Чтение 5–й страницы книги ~Мир уршада~

— Нет, — я отрезала кусочек гуавы и осторожно, на ладони, подала нюхачу. — Его следует полюбить, Тонг-Тонг. Нам обоим следует его полюбить.

ФОРМУЛА ПУТИ

Первый привал Рахмани позволил себе лишь на самом краю плато Зайцев, там, где громадные сосульки истекали серебряным дождем над террасами замерзшей воды. Плато Зайцев нависало над горизонтами скользких ноздреватых ступеней, слегка накренившись над ними, словно пробка, вытолкнутая из толщи льдов. Здесь еще было достаточно тепло, сюда долетали нежные течения с юга и превращали стойкие торосы в хлебный мякиш. В ширину накренившаяся пластина превышала шестьсот гязов, а в длину очертаниямипоходила на двух зайцев, замерших в стремительном беге. Точно измерить плато в длину никто не брался, поскольку то одна сторона подтаивала, то другая обрастала свежими кристаллами льда. Здесь еще не было достаточно холодно, сюда сквозь прозрачные призмы еще дотягивались жалкие лучи белой Короны. Плато Зайцев с каждым годом выпирало все выше, грозя скоро перерасти Сырой барьер, и среди венгов циркулировали упорные слухи о горячих источниках, бурлящих под толщей застывших вод. Там, где горячие источники, — там и пещеры. Среди подвыпивших ловцов Тьмы находились болтуны, кто в кабаках Гагена уверял простофиль, будто самолично видел входы в пещеры, и даже туда спускался, и что якобы там всегда тепло, а в водах подледных пресных озер живут гигантские светляки…

Рахмани Саади всегда молча слушал говорунов. Он знал, что настоящих пещер под плато Зайцев нет, зато есть незастывающее подземное озеро, уровень воды в котором непрерывно повышается, сминая внешний рельеф. Пещеры тоже существовали, громадные извилистые каверны, но начинались они гораздо дальше, за плато Королевы, и тянулись впромерзшие глубины материка неизвестно на сколько сотен миль.

На ромбовидной, относительно ровной впадине, похожей на затертый метеоритный кратер, когда-то нашли вмерзшую в лед переднюю часть парусника с золоченой надписью «Королева Ви…» Это случилось, когда старый Ларси еще бегал мальчишкой без штанов, а Саади не было на свете. Венгам повезло, они успели выковырять нос парусника изо льда до того, как начался безлунный цикл, и доставили его ко двору тогдашнего монарха. С той поры рваная вмятина в бесконечных снежных наносах приобрела название плато Королевы. Дальше плато Королевы царила полная и безраздельная ночь. Звезды там мерцали ярко и холодно, а луна опускалась так низко, что казалось, заглядывала в душу. Дальше в глубину континента короли Ютландии не претендовали на власть, поскольку ни один гарнизон не сумел бы продержаться во мраке. Впрочем, такие попытки делались, и всякий раз безуспешно.

Лет двести назад отчаянные первопроходцы пытались строить форты на заснеженном материке, завозили туда каторжан, дезертиров и девок, чтобы наладить быт, но так и не смогли обеспечить доставку продовольствия. Всего построили шесть фортов, цепочкой, все глубже и глубже на заледеневший бок планеты. Потом вспыхнула междоусобная война между ярлами, и о переселенцах забыли. Когда о них вспомнили и направили спасательную экспедицию, не нашли никого в живых.

Не нашли вообще никого.

Рахмани однажды побывал в остатках такого форта. Промерзшее дерево даже не гнило, оно сухо звенело от ударов, а внутри срубов тоже все сохранилось нетронутым. Чашки, постели, лампы, нехитрая утварь… Люди не рыли себе могилы, не пожирали друг друга. Они просто исчезли, испарились в никуда. Рахмани искал следы насилия и не находил. Собаки нервничали, скулили и наотрез отказывались заходить в двери покосившихся избушек. Рахмани ночевал в двух фортах, но так и не получил ответа на свои вопросы. Рахмани входил в транс так, как его учили Слепые старцы, но его вспорхнувшее сознание наталкивалось только на серую паутину.

Забытые в фортах люди не просто умерли, тогда от них на серой паутине остались бы легкие светлые штрихи, тающие отголоски существований. Люди отсутствовали на тверди Зеленой улыбки. Саади мог только предположить, что на темной стороне открылся когда-то Янтарный канал, и переселенцы сбежали по нему на Хибр…

После тех первых экспедиций походы на замерзший бок планеты предпринимали еще сотни раз. И сотни искателей приключений пропадали. Старый венг Ларси за стаканом водки, хихикая, повторил как-то нелепую байку, что за тысячемильной границей льдов прячется теплое солнечное королевство…

— И все они удрали туда? — перебил приятеля Рахмани. — Без эму, снаряжения и пищи? Отчего же в наше время никто не может преодолеть больше трехсот миль?

