перетянул бечевой бедро и залепил раны лечебной смолой, свежий запас которой я всегда пополняю в его сумке. Тонг-Тонг лежал и плакал оттого, что не может кинуться мне на помощь. Рядом валялись убитый монах и два запечатанных сургучом кувшина, которые монах не успел разбить. Те самые кувшины с номадами, за которых посланцы императора Чи так дорого заплатили в Янтарном канале. Кувшины разогрелись и подпрыгивали, на их боках разрастались трещины, из трещин валил дым.

Тонг-Тонг разбил их кулаком и превратил зародышей номадов в кашу. Он бил их и растирал по камням, пока полужидкие останки не прекратили дышать и вздрагивать.

Наконец, раны Тонг-Тонга затянулись, но стоило ему привстать, как с высоты, сложив крылья, спикировал последний оставшийся в живых красный номад. До этого он кружил в небе, потеряв хозяина, и жалобно стенал. Он наверняка вырвал бы моему рабу внутренности, но я спеленала зверя формулой Охотника. Номад врезался в землю, сломал себевсе, что мог сломать, а Тонг-Тонгу осталось найти и извлечь его мозг…

Второй монах захихикал, закачал головой, и блики Короны заплясали на его желтом бритом черепе. Правда, его улыбку сдуло, когда я набросилась на него с кривыми сэлэмами в обеих руках. Я постаралась на славу, но не смогла даже приблизиться к его пухлому животу. Этот гончар был крупнее своего приятеля, кожа дряблыми складками болталась у него на подбородке, жирные руки торчали из рукавов сутаны, точно волосатые окорока.

— Мне говорили, что ты не глупа, Женщина-гроза. — У толстяка ничего не было в руках, но он успевал отражать мои клинки голыми ладонями и предплечьями, всякий раз угадывая, как не попасть под острие. Малейшая ошибка стоила бы ему отрубленной руки. При этом ноги монаха не достигали земли, он парил в воздухе, то поднимаясь надо мной,то огибая по кругу, и все время продолжал неспешный разговор. — Отдай Камень, он тебе не нужен.

— Убирайся с моей дороги, косоглазый!

На мгновение зрачки бритоголового дрогнули, но только на мгновение. Он не позволял эмоциям взять верх. Он походил на расплывшуюся бабу, но в бою был страшнее любогорыцаря Плаща, потому что не поддавался чарам Красных волчиц. Я попыталась внушить ему, что он истекает кровью, но встретила такой же ответный удар. Бритоголовый создал два фантома, они ринулись ко мне с двух сторон, размахивая алебардами.

— Отдай Камень, женщина.

— Ты, обезьяна! Вашему шелудивому императору не видать Камня!

Монах взмахнул цепями, и прежде, чем я отрубила ему руку, два горшка разбились. Понятия не имею, как они этого добиваются, за их плечами тысячи поколений мудрецов. Изгоршков выпали два спеленутых малыша, их лапки были прижаты к брюшкам, но зубастые морды уже злобно скалились. Они росли в полете. Разомкнув клейкие крылья, они росли в десять раз быстрее горячих дрожжей, но одному из них не суждено было стать взрослым. Пуля Тонг-Тонга превратила его в веер вонючих брызг. Верный Тонг-Тонг даже раненый не утратил твердости руки.

Несколько брызг попали толстяку в глаза, он сморгнул, это длилось меньше песчинки, но мне хватило, чтобы выплюнуть ему в рот заклинание льда. Я ненадолго остановилабег крови в его жирной туше, я заморозила его подлую кровь. Он проглотил заклинание, и ледяной ком прокатился по трепещущим внутренностям. Мне оставалось нанести завершающий удар сэлэмом, удар порхающего мотылька, который снимает голову с плеч столь нежно, что можно отойти на пять шагов, прежде чем она упадет с плеч трупа…

Я занесла руку и тут обнаружила, что не могу вдохнуть. Посиневшая туша монаха продолжала улыбаться мне, покачиваясь в локте от черного пепла. Мои ноги были по щиколотку черны от горячей золы. Лазурная Корона округлилась и изумленно наблюдала за пятном выжженной земли в самом центре горной гряды. Над выжженной землей пропал воздух. Упущенный мною номад, самый последний, взлетел так высоко, что превратился в точку, и втянул в себя воздух.

Я слишком увлеклась дракой с гончаром, на такой высоте крылатую тварь не смог бы сбить даже лучший из лучников Логриса. Я слышала, как хрипит мой славный мальчик Тонг-Тонг, как свалилась на колени лошадь, пуская ноздрями кровавые пузыри, как рвались от напряжения глаза у птиц.

Бесконечно долгое время я переводила взгляд с сияющего лезвия сабли на шею монаха, уже догадываясь о причине его тающей улыбки. Я могла бы отрубить ему голову, но я не могла вернуть номада, который где-то там, среди рваных облаков, втягивал в себя остатки атмосферы. Тонг-Тонг умирал, лошадь умирала, в рощах поющих эдельвейсов бились в конвульсиях птицы, а я все медлила.

Красной волчице тоже нужно дышать. Еще дюжина песчинок — и меня унесли бы духи народа раджпур, но сундучок с Камнем пути не позволял мне уснуть. Я отступила на шаг, путаясь в кольчужном плаще, который вдруг стал тяжелее медвежьей шкуры. Сэлэм в правой руке тоже отяжелел и беззвучно упал.

Я погибала, номад высасывал воздух, зашив нас в заклятии пузыря. Сквозь неясную границу пузыря я видела стремительных ласточек и парящих орлов, там гудели пчелы и жуки, там играла жизнь, а нас сжимало в безвоздушном коконе…

Но я нашла выход.

— Останови его, или Камню конец! — говорить я уже не могла, могла только показать. Я опустилась на колени в теплую золу, вытащила Камень из сундучка и обеими руками занесла над ним острый чекан. Одной рукой чекан я удержать уже не могла.

Но монах поверил.

Он свистнул номаду, и воздух с ревом вернулся в скукожившийся пузырь. Цветы перевалов все, как один, развернулись в сторону встающей лазурной Короны, они уже не напевали, они голосили миллионами тонких сопрано, но вихрем с них сорвало лепестки. Поднялся многоцветный ураган, лепестки облепили меня, стоящую на коленях, облепили толстого монаха, облепили мертвецов. Монах снизился, его погубила самая обычная человеческая жадность. Вся его многолетняя ученость рухнула перед блеском Камня. Онзабыл, что я еще жива.

Я покачивалась, стоя коленями на остром граните, припорошенном пеплом. Я сжимала зубы над хрустальной улыбкой Камня, слушала, как лопаются в моих легких сосуды, сглатывала кровь и мечтала только об одном — не упасть. Но я упала. Я видела распахнутый лазурный зрачок Короны, изумленно нависший над снежными зубцами Хибра, и ждала, когда меня коснется тень человека. Под нижней губой я держала его смерть.

Бритый гончар торопливо потянулся своим окороком к Камню, ему тоже пришлось встать на колени. Когда его грязная тень закрыла светило, я плюнула ему в глаз отравленной иглой. Он умер, сжимая Камень в потных ладонях и свалился всей тушей на меня.

Я осмотрелась, смахнула кровь с рассеченной брови и улыбнулась своему преданному всаднику. Мы победили. Честно говоря, это было почти невероятно, но мы победили. Мыубили всех крылатых и троих людей. Я раздела монахов, осмотрела их побрякушки, но не нашла ничего пригодного. Они пользовались иной магией, иными амулетами и незнакомыми травами.

Тонг-Тонг едва мог ходить, и следующие три меры песка я занималась его ранами. Мне показалось, что внутрь его ран попал какой-то яд, кожа вокруг покраснела и горела. Но я не стала пугать Тонг-Тонга раньше времени. Смешала ему три самых сильных настоя, наложила под повязки свежую смолу, а сама пошла ловить коней. Двух коней я приманила достаточно быстро, они паслись в лощине, вне пузыря, гязах в трех от поляны, залитой вонючей кровью нелюдей. Еще одну лошадку удалось поймать, только загнав ее к пропасти, она никак не хотела успокаиваться.

За очередной рощей поющих цветов меня ждали два открытия. Во-первых, я обнаружила следы еще одного монаха. Очевидно, старший из этой четверки сбежал раньше. Но сбежавший колдун бросил на полянке закрытую глубокую корзину. Я заглянула туда и не поверила своим глазам. Свежие фрукты и еще кое-что.

— Что это, высокая домина?

— Ах, ты никогда не видел… Это нюхач. Он тебе ничего не сделает, только не наклоняйся к нему близко.

Нюхач покоился в глубине, на подстилке из тростника.

— Он разумен?! — Тонг-Тонг покосился с опаской. — Его следует убить, госпожа?