Чтение 6–й страницы книги ~Город мясников~

– Лосев, а ты не задумывался, что русские коммерсанты, если бы хотели, давно занялись бы такой работой? Возможно, им не нравится неделями трястись в грузовиках, платить милиции на каждом посту, чтобы довезти сюда фрукты…

– Это все лажа! – перебил я. – Просто звери всех ментов тут давно купили и замочат любого, кто сунется…

– Да какое право ты имеешь так обзывать людей?

Я Матвеевне улыбнулся, а Лось ее уже не слышал. Махал граблями и плевался, он вечно плюется, когда раскалится.

– Ага, и бабло… Бабки посылают, но в Москве знают, что их все равно чехи и генералы между собой поделят. А парней наших русских мочили и будут мочить, и всем по хрен, сколько народу там полегло. Что, не так скажете?! – Лось нехило завелся, точно искал, кому бы в щи сунуть. Он не может спокойно, когда его слушают. Заикается и торопится сказать, слюнями брызжет, чудик. И все равно, красиво базарил, даже, наверное, я бы так сказать не сумел.

Классуха малость на измену подсела, клыки спрятала, а глазенкахми подлыми – зырк-зырк, вдруг, типа, кто-то посмеет над учителем смеяться?

Ненавижу я гниду эту, и всех их ненавижу, с дерюгой вместе!

– Душманов не пять тысяч и не десять! – напирал Лось. – Там вся шобла, от мала до велика, на нас зуб точит. Так всегда было, пока Сталин их не поджарил. Вот Сталин страну держал…

И Лось погнал про Сталина.

А удоды наши заткнулись, слушали, однокласснички любимые, и классуха язык в жопу засунула. Потому что против правды не попрешь! Только я заранее предвидел, млин, чемвся эта шняга закончится. Я предвидел, но Лося тормозить не торопился, потому что мне уже по фигу стало. И позже, когда подлюга Матвеевна нас к дерибасу повела, якобыза сорванный урок, я ни хрена не волновался.

Класть я хотел на школу, где слова честного не услышишь!

Дерибас развонялся, мол, сколько можно, одни и те же фамилии слышу, не устали еще матерей своих мучить, и прочую пургу целый час нес. А Матвеевна погнала такую тему, что, мол, нам надо не в коллективе с детьми учиться, а топать куда-нибудь в закрытое военное училище, где таких нарочно собирают и муштруют…

– Это каких «таких»? – спросил Лось.

А я вдруг подумал, что Матвеевна, хоть и дура, иногда права. Ведь мы уже когда-то базарили с Оберстом насчет легиона. Собраться бы, правда, найти контору, которая вербует, и свалить отсюда на фиг!

– Вот таких, как вы, – развонялась классуха, – которым только и нравится кулаками махать!

Мы сидим, такие, с Лосем, переглянулись. Я говорю ему – слышь, баклан, что мы тут потеряли?

Ну, мы встали и пошли. У дерюги челюсть отвалилась; икает, ни хрена сказать не может. Выскочил за нами в коридор, шлакоблок тупой, крылами машет.

– Вернитесь оба!! – кричит.

– А зачем мы вам? – спросил Лось. – Вы же нас за уродов держите, да? На кой черт вам уроды? Учите тех, кто пойдет в блатные институты, кто пойдет лизать зад вашим депутатам, продавшимся черномазым и жидам! Оставайтесь с вашей сауной и с вашими конфетными складами в подвале! Пусть они вам телевизоры новые в кабинет покупают…

Зашибись вмазал, молоток Лосяра! И главное – много народу слышало, и училки, и мелюзга рты пооткрывали.

Ну, млин, мы пошли, такие. Гордые, блин…

На этом со школой все. Кончено.
ЗАПАХ КРОВИ

…Бессильно наблюдая, как шагатель моего друга катится в пропасть, я словно вдохнул запах близкого будущего. Подобное случалось со мной трижды. Впервые – на ДельтеКентавра, когда мы выкуривали из нор очкариков, так там называли подземных волков. Кстати, умники из академии наук позже пытались верещать, что это были вовсе не волки, а некая «предразумная раса»…

Спрашивается, кому она нужна, раса таких ублюдков?