Триста миль в глубину вечной Тьмы — это предел. Триста миль в глубину континента, дальше не забиралась ни одна упряжка. Никому не ведомо, какие тайны хранят бесконечные поля торосов. Рахмани прожил на границе Тьмы немало лет, построил иглу, объездил с венгами все закоулки, относительно безопасные для поисков, изучил повадки собак и эму, прежде чем отважился на первую дальнюю вылазку. И тоже уперся в невидимую границу на трехсотмильном рубеже. Там буйствовали полярные радуги, там плевок долетал до земли звенящим осколком, а собаки сбивались в скулящий комок и грызли лед между пальцев, тоскливо повизгивая.

Рахмани честно произвел четыре попытки. Он сделал все, о чем просили пославшие его, но не сумел пробиться. До того, как осесть в ютландских землях, он пытался осуществить задуманное с другой стороны тверди. Плавал на судах поморов, нанимал парусник до огненной земли Патагон, но вечная Тьма со всех сторон берегла свои тайны…

…Сегодня он покидал границу Тьмы, и, возможно, навсегда.

— Собаки устали, — заметил Ванг-Ванг. Рахмани дал отдых псам, закусил вяленым мясом.

Не стал разжигать костер, просто не было времени. Ему предстояло обмануть и посланцев двора, и тех, других.

— Ты хочешь, чтобы я увел их в сторону, дом Саади? — проницательно спросил Ванг-Ванг.

— Ты поведешь упряжку вдоль Зайцев, затем свернешь к Коротким Столбам. На Столбах сделаешь привал и подождешь десять мер. Если кто-то пойдет по твоему следу, ты увидишь. Я дам тебе подзорную трубу…

— Мне надлежит драться с ними, дом Саади?

— Нет. Кто бы ни шел за тобой, уводи их дальше. Уводи их к плато Королевы, но обязательно сделай привал. Я оставил тебе пару моих сапог…

— Понял, высокий дом. Они будут думать, что нас двое.

— Да. Разведи огонь, накидай костей с двух сторон, словно мы обедали вместе. Когда достигнешь плато Королевы, поворачивай назад, к теплу. Если тебя догонят…

— Я вернусь к Хо-Хо и буду ждать тебя, высокий дом.

— Нет. Забудь о нашем Хо-Хо. Если ты вернешься в наше иглу, они могут схватить тебя и пытать.

— Поэтому ты не скажешь мне, куда сейчас пойдешь?

— Не скажу. Если Всевышний будет милостлив к нам, ты продашь упряжку в Гагене, сам знаешь, кому. Потом отправляйся в Брезе. Если я не найду тебя до осени, возвращайся на Хибр. Теперь поезжай.

Саади оставался на месте, пока упряжка не превратилась в черную точку на бело-голубом покрывале снега. Старина Ванг-Ванг ни разу не обернулся, но Саади ждал. Наконец, он остался один, совсем один среди вечернего сияния. Сквозь быстрые рваные тучи подсматривали звезды. Вечная Тьма настороженно наблюдала за странным путникам, притаившись на краю пасмурного горизонта. Рахмани положил заплечный мешок на колючий снег, достал пузырек с серым порошком и широким жестом сеятеля рассеял его по ветру. Он прошел шагов сорок в обе стороны от следов полозьев и столько же — по следу саней. Затем достал другой пузырек с густой черной жидкостью. Это была его собственная кровь, но смешанная с некоторыми травками, подарок Женщины-грозы, Женщины-лавы, неистовой Марты Ивачич. Он нанес по несколько капель черного эликсира на подошвы унт, стараясь, чтобы не попало на руки и одежду. Теперь он мог быть уверен, что нюхачи королевского двора потеряют его след.

Нюхачи потеряют. Но есть те, кто намного проворнее ищеек королевского двора.

Рахмани подтянул лямки заплечного мешка, осмотрелся, не выпало ли что-нибудь на лед, и зашагал строго на север. Он шел ровным, размеренным шагом, удерживая дыхание, не ускоряясь, но и не замедляясь. Рахмани старался не потеть, порой его даже передергивало от холода. Ловец Тьмы думал о завтрашнем дне, а ноги сами выбирали участки голого льда, где не могли остаться следы. Периодически ловец Тьмы доставал из кармана пузырек с «дьявольским перцем» и высыпал сероватую пыль полукругом у себя за спиной. Иногда он сыпал по бокам, оберегаясь от случайного порыва ветра, который мог бы отнести его запах к нюхачам. Он торопился достигнуть северной оконечности Клыка до той поры, пока совсем не стемнеет.

Клык плавно вырастал из относительно плоского заснеженного поля, походя на вмерзший в лед слоновий бивень. Толщина льда в этих пограничных краях оставалась небольшой, и сквозь изменчивую толщу Клыка в хорошую лунную погоду можно было наблюдать каменистую почву. В изломах сапфировой глубины кое-где встречались темные образования — то ли вмерзшие в лед подарки Тьмы, то ли погибшие тысячи лет назад северные животные, навсегда застывшие в прыжке и в полете. Иногда ловцы Тьмы собирались вместе, по трое и по четверо, чтобы общими усилиями продолбить лед. Им везло или не везло, даже оракул не брался угадывать.

Однажды, при участии Рахмани, откопали птицу с крыльями из ржавого желтоватого металла. Птицу извлекли наружу, из ее прогнившего брюха сыпались шестерни, пружинки и крючки. На воздухе птица рассыпалась за несколько мер песка, еще до того, как подогнали длинные сани. Трое суток каторжного труда пропали даром…

Рахмани сделал все возможное, чтобы привлечь погоню. Советники Его величества должны были пребывать в полной уверенности, что ловец сбежал за край Тьмы и попытается пересечь льды. Если гонца из дворца подослали, значит, они что-то заподозрили. Заподозрили, что лучший ловец, пришлый чужак, принесший так много пользы королю, на самом деле мог бы принести пользы в сто раз больше. Такова людская неблагодарность и логика монархов…

В какой-то момент он встретил одного из «утопленников». Рахмани остановился и внимательно рассмотрел человека, вросшего в лед. Как назло, самые роскошные, самые дельные находки всегда попадаются не вовремя! Человек был явно «оттуда», как говаривали венги. Коренные жители границы не слишком любили называть своим именем то, чтоскрепляло три тверди. Человек «оттуда» оказался полной белокурой женщиной, одетой тепло, но совершенно немыслимо для вечной Тьмы. Выше пояса на женщине было напялено нечто вроде кожуры от громадного мандарина, с карманчиками и ремешками, а ниже — такие же широкие оранжевые брюки. Рахмани попытался представить себе, кто стал бы носить такое заметное, кричащее платье, но никто, кроме придворных шутов, в голову не лез.

До запрокинутого мраморного лица женщины было не больше локтя прозрачного льда. Несколько часов с ледорубом — и Рахмани получил бы превосходный экземпляр «утопленника». Женщину несомненно купили бы астрологи, тело бы заспиртовали, вынули внутренности, а голову выставили в кунсткамере Его величества. Рахмани не занимали нелепые опыты астрологов с плотью, однако он облизывался, представляя содержимое ее карманов. Левая рука женщины тоже торчала вверх, как будто она тянулась из колодца, и на пухлой кисти виднелся браслет с круглой печаткой. Еще одна нелепица — из уха «утопленницы» торчала черная змейка и убегала под рыжий кафтан. Ловец Тьмы чуть не взвыл с досады, однако времени на изыскания катастрофически не хватало. Оглянувшись через мерку песка, он заметил на льду едва заметную трещину. Наступал безлунный цикл, лед начинал тревожное, хаотичное кружение, и очень скоро женщину в оранжевом шутовском наряде засосет в глубину или разрежет и вышвырнет наружу на радость хищникам…

Через дюжину мер песка Рахмани выбрался на пологую вершину сопки, где стояли три полузанесенные снегом иглу. По некоторым признакам он определил, что недели две назад тут отдыхали промысловики на эму, а позже забредал кто-то из ловцов. Внутри иглу нашлись уголь, спички, спиртное и мягкая постель. Саади взял только немного сухарей. Взамен он оставил табак и порох.

Рахмани свернул в сторону плато Кабана. На самой верхней точке Клыка, где буйствовал шквалистый северик, он остановился и снял унты. Отсюда было хорошо видно, как зеленоватый хобот стригущего смерча расползается рваными хлопьями над южным горизонтом. Смерч, как всегда, рассыпался, столкнувшись с холодными воздушными течениями, плывшими с темной стороны планеты. Голыми ступнями Саади встал на снег, потоптался немного, отыскивая одному ему известную точку. Он давно не использовал формулу пути и немножко волновался. Впрочем, так он волновался всегда, когда прикасался к мудрости старцев. Первые мгновения ноги обжигало, Рахмани морщился, вздрагивал, настраиваясь на звучание невидимой паутины. Затем под его посиневшими пятками захлюпала вода.

— По поющим нитям твоим, по бесконечной спирали миров проведи меня, верного…

Крохотная лужица росла в размерах, ноги Саади погружались все глубже, до самых щиколоток. Ловец шептал, его полные, столь притягательные для женщин губы кривила болезненная улыбка. Ловить нити серой паутины всегда непросто и почти всегда больно, особенно когда ты в беде. Расстояния роли не играют, значение имеет лишь собственное настроение.

— Проведи меня, верного, проведи меня, первого и последнего, проведи по чертогам сущего…

Рахмани предчувствовал острую боль, поскольку сегодня он поступал наперекор всем правилам. Нельзя обращаться к разуму вселенной, когда тебя гложут мелкие мирскиепроблемы. Нельзя использовать знания Старцев, когда тебя грызет застарелая печаль…

Сегодня он не умолял о дальнем пути. Сегодняшней ночью требовалось всего лишь сделать три или четыре прыжка. На большее он был не способен, слишком много времени провел вдали от пещер. Настолько много, что едва не забыл формулу.

— Дважды по сорок раз за день креплю я нити паутины, дважды по сорок раз за ночь шепчу я славу именам посвященным…

Скрипя зубами, Саади терпел сотню червей со стальными зубами. Черви грызли его мозг. Другая армия червей терзала его коченеющие ноги. Чем громче, чем старательнее он читал формулу, тем яростнее они впивались в нервные окончания, выдавливая пот из уставшего тела. Лужа, в которой стоял ловец, превратилась в небольшое озерцо, локтей пятнадцати в диаметре, вода возле голых икр Рахмани закипела, горячий пар клубами окутывал пологую вершину Клыка…

Как всегда, он пропустил момент начала пути. Больше всего это походило на плавное скольжение на лыжах с горы. Рахмани только здесь, на Зеленой улыбке, во владениях Тьмы, научился ходить на лыжах, но сравниться в ловкости с венгами даже не пытался. Путь походил на скольжение по наклонной, неторопливое в начале, но все ускоряющееся, вплоть до бешеного визга ветра в ушах, до полной потери ориентации в маслянистом тумане.

Первым прыжком Рахмани преодолел сорок гязов. Паутина вынесла его туда, куда он загадал, на вершину одного из Четырех столбов. Здесь метался шквальный ветер, и Саади пришлось немедленно улечься ничком, чтобы не превратиться в порхающую снежинку. Громадный ледяной утес постанывал и еле заметно дрожал. С высоты в две сотни локтей открывалась жутковатая, но необъяснимо притягательная для Рахмани панорама плато. Голубые тени от вздыбленных торосов перемежались почти черными провалами, кое-где искрили снежные наносы, поднимались вихри серебряной пыли и не смолкал вечный голодный гул, похожий на вой бесчисленных волчьих стай. С вершины неприступного утеса Саади различал дымки далеких ночевок, огоньки костров и даже кое-где — линзы телеграфа. С другой стороны дышала холодом безжизненная пустыня.

Следующий прыжок прошел легче и почти без боли. Рахмани приказал телу переместиться на один из остроконечных холмов, замыкающих плато Зайцев. Вода под голыми пятками еще не успела вскипеть, когда он разглядел в трубу упряжку преданного слуги Ванг-Ванга. Ванг-Ванг почти достиг горловины, откуда растекалось плато. Таец берег собак, трусил рядом с санями, иногда оглядываясь назад. Оглядывался хитрец неспроста — по его следам, гязах в тридцати, неслись на эму четверо всадников.

Саади мог бы помочь Ванг-Вангу, но именно так все и задумывалось. Каждый выбирается своим путем.

Ловец перевел подзорную трубу на восток. То, что он увидел, его одновременно огорчило и обрадовало. Еще одна четверка мчалась строго на север, в ту сторону, куда совсем недавно ушел он сам. Итак, все его ухищрения с «дьявольским перцем» не помогли, вояки из тайной дружины короля Георга не дали себя обмануть. Они вычислили место, где ловец покинул упряжку. Ничего, пусть торопятся, все равно очень скоро упрутся в замерзающую лужу и потеряют его след! Рахмани вглядывался изо всех сил, но полярные радуги, как назло, ослабли, небо затянуло тучами. Он ясно различал лишь одно — в погоню посланы не рыцари Плаща, не круглобородые наемники из фиордов, а личная стража королевского двора. Причем четвертым в каждом отряде, почти наверняка, был не человек, а нюхач…

Нюхачей следовало прикончить раньше.

Третьим прыжком Рахмани перенес себя вплотную к грядке сиреневых грибов возле иглу покойного друга Ларси. Сердце выскакивало из груди, хотелось упасть на землю и не вставать. Огромным усилием Рахмани заставил себя держаться вертикально. Он сознавал, что организм выдержит и четвертый, и пятый прыжок, до самого города Брезе, однако после подобной нагрузки он сутки не сможет пошевелить пальцем. Кроме того, скользить по серым нитям в населенные местности вдвойне опасно. Если случайно на пути попадется колдун или одаренный ребенок, можно сорваться с нити и угодить совсем не туда, куда стремишься. Можно угодить не просто далеко, а провалиться в болото где-нибудь на тропических островах Великой степи.

Болота — это полбеды, однажды Рахмани произнес формулу слишком близко от храма, и паутина закружила его по такой спирали, что ловец уже прощался с жизнью. Серые нити успокоились только после того, как закончилась служба, а обессиленного Саади протащило по соленому мангровому лесу и вышвырнуло в рваной одежде на пустынный берег Черного континента. Тогда его чуть не сожрали туземцы. Правда, после ловец с ними подружился, ему даже предложили в жены одну из восьми дочерей вождя, на выбор. Когда Саади увидел красавиц за ритуальным пиршеством, по случаю поимки крокодила, он мгновенно обрел силы для нового прыжка в паутину…

Рахмани промокнул пот. Да уж, серая паутина многое дарит, но забирает не меньше.

Женщины семьи покойного Ларси уже собирались на утреннюю дойку, мужчины ковырялись, что-то мастерили внутри иглу. Собаки залаяли хором, оскалившись, выстроились изнутри, вдоль границы ядовитых грибов. Рахмани пристально посмотрел на псов, и они затихли. Навстречу ловцу выскочили племянник и двоюродный брат Ларси, полуодетые,с оружием. Оба уставились на него со страхом, не слишком соображая, откуда он взялся ранним утром, один, босой, с мешком. Из-под пяток Саади растекалась талая вода. Онвсе еще был горячим, как печь.

— Что случилось, брат? — робко спросил брат Ларси.

— Разве венги позабыли собственные обычаи гостеприимства? — вопросом на вопрос ответил Рахмани.

Соседи засуетились, перебросили настил через грядку с сиреневой отравой.

— Ты снарядишь упряжку лучших собак, я лягу на дно, под шкуры, а сверху положишь мальчика. Мы поедем в Брезе…

— В Брезе? — изумились мужчины. Женщины слушали издалека, не решаясь подойти. — Почему же ты не уехал сам? У тебя лучший эму, и хаски…

— Все должны видеть, что ты повез больного сына Ларси к доктору, — холодно подтвердил Рахмани. — За доктора я заплачу, пусть мальчика лечат в приюте. Ты отвезешь меня к постоялому двору Сгенхьолда…

— Это нехорошее место… — промямлил старик. Рахмани пошатнулся. В голове лопнул сосуд. Из носа вот-вот пойдет кровь. Потом он представил ошарашенные рожи преследователей на эму и улыбнулся. Они погоняют птиц в гору, сквозь начавшийся колючий буран, погоняют, чтобы найти на верхней оконечности Клыка его вмерзшие в лед унты. Там они спешатся и примутся в растерянности рыхлить лед, с каждой песчинкой убеждаясь, что ловец испарился, исчез.

— А потом вы все забудете, что видели меня сегодня, — добавил он. — Забудете вы и ваши женщины, понятно? Потому что, если вы признаетесь, вас обвинят в содействии врагу короны и заживо снимут кожу.

У мужчин-венгов дернулись непроницаемые лица.

— Разве тебе недостаточно Камней, которые мы тебе отдали? — жалобно спросил племянник Ларси. — Что ты натворил преступного? За что ты хочешь погубить всех нас?

— Я не сделал ничего дурного, но нюхачи уже ищут меня. Они верят, что я ушел через льды… С вами ничего не случится, если забудете обо мне, — пообещал Рахмани. — Если откажете мне в помощи, я все равно заберу ваших собак, а в Брезе пущу слух, что вы мне их подарили добровольно. Завтра сюда явятся солдаты ярла. Вот моя плата, тысяча далеров.

Он швырнул к их ногам мешок. За тысячу далеров можно было купить стадо оленей. Мужчины переглянулись.

— Мы отвезем тебя, — кивнул старик. — Но что, если нас задержат гвардейцы? Брат Саади, мы не сможем их…

— Я смогу, — перебил Рахмани, и от тона его голоса венги вздрогнули. — Только дайте мне мяса, и я все смогу.

НЮХАЧ

Нюхач был совсем такой, какими я их привыкла видеть в детстве. Грушевидное, колышащееся тело, почти бесформенное, как будто внутри не было костей. Короткие слабые ножки и крепкие руки, похожие на клешни. Хинцы содержали своих нюхачей в довольстве и сытости; я приподняла попону и обнаружила чисто вымытую желтую кожу в пупырышках. Насколько мне известно, здоровый нюхач должен быть именно желтого цвета и обязательно в пупырышках, словно молодой замерзший кабачок. Они, кстати, быстро замерзают, поскольку на их экваториальных островах всегда стоит палящий зной.

— Не бойся, я буду защищать тебя, — я обратилась к нюхачу на языке Поднебесной. К моему изумлению и радости, нюхач ответил.

— Ты всех убила, Женщина-гроза?

— Я не хотела их убивать.

— Я знаю, — безгубый рот нюхача пережевывал гуаву, затем стремительно высунулся длинный багровый язык и слизнул муху с ободка корзины. — Их послал наставник Жао, великий гончар из монастыря Шао.

— Почему ты это мне говоришь?

— Ты все равно об этом спросишь.

— Откуда они узнали про Камень?

— Предсказатель. Он указал гончарам, где ждать тебя.

— Кому они должны были его передать?

— На той стороне Янтарного канала нас ждет посланник императора.

— А зачем императору Камень? — я затаила дыхание.

— Чтобы найти выход на четвертую твердь, — просто ответил нюхач, как будто речь шла не о величайшей тайне, а о покупке дров.

Он лежал на дне корзины, завернутый в теплые тряпки, непрерывно таскал в рот кусочки фруктов, лакомился мухами и часто моргал, уставясь на небо бусинками глаз. Плоская голова почти без шеи, невыразительная, лишенная мимики мордочка с морщинистой, как у мумии, пергаментной кожей, но симпатичные глазки, укутанные густыми ресницами. Густые клейкие ресницы защищают от ночных насекомых, которые не могут пробить своими хоботками плотную кожу и бросаются на нежные веки. Нюхачам остается только слизывать вредных кровососов с ресниц, на то им и языки, как у хамелеонов. Но самое забавное и непонятное — это их носы и их чудовищное обоняние. Благодаря обонянию подслеповатые, неловкие, медлительные мешки с жиром ухитряются находить друг друга и пищу во влажных, вечно сумрачных зарослях. Учитывая, что днем нюхачи любят поспать, утолять свое обжорство ночью им вдвойне тяжело.

Нос нюхача ни на мгновение не замирал. Он походил на сплющенный, изъеденный древоточцем баклажан, постоянно шевелился, втягивая и выпуская воздух из сотен крохотных пор. Его широкие ноздри покрывали многослойные мембраны, похожие на грязную марлю.

— Что мне сделать с тобой, нюхач?

— Зови меня Кеа.

— О духи! Ты — женщина?

— Еще нет…

Мне показалось, что желтый пупырчатый мешок смутился.

Ну, конечно же! Как я могла забыть… Самые лучшие нюхачи получаются из девственных самок, за которыми гоняются охотники и перекупщики; у нетронутых самок идеальный нюх, вся сложность в том, чтобы оторвать их от деревьев вовремя. Не слишком поздно и не слишком рано.

— Теперь ты убьешь меня? — спросила Кеа. Голос нюхача похож на гул из ржавого водостока. — Или продашь на рынке?

— А что, если я найду тебе мужа?

Кеа прекратила жевать.

— Тогда я потеряю обоняние.

— Я знаю, — кивнула я. — Но ты же хочешь найти пару и родить малюток?

Тяжело понять, что думает нюхач. Тем более — что думает пленный нюхач, который с ранней юности служил монахам Поднебесной. Нюхачи вообще страшно загадочные существа. Торгутский лама Урлук рассказывал мне, что долгое время обитателей островов вообще считали безмозглыми, вроде ленивцев или ящериц, потому что они никак свой разум не проявляли. Но разума у них оказалось достаточно, чтобы создать собственную религию, и люди в их религии занимают не последнее место. Нюхачи позволяют себя использовать и увозить далеко от дома, потому что так велит их странная вера.

Не такая уж странная, если задуматься, а весьма прозорливая. Дело в том, что на Плавучих островах не так много места, а самка нюхача рожает дюжину малюток. Часто они гибнут, просто более сильные перегрызают нити, на которых подвешены коконы более слабых собратьев. Те падают и внизу, в болотах, становятся легкой добычей змей. А в условиях плена все двенадцать закукленных детенышей заранее расписаны между теми богатыми владельцами, кто кормил мамашу, никто из пухлых малюток не погибнет от бескормицы. Кстати, отличный нюх только у девственниц и у кастратов, за них тайные службы платят в десять раз больше, чем за обычного взрослого нюхача. Обычный нюхач находит человека за сотню гязов, а верно обученная девственница — за несколько тысяч, ей даже реки и моря не помеха…

Нелепая религия желтокожих мешков велит им слушаться тех, кто берет их в свои дома и заботится об их потомстве. Как выясняется, они неплохо плодятся. На Хибре им запрещено спариваться, но на холодной Зеленой улыбке им комфортно. Очень скоро людям придется потесниться, так предсказал хитрый лама Урлук. Такая уж вера у нюхачей, тихая и незаметная. Они не торопятся. Пока что их очень мало, но еще несколько столетий — и бородавчатые мешки размножатся настолько, что их уютные корзины появятся даже в домах бедняков. Нюхачи чуют воров, чуют хищников в ночи, ловят преступников, знают, где скрывается дичь. Легко определяют качество пищи, чувствуют яд в воде, и даже… даже способны сказать, девственница ли невеста. Как обойтись людям без таких помощников?

Незаменимые всегда диктуют свою волю.

— Я хочу родить малюток, — Кеа сглотнула и пошевелила мокрыми пальцами, перепачканными соком. Ее пергаментное сморщенное личико походило на грубый оттиск, продавленный тавром на прыщавой кожице. — Я хочу малюток, но это невозможно. Мы на Хибре, Женщина-гроза, не забывай. Я выросла на Хибре. Тебе не продадут здесь мужчину для меня, разве что за океаном. Разве тебе не известно, что на Хибре спаривание моей расы по законам любой из стран пророка карается смертью? Если только ты переплывешь океан. Говорят, на западном полушарии есть страны, где правит иная вера…

— А я здесь и не буду искать. Я отвезу тебя домой, на Великую степь.

Кеа противно заквакала, пуская пузыри. Наверное, это означало смех.

— Домой?! Если я сама не помню, где мой дом, откуда тебе знать?

— Я была там.

— Ты?! Ты была на Плавучих островах?! Учитывая, что ты можешь легко меня убить, мне не хотелось бы уличать тебя во лжи, но…

— Ты хочешь сказать, что пигмеи не пускают высоких людей на Плавучие острова? Но это сказки, Кеа. Так говорили тебе монахи, чтобы ты не верила в то, что на родину можно вернуться. Так врут всем нюхачам.

— Женщина-гроза, ты говоришь страшные вещи…

— Я никогда не говорю о том, чего не видела собственными глазами.

Кеа задумалась. Очень надолго. Нюхачи вообще неторопливые создания, а если их сбить с толку — способны погрузиться в себя на дюжину мер песка. Пока она взвешивала мои предложения, я оглядела недавнее поле боя. Вокруг трупов номадов уже кружили мухи, старичок-предсказатель умиротворенно лежал на боку, будто уснул. Тонг-Тонг выглядел неплохо, несмотря на окровавленные бинты вокруг торса. Сидел под камнем, ковырялся банником в стволе мушкета, под рукой два заряженных арбалета, один глаз косит на меня. Три коня целы, хотя мой любимый скакун ранен, колючки из лапы номада до сих пор торчали у него из спины, причиняя боль. Над черными остовами поющих рощ кружили осиротевшие птицы. Мне показалось, что эдельвейсы тоже оплакивали своих погибших собратьев. Ветер дышал мертвечиной и близким дождем. Дождь бы всем нам не помешал…

— Кеа, ты ведь чуешь мой запах и знаешь, откуда я родом.

— Я чую, что ты родом с Великой степи. Но ближайший Янтарный канал далеко, в Джелильбаде. Если ты хочешь сбежать с Камнем пути на Великую степь, тебе стоит поискать другой канал. В Джелильбаде тебя схватят. Там караулят четверо гончаров с номадами, и с ними моя сестра.

— Вот как? Твоя сестра, еще один нюхач? — Меня передернуло при мысли, что было бы, направься я прямо в лапы врагу. Магия в канале не действует, металл приходится с себя снимать, да еще гнусные янычары султана со своими бешеными аспидами… Возможно, нам удалось бы прорваться, но кто встретил бы нас с той стороны?..

— Ты не найдешь мне мужа, Женщина-гроза.

— А если найду?

— А что ты хочешь взамен?

— Верность.

— Я не понимаю этого слова, — хихикнула Кеа. — Какой верности ты требуешь от той, кого можешь задушить в любую минуту? Какой чести ты требуешь от рабыни?

— Слушай внимательно. В сотне гязов отсюда есть запечатанный Янтарный канал, — отважилась я. — С той стороны — Великая степь. Если ты не врешь, и кроме вашей компании никто нам не помешает, мы успеем скрыться. Но с той стороны — джунгли. До того места, куда мне надо попасть, — еще два восхода пешком, поскольку лошади не пройдут канал. За два восхода Камень пути почти наверняка погибнет…

— Но есть иная дорога, я верно угадала? — проквакала Кеа. — Дорога, по которой небезопасно идти без нюхача, так?

— Так, — согласилась я. — Это дорога вдоль Леопардовой реки… А ты умнее, чем выглядишь. Я не хочу рассказывать заранее, но коротким путем я идти не собиралась. Если ты будешь предупреждать нас об опасностях, есть смысл рискнуть. Ты можешь продать меня так же, как я тебя. Решай. Если откажешься, убивать я тебя не буду, просто брошу здесь, на солнце, среди мертвецов. Если продашь меня там, зарежу сразу. Если не подведешь, доставлю тебя на Плавучие острова.

— Как замечательно, что тайный, никому не известный Янтарный канал открывается всего в двух восходах пути от места, куда тебе надо попасть, — как бы невзначай, про себя, отметила Кеа. — Насколько мне известно, мощеная дорога есть только в верхнем течении Леопардовой реки, до пересечения с Шелковым путем, а ниже начинаются те самые джунгли и владения семей раджпура. Однако все мощеные дороги на Срединном материке, как, впрочем, и вообще все дороги, патрулируют димахосы и гоплиты Леонида. У тебя есть причины и их опасаться, Женщина-гроза?

Нюхач начал меня пугать. Нюхач, который никогда после рождения не был на родной планете. Я подумала, что еще парочка таких догадок, и я начну бояться этого рыхлого куска теста, способного, кажется, не только висеть на ветке и бесконечно таскать в пасть жратву. Я начала потихоньку догадываться, за что платят такие огромные деньгишейхи, короли и прочие властители всех трех твердей. Они получали не только нос, способный издалека обнаружить любого неприятеля. Они получали живую библиотеку…

— Кеа, этот канал пробили специально для меня. Кеа отнеслась к последнему заявлению с должным уважением. Она даже на некоторое время перестала жевать и сопеть.

— Я не стану спрашивать Женщину-грозу, кто на Хибре умеет пробивать Янтарные каналы, все равно ты мне не ответишь… Но перед тем, как согласиться на твои условия, позволь мне понюхать и… взглянуть на Камень.

— Зачем? — Просьба мне показалась обычным любопытством, но я не стала возражать. Редкий смертный держал в руках подарок уршада. А нам с Кеа ведь предстояло полюбить друг друга. Я открыла сундучок и поднесла его к носу нюхача.

Кеа смотрела на переливы хрустальных граней так долго, будто впала в транс.

— Я должна его запомнить, — тихо пробурчала она. — Если что-то случится… на всякий случай, понимаешь? Если его похитят у тебя, я снова смогу его найти. Женщина-гроза, я спрошу кое-что, это важно. Тот человек, или те люди, которым ты несешь Камень… зачем он им?

Забавно все повернулось. Забавно и немного страшно. Уродка из корзины задала мне тот же вопрос, который я совсем недавно задавала ей.

— Чтобы попасть на четвертую твердь, — сказала я.

— А зачем вам туда? — Кеа и не думала смеяться.

— Чтобы вернуться и научить людей жить в мире. Матери волчицы уверены, что на четвертой тверди сосредоточена вся мудрость и вся благость вселенной, которой не досталось нам.

— Тогда я спокойна, — Кеа прикрыла свои прекрасные девичьи глазки. — В конце концов, какая разница, кто первый попадет в рай, верно, Женщина-гроза?

— Зато я не спокойна, — до бестолковой Марты Ивачич вдруг начинает кое-что доходить. Как будто на колени падает давно потерявшийся, остро недостающий лист из рукописи. Я вспоминаю слова Рахмани, которые он сказал мне на Плавучем острове. Тогда я не придала его словам значения, поскольку мои мысли и мое тело были заняты совсем иными откровениями. — Я не спокойна, Кеа. Откуда мне знать, что ты пустишь меня в рай, если попадешь туда до меня?

БРАТ-ОГОНЬ

Хозяин постоялого двора, рыжий, заспанный и толстый, как пивная бочка, не проявил ни малейшего удивления, когда из-под вороха старых тряпок, набросанных на дно саней, вылез смуглый худой мужчина с закрытым лицом, в унтах и оленьем полушубке, вдобавок с кожаным рюкзаком и двумя мушкетами в чехлах. Седеющие жесткие кудри гостя были убраны под шерстяную шапочку, нижняя половина лица закутана в шарф. Мужчина передвигался не так, как горожане, и совсем не так, как коренные жители Тьмы, венги. Он словно переливал себя при каждом шаге, не оставаясь ни в одной точке больше песчинки времени.

Хозяин заведения многое повидал и привык не показывать своих чувств. Два коротконогих венга, доставившие беглого на внутренний двор, затравленно оглядывались. В том, что они привезли беглого, рыжий толстяк не сомневался. Где-то он его уже встречал, но в иной одежде и с открытым лицом.

— Мне нужен Снорри, — поклонившись, веско произнес Рахмани. На открытой ладони он протянул хозяину кошель с серебром. — А еще мне нужно, чтобы этих людей проводили обратно в город, и чтобы с ними ничего не случилось.

Сгенхьолд взвесил кошель, кивнул кому-то в приоткрытую дверь и тяжело вздохнул.

— Нет здесь никакого Снорри, — отведя глаза, процедил он. — Твоя же физиономия мне знакома. Если явился вынюхивать, лучше проваливай. Здесь не найдется ничего увлекательного для твоего длинного носа.

— Мне нужен Снорри Два Мизинца. Если его нет среди картежников, пошли за ним.

— Не знаю такого. И в карты тут никто не играет, слышишь, ты, ищейка?

Позади Рахмани материализовались два здоровенных лба, оба в кожаных фартуках, с разделочными ножами. Маленькие венги попятились к воротам, уже оставив надежду забрать своих собак и сани, но путь им преградили еще двое мужчин, самой разбойничьей наружности. Ловцы потянулись за оружием, но один из подручных Сгенхьолда уже выхватил пистолеты. Прыщавый детина ухмылялся беззубым ртом и отворачивал лицо, потому что страшно косил.

— Как обидно, что ты не узнал меня, — сокрушенно вздохнул Рахмани. — Ну, ничего, я напомню.

Толстяк все еще держал серебро на ладони. Его сальные глазки метались, как лягушачьи головастики в пруду. Ловец Тьмы скользнул влево, рюкзак полетел в лицо одному из мясников, чехол с мушкетами — в лицо второму.

Косоглазый громила, прикрывавший ворота, поднял свою богато инкрустированную, наверняка, краденую пушку и выстрелил туда, где только что находился чужак. Над задним двором заклубилось облако порохового дыма, загоготали гуси, вскрикнули женщины в доме.

Рахмани оставался на месте, и в то же время его изменчивый контур возник сразу в трех полутемных углах двора. У рыжего хозяина затряслись щеки. Он лихорадочно вспоминал молитвы, чувствуя, что влип в историю, но не мог даже пошевелить языком. Венги тоже затихли.

Пуля разнесла в щепки доску из деревянной стены сарая. Из пролома выскочили перепуганные утки и принялись неуклюже летать по двору. Пуля из второго пистоля угодила в ногу одного из вызванных на помощь мясников. Тот выронил нож и закрутился волчком, пытаясь зажать фонтанирующую дыру в бедре. От грохота в узком каменном пространстве у всех присутствующих заложило уши.

Стрелок так и не понял, куда девалась мишень. Песчинкой позже горячая ладонь, раскаленная, как тавро для клеймения скота, ударила его в грудь. Из легких разбойника вытек весь воздух, его пронесло несколько локтей по утоптанному снегу и швырнуло спиной на окованные бронзой ворота. Никто из присутствующих не заметил, как Рахмани ударил. Он и не бил, не прикасался.