Мы со Свиной Ногой шуровали возле мобильного огнемета, а Ряха и Карантин поджидали в засаде, и с ними еще шестеро. Мы врезали жидким огнем сразу по четырем норам, и не успело пламя вырваться наружу, как я предугадал гибель Ряхи, Карантина и других. Ничего не поделаешь, спасти ребят я не успевал. Очкариков оказалось под землей не одна маленькая стая, а штук восемьдесят, настоящее гнездовье, зимняя лежка. Мы подняли свирепых, оголодавших самцов, и эти «предразумные» дьяволы рванули наружу, не разбирая дороги. Они гибли под градом кластерных пуль, но первую шеренгу легионеров буквально порвали на части. Тогда мы воевали еще без шагателей, в громоздких неуклюжих автоматах, а несколько подземных волков, больше похожих на помесь хорька с гориллой, только размером именно с гориллу, легко опрокидывали солдата…

Ряха и Карантин тогда погибли. А сейчас, расходуя на лесняков остаток боезапаса, глядя, как дергаются их продырявленные туши, я увидел размытую картинку, на долю секунды я увидел себя одного. Я вдруг отчетливо увидел, что произойдет, если мы на Бете застрянем еще ненадолго. Нас разорвут, неторопливо и методично. А мы даже не поймем перед смертью, что это было…

– Бауэр, прекратить огонь!

Это командир. Я выполняю приказ. Во всем должен быть порядок. С раскаленных стволов картечницы стекают шипящие капли охлаждающего реагента. Стрелять больше не в кого, живых не осталось.

В этом сегменте города, на подходах к энергостанции, мы путаемся в тысячах рыжих игл, торчащих и сверху, и снизу, в самых разных направлениях. Небо над головой исчезло, его заслонили узловатые клубни, похожие на капустные кочаны, переплетение корней, изогнутых полос. Свиной Ноге приходится пробивать эти псевдоживые конструкции лазером, ежеминутно он посылает бот на таран. Иногда он покидает нас, поднимает машину в небо, чтобы взглянуть сверху…

– Декурия, разомкнутым строем за мной!

Я занимаю место погибшего товарища.

– Бауэр, ты как, в порядке? – заботливо спрашивает командир.

– Так точно, в порядке!

Конечно же, со мной полный порядок. Иначе и быть не может, ведь мы делаем привычную работу.

Мы заворачиваем за угол, обходим ближайшую башню и снова замираем. Поперек морщин плоской тропы, похожей на древнюю стиральную доску, лежит шагатель с мертвым десантником в седле. На груди у мертвеца вольготно расположилась крупная птица с длинной изогнутой шеей и роскошным розовым оперением. Только вместо клюва у родственницы фламинго был узкий жесткий хобот.

– Дьявол, это же Косолапый, из второй декурии… – шепчет Свиная Нога. – Эта сволочь убила Косолапого…

Птица погрузила хобот в глазницу убитого десантника, с противным чмоканьем всосала остатки мозга и только затем повернулась на шум. Ее загадочным, обворожительно-томным глазам могла бы позавидовать любая восточная прелестница. Острым языком птица облизнула хобот и улыбнулась нам…

КУЛАК БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА

Успех – это жестокость.Джидду Кришнамутри

А нынче утречком мы катились в автобусе, как новобранцы, и я чувствовал себя офигительно хреново. В школу назад идти – западло, вроде как, пути отрезаны. И рассказать некому, черепа орать начнут, что ради моей учебы горбатятся. Оберста рядом не было, пожаловаться некому, пришлось сжать зубы и терпеть.

Кроме того, я опять видел это.

Вроде бы во сне, а может, и не во сне. И снова весь вечер с Лосем курили и базарили про всякие военные дела. Про древних спартанцев, про гитлерюгенд, про французский легион. Базарили о тот, что было бы здорово свалить в такую контору, где никто тебя не ударит ножом в спину…

Потом автобус остановился, но оказалось, что нам еще предстоит катиться в электричке. Там уже народ ехал на работу, поэтому Фельдфебель, млин, сказал, чтобы рассосались по разным вагонам, а выходили по его команде. Мы с Лосем и Роммелем сели, такие, зубами стучим, вокруг бабки с торбами, косятся на нас, как на волков. Какой-то удод бухой наезжать начал, типа, фигли мы бритые, курим, почему не в школе, и все такое…

Роммель заводиться начал, но я сказал – пошли, пересядем! Ну, млин, Роммель и Лось на меня как на последнего децла уставились, а я еще раз сказал – пересядем!

Послушались, млин, куда деваться.

Мы приехали в область, на рынок, забурились в вагончик, типа кафе, покурили. Тут подкатил парень с железками, роздали нам. Смотрим, такие, – там еще пацаны потихоньку подтягиваются, незнакомые. Человек двадцать, млин, собралось. Лось повеселел, типа, махач будет! Торговля еще не начиналась, прилавки пустые, только первые два грузовика подкатили с помидорами. Стоим, такие, смотрим – Фельдфебель с мужиками двумя незнакомыми перетирает. Мужики серьезные, видно, что из блатных, но не бакланы, а центровые. На дорогой тачке прикатили, побазарили и свалили.

Фельдфебель к нам вернулся, сказал пацану-буфетчику, чтобы кофе всем налил. Потом конкретно задачу поставил.

Короче, в городке этом звери совсем обнаглели. Цены такие дерут с честного труженика, что хоть вешайся. И менты с ними сделать ни фига не могут, потому что ментовское начальство продалось и глаза закрывает. Старший от зверей, азер, собака жирная, сам бабки в район главным ментам возит. Потому и не трогают носорогов.

Но не все такие гниды. Есть еще порядочные менты, классные ребята, которых тоже задолбали черные подонки…

– Слышь, Колян, – потянул меня за рукав Ильич. – Выйдем, базар есть!

Я оглянулся на Фельдфебеля, но он смотрел в другую сторону, тер с пацанами. Мы потихоньку выбрались в тамбур, на улицу не пошли, там ковырялся в «жигулях» дружок нашего начальника.

– Ну, чего? – спросил я.

– Колян, ты не врубаешься? – захрипел Ильич, косясь на дверь. – Эти чуваки, что прикатили, они же конкретные бандюганы…

– И что с того?

– А то, что нас перекупили просто. Я о таком слышал раньше, и сейчас слышал кое-что. Эти пацаны держали тут рынок, а потом черные их спихнули, вот они у Оберста помощии запросили… Они хотят, чтобы мы носорогов отмудохали, а потом сами рынок займут.

– А тебе-то что? Ты торговать здесь собрался?

– А ты хочешь на нож к зверям попасть? Погляди только, тут их человек сто соберется, как мы отмашемся?

– Бздишь?

У Ильича задергалась харя. Месяцем раньше он вцепился бы мне в рожу и отмудохал бы по первое число. Он старше и сильнее, и не брезгует бритвой помахать, если припрет.Месяцем раньше я бы Ильича стремался, я бы вообще не рискнул его послать.

Кроме того, Ильич десять раз нас с Лосем выручал в драках, а дерется он не хуже чудака Шварца, особенно когда стакан засосет. И баблом Ильич помогал, и никогда на измену не садился, не говнил из-за копеек. Правда, последнее время бухать стал чересчур, но это из-за Стеллы. Из-за баб вечно морока какая-то начинается!

А теперь я его не узнавал. То есть Ильич, ясен хрен, остался тот же самый, фигли ему сделается. Это я поменялся. Поменялись те, кто хотел стать бойцом.

– Я никогда перед говном всяким не бздел, – пробухтел Ильич. Я так и не врубился, кого он говном назвал. – Но расклад меня ни фига не торкает. Нас заплющат в пять секунд или порежут, и все за чужие разборки. Эти чуваки, которые Фельдфебелю платят, им по хрен Движение. Они сегодня против носорогов, а завтра будут за них, врубаешься?

– А тебе-то что? – повторил я. – Ты приехал зверье мочалить или с барыгами разбираться?

Ильич как оглох, снова загундел свое, но мне стало скучно его слушать. Я глядел на бывшего вождя и удивлялся, как это я ухитрялся слушаться такого шлакоблока целых два года. Передо мной переминался с ноги на ногу не вождь, а слабак.

По сути, Ильича можно было списать, млин, как хромую клячу. Я так подумал, что в другом месте, например, на войне, его вполне стоило бы судить, млин, за паникерство.

В другом месте. Я так хотел попасть в это самое место, где все внятно и четко, где нет ментовки и всяких козлов, учащих жить…

– Чего ты мямлишь? – спросил я. – Уходи прямо сейчас, если западло или очко играет.

И я вернулся в вагончик.

– Парни, это еще не все, – долбил в уши Фельдфебель. – Наша задача – не просто начистить щи зверям. Наша задача – сделать так, чтобы они из города Убрались. То есть, кто захочет честно торговать – ради бога, а кто приехал наркоту толкать и старух на последние гроши разводить – тех мочить безжалостно. Люди только спасибо скажут.

– Это точно! – подтвердил парень, заправлявший в вагончике заместо бармена. Он доставал из холодильника всякую жратву и раскладывал внутри стеклянного прилавка.

Короче, мы взяли железки и ломанулись на рынок.

Зашибись было, давно меня так не колбасило! Орали мы с Лосем так, что после на пальцах пришлось объясняться, вроде глухих, умора… Зверей там оказалось, конечно, не триста и не сто, а человек сорок, ну не считая ихних баб, грузчиков, мелюзги всякой. Мелюзга, млин, в стороны ломанулась, покупатели к заборам прижались, но никто за ментами не побежал.

– Что вы делаете? Ребята, прекратите! – завизжали тетки. – Милицию скорее позовите!..

Обычно бабы не орут, когда махач какой на улице, а тут расшумелись. А потом, когда уже кровища полилась и арбузы ногами пацаны топтали, несколько теток плакали. А Роммель, такой, им говорит – мол, какого хрена ревете, мы же для вас город от дряни чистим…

Мы за Фельдфебелем бежали, и я краем глаза засек Ильича. Ильич не бросил нас, не обкакался; мне так радостно стало, что мой бывший друг совсем говном не стал. Первым делом вломились в ряды. Фельдфебель сказал – подшибать столбы, чтобы навесы падали, и ящики все переворачивать. Если носороги отбивать ящики полезут – только тогда их метелить, а иначе не трогать. Типа, мы драку чтобы сами не начинали, чтобы все видели – мы не драться пришли, а просто показать им, кто в стране хозяин и как себя нужно вести.

Ясный хрен, хачи полезли. И тут же железом огребли.

– Суки, суки, суки!! – вопил сбоку Фил, у меня от его писка ухо оглохло. Как заведенный вопил и струячил прутом железным. Прут у него клевый был, с узелками такими, с поперечинками. Один раз по ноге или по спине попадешь – сразу пять дырок делает. Клево, офигеть! Я смотрел, как Фил двух старых носорогов глушит, и хохотал, как ненормальный. Весело было!

Целый ряд их навесов железных завалили, все посыпалось на фиг – яблоки, арбузы, ягода. Завалили прямо на барыг, они выбраться не могут, только матерятся, крылами машут. А мы сверху на них полезли, я одному врезал по харе прямо, не видел, что с ним стало… Молодые на нас прыгнули с ножами, одного пацана порезали, но несильно, зато сразу же того, кто с ножом был, ногами замесили. Он потом в луже ползал и блевал, сука такая!

Самый прикол был, когда бутылки покатились, банки всякие и яйца. Эти удоды, млин, еще и яйцом торговали! Второй ряд навесов тяжелее оказался, там пацаны другие повисли разом, человек десять. Навесы закачались, но оказалось, что они привинчены к крыше домика, типа, строительной подсобки.

Я заранее знал, что она свалится.

Короче, подсобка вся эта поехала и начала на бок падать. Смеху было, зашибись, когда изнутри носороги полезли толстые. Видать, самые основные на рынке, те, что не торгуют, а только бабло считают. Вылезают, ни хрена врубиться не могут, откуда такое цунами на них свалилось, за телефоны, млин, хватаются.

Тут зыкански поперло, когда вагончик ихний совсем опрокинулся. Девки наши русские, кто у прилавков стоял, только так врассыпную с визгами кинулись. Все орали что-то, типа, на помощь звали или милицию, но ясный хрен, никакой милиции не засветилось. Разве найдется баклан в форме, желающий перо в бок схлопотать?

Фельдфебель настрого приказал – баб не трогать, разве что поджопник дать, если зазевается. С бабами потом разберемся, кто с кем трахался, кто у черных Жопу лизал, сказал Фельдфебель. Когда сволочь всю эту из России выгоним, строго спросим с девок, да и с пацанов тоже. Спросим, где был каждый, когда мы за родину на ножи бросались…

Ножи там еще были, но ни ножами, ни телефонами носороги не успели попользоваться; мы сбоку с прутьями налетели и давай их по харям, по бошкам мочить. Тут только успевай приседать и руками закрываться! Ну, кто лег, тех мы не трогали, ясный перец, разве что попинали, уму поучили. Другие наши в арбузах прыгали, веселились. Тут как раз ивышел момент, когда мы того зверя примочили. Мы – потому что Лось тоже участие принимал. Короче, бегут трое к нам, и у всех ножи. Я вижу, что хачи, и что обдолбанные, хрен остановишь. Они на тачке прискакали; видать, кто-то из толстых зверей им позвонить успел, перед тем как мы ему телефон разбили. Тачку мудаки бросили, «копейку» свою обосранную, воткнулись на ней мордой в столб. Мы потом эту «копейку» подожгли вместе с другими двумя машинами.

Короче, млин, бегут к нам, орут по-своему, глазища красные. Роммель одного захреначил трубой, тот присел, щеку держит и визжит, как свинья. А двое на Фила кинулись. Филвообще-то задрочил, он, как мудак, с чурбаном каким-то мелким сцепился, чурбана завалил и давай его ящики с овощами всякими крушить. Рельсину где-то нашел под прилавком и молотит, млин, радостно. Из перцев и баклажанов натуральный салат нарезал, во все стороны куски летят, Фил ржет, чурбан на земле сидит, рожа вся в крови… Фельдфебель ему два раза кричал, чтобы тот бросал баклажаны и к ним шел.

К тому времени носороги почти все разбежались, только на площади, возле машин, перед рынком пятерых или шестерых наши пацаны месили. Хачи на тачках хотели свалить, но не успели. Друганы Фельдфебеля как набросились с трубами, мигом все окна в тачках расфигачили. Хачи внутри сидят, зажимаются, глаза от стекол укрывают, млин. Короче, вытащили их на асфальт, а тачки Фельдфебель сказал поджигать. Но чтобы людей внутри не было.

В общем, хачи на Фила кинулись, а мы с Фрицем на них, сзади. Лось тоже увидел, что своих бьют, к нам побежал. А до того он на крыше хачевской тачки прыгал, окна выбивал. Короче, млин, Фил упал, за ногу держится, зверь ему ногу ножом проткнул. фигли мне делать оставалось, я сзади прутом зверю по башке захреначил! Если бы не врезал – абзац бы Филу пришел.

Тут пацаны налетели, второго носорога ботинками запинали, а этот, мой который, опять встает, и опять нож в руке. Фриц его ногами, руками месит, а тот словно не чувствует. Кровища с башки течет, а он орет и снова на лежащего Фила кидается…

Ну, тут я опять прутом его стал фигачить, и чувствую – ни хрена остановиться не могу. Зверь уже упал, а он здоровый был, сука, почти на голову выше меня, с усами. Короче, он упал, а я все ору и по башке его… И Фриц тоже орет, ботинками лупит, как придурочный…

Потом Лось сказал, что чуть не пересрал, когда мою рожу увидел. Вся рожа, млин, в крови была, и непонятно, чья кровь.

А потом мы свалили, мылись и хохотали, как психанутые, а у Фрица, удода, икота началась. Он потом еще целый вечер икал. Фила перевязали и отвезли потом в районную травму, сказали, что наркоман на него напал. Все было зашибись, и совсем не так, как раньше. Потому что впервые о нас сказали по ящику и в газете.

Клево, офигительно клево. Прямо петь хотелось, гордость такая взяла, что ли, когда по ящику передали. Мы сидим, такие, с пацанами, у Фельдфебеля в кафе и смотрим, как менты и побитые носороги в ящике ругаются. А потом сказали, что хач один умер от нанесенных ранений, а там на площади, когда мы сваливали, оставался лежать только один хач.

Мне маленько херово стало, млин, но тут прикатил Оберст. Он каждому пожал руку, благодарил, как настоящий вождь. Сказал, что Движение крепнет, мы четко заявили о своей позиции и будем до конца бороться за жизненное пространство русского народа. Сказал, что это только начало, что борьба нарастает. Короче, млин, я Оберста послушал, и на душе отлегло. Мы же не собирались никого мочить, мы боролись со злом, вот и все.

Оберст отвел меня в сторонку, как будто случайно, и сказал, что я и еще один парень из группы Рябова будем вызваны для важной беседы. Короче, вроде как за нами наблюдали серьезные челы из самой верхушки Движения, а там все засекречено, чтобы не проникли провокаторы. Если я не забздю, то мне предложат офигительно крутую работу. Точнее, не работу, а обучение в элитной военной школе, только не у нас, а за рубежом. Таких школ, сказал Оберст, всего две в мире, и знают о них лишь руководители специальных служб по борьбе с террором. Есть, короче, такие особые отряды, там все, кто поддерживает белое Движение. Не все ведь вопросы можно решить трепом, сказал Оберст. Иногда белому человеку приходится, млин, показать кулак и напомнить, кто на планете хозяин. Чтобы звери знали свое место.

Там не надо быть шкафом с пудовыми кулаками. Там всему научат и платить будут офигенно, и с родаками все вопросы уладят. А где эти школы, как туда добраться, Оберст и сам не знал. Я спросил Серегу, разве он сам там не учился.

– Меня бы не взяли, – Оберст будто даже расстроился. – Берут только тех, у кого есть способности.

– Да какие у меня способности? – я малость офигел.

– Этого я не знаю, но тебя заметили, – Оберст поглядел на меня так, будто хотел спросить, какие же, вправду, у меня способности. Но сдержался, прикусил язык. Это я уже гораздо позже просек, что ему было приказано молчать.

– Не дрейфь, – Серега сунул мне в рот сигарету. – Кури, пока можно. Говорят, там нельзя. Никаких посторонних запахов.

Меня, короче, всего затрясло. Как ни старался сдержаться, зубы застучали. Только я должен взять себя в руки.

Потому что мы – русский кулак.

Мы – надежда нации.

Оберст очень быстро свалил и велел его не искать, а нам пообещал небольшой отпуск. На две недельки в поход, покупаться и позагорать, пока еще тепло. Денег не надо, жратва и палатки за его счет. Еще нам пришлют инструктора по рукопашному бою, бывшего омоновца и тренера по настоящему боевому карате. А кому Фельдфебель не вынесет замечаний, тех примут в боевой отряд…

В городе лучше какое-то время не отсвечивать. Потому что дельце вышло шумное, ментов зацепило не по-детски, они теперь будут землю жрать, чтобы докопаться. Оберст нестал сильно пугать, но я видел, что пацаны слегка пересрали.

Меня тогда тоже кольнуло. Вроде предчувствия, млин.

– Зашибись, карате! – толкнул меня Лось.

– Слышь, Колян! – зашептал Фриц. – Я с чуваками базарил, в прошлом году и летом, и зимой ездили. Ножи метать научат…

– Завтра в шесть утра, всех шестерых, с вещами, жду на перроне, – объявил Фельдфебель. – Через две недели все уляжется и вернетесь к своим мамочкам!

Но к мамочкам мы не вернулись. Через неделю я остался один.
ЗАПАХ КРОВИ

…За очередным поворотом мы выскочили на более-менее ровную, почти круглую площадь и впервые наткнулись на живых аборигенов. И встреча эта никому из нас не принесла радости. Потому что фиолетовые подонки раздевали двух убитых ими тесейских женщин. Женщины, судя по форменной одежде, работали в одной из лабораторий Бюро развития. Я сразу подумал – им сломали позвоночники, поскольку человеческое тело не в состоянии согнуться назад под таким углом. Мерзавцев было шестеро, под струями дождя их противные тощие тела блестели, как болотные пиявки. Они уже наполовину вытащили трупы из комбинезонов, вывернули им карманы и как раз пытались уволочь в одну из узких улочек-труб, примыкавших к площади.

– Хобот, Бауэр, Мокрик – слева. Деревянный, Карман, Мамонт – справа! – отдал приказ декурион, и мы тут же взяли ублюдков в клещи.

Мокрик что-то пытался потом бормотать, якобы совсем не факт, что сотрудниц Бюро развития убили именно эти горожане, но для меня-то сомнений не существовало.

Кто еще мог пойти на такое жуткое преступление? Глюки умеют убивать, в этом мы уже убедились. Но глюкам не нужны комбинезоны и обувь. А может быть, над трупами сотрудниц собирались еще и надругаться! Скорее всего, так и было! Когда я увидел волочащиеся по грязи белокурые волосы совсем молодой еще девушки и обступивших ее чернозадых мокрых подонков, я чуть не дал по ним залп из огнемета.

Вот она, благодарность. За все, что мы для них делали.

Я подозреваю, мы продвигались к цели с порядочным грохотом, но дикари нас почему-то не услышали. Наверное, были слишком заняты… Они вскочили и заметались, когда мы вырвались из-за угла, двое из них пытались улизнуть в какую-то щель между бородавчатыми башнями, окружавшими полянку, но Карман врезал по той щели разрывным, и вместо тропинки образовалась гора дымящегося шлака. Заодно завалились еще две косые башни помельче. Фиолетовые заметались по площадке, но от шагателей не убежишь. Декурион дал команду, мы выпустили манипуляторы и живо переловили этих тварей. Не скрою, мне хотелось их сразу раздавить в железных лапах, как противных слизняков. Двоим я сломал ребра, это точно. Было чертовски приятно слышать их визги. И ребята после признались, что желание раздавить мерзких убийц было необыкновенно сильное. Если бы командира не сковывал устав, если бы не обязательная запись каждого нашего шага, которую вел бортовой процессор, мы бы с наслаждением превратили их в кашу.

– Бауэр, отпусти его, ты ему шею свернешь! Отпусти, я сказал!

Потому что этим плосконосым чернозадым ублюдкам не место на этом свете!

– Нам некогда тут торчать, но кто-то должен провести расследование, – сказал декурион и поглядел на меня. Так всегда, уже сложилась традиция – когда белоручкам некогда, расследование в полевых условиях провожу я. Еще Гвоздь, и иногда – Свиная Нога. Это потому, что мы не слабаки, не плачемся и не верим чужим крокодиловым слезам.

– Нам приказано срочно двигаться в сторону комбината, – сказал декурион. – Мы не можем взять аборигенов в плен и тащить за собой на веревке, они замедлят наше движение. Запереть их тоже негде…

– Разрешите мне провести расследование? – Я улыбаюсь командиру, и он на секундочку, на краткий миг, отводит глаза. Потому что он снова останется мне должен, не в первый раз. А он не любит делать долги… – Прошу в помощь младшего стрелка Бора.

Этот придурок Мокрик вздрагивает, выпучивает глаза и лопочет что-то вроде: «А почему я?» Но командир делает серьезную, важную рожу.

– Младший стрелок Бор, остаешься в распоряжении старшего стрелка Бауэра.

Я построил фиолетовых уродов вдоль обочины, у наклонной стены пирамиды, чтобы они не могли сбежать. Следует признать, сбежать они не пытались, постоянно лопотали что-то на своем кретинском языке и пускали сопли. У них носы плоские, отвисшие, точно подгнившие баклажаны.

Ясно, как мы с ними поступили. Спешились вдвоем, я и Мокрик. Я ведь не зря его выбрал, хотелось проверить его нервишки. Одно дело – палить в безликого врага издалека, из-за горизонта, а совсем другое дело – смотреть ему в глаза. Кроме того, мне не очень нравились медицинские показатели Мокрика. То есть он не дребезжал и не нюнил, ночто-то мне не нравилось в его бегающих глазках. Поэтому я назначил исполнять приговор именно Мокрика.

– Почему я? – пискнул этот дурак.

– Потому что ты мне нравишься, – сказал я. – Нравишься, и все тут!

Если честно, мне самому приятно было бы заглушить этих сопливых негодяев, но есть такая штука – субординация. Я показал Мокрику, как это делать. Никаких тазеров и картечниц, это слишком шумно и слишком безболезненно.

Сталь – вот идеальное решение.

Сначала сухожилия на ногах, сказал я. И показал младшему стрелку, как это делается. Мокрик что-то заблеял насчет декодеров, мол, положено вести расследование на понятном всем языке.

– Младший стрелок Бор, – спросил я вежливо. – Вы отказываетесь выполнять приказ старшего по званию?

И протянул ему свой нож. Я зачитал фиолетовым придуркам приказ легата и приговор. За убийство двух мирных жительниц города, находящихся под протекцией Сената планеты Тесей, ввиду особых обстоятельств военного времени и полностью доказанной вины, властью данной мне, и так далее…

Я обошелся с ними гуманно.

ВЕРБОВЩИК

Ты должен сжечь себя в своем собственном пламени; как иначе хотел бы ты обновиться, не обратившись сперва в пепел?Ф. Ницше

Он возник на седьмой день нашего болтания в лесу. Квадратный мужик, такой светлый, словно выстирал башку в перекиси. Коротенькие прилизанные волосенки, свободные серые штаны и свободный летний свитер, но с высоким воротом. Хрен знает, впервые я встретил такой дикий прикид. В таком прикиде фиг определишь, толстый чел или мышцеватый. И для махача костюмчик обалденно клевый, я это сразу просек, хотя мужик сидел ко мне спиной.

Он появился вместе с Оберстом, но на его фоне Серега словно растворился. Самое забавное, млин, что я долго не мог рассмотреть этого кадра в лицо. И бормотал он, словно рыба, отпирал хавальник, но запомнить его базар никто бы не сумел. Я только к вечеру просек, что у него за акцент такой. Слишком правильно он базарил. Слишком верно буквы выговаривал. Похоже на то, как базарит фатер у Латыша, я же его пару раз встречал. Но фатер у Латыша – и есть латыш наполовину, он прикольный такой, тормозной, каки положено прибалту. Но мы в нашей тусне над Латышом не стебемся, потому что он свой чувак, хоть и придурок.

А еще от этого беловолосого странно пахло. Не могу объяснить, как, хрен его разберет.

Вербовщик.

Я сразу его так назвал. Целую неделю я терпел лагерь, палатки, лес и всю эту шнягу, потому что Оберст лично меня попросил. Меня и еще одного пацана, из команды Рябова, я его плохо знал. Так, кивали издалека друг другу. Оберст сказал, что надо ждать, что главное испытание для меня еще впереди. Что, если я не хочу всю жизнь провести в погоне за грошовой зарплатой, надо быть готовым к рывку вперед. Надо сжечь самого себя, чтобы стать новым. Надо забить на все, что давило и мешало раньше. Надо круто измениться, вот что такое – сжечь себя…

– Э, баклан, не в струю дисциплина?

– Э, ты уснул, детел? Кто так рыбу чистит?

– Колян, хорош дрочить, вечно ты спишь